Евангелие от Крэга - Ларионова Ольга Николаевна - Страница 97
- Предыдущая
- 97/109
- Следующая
— Ложные, — отчеканил, как отрезал, м'сэйм.
— Это почему же? Вот вы даже скотину не убиваете; шкура нужна, так я видел — в загоне без воды-питья держите, пока сама не сдохнет. Так и у меня правило — не убивать. Без крайней надобности, естественно.
— Вот видишь! — назидательно изрек обережник. — Не отними у другого жизни ни-ког-да. Ни у какой твари. Мой завет полнее твоего.
— Ага, а ежели это зверь лютый, который дитя малое под себя подмял?
— Значит, на то воля Неявленного.
— А по мне, кто на то глядеть будет, сложа руки, сам хуже зверя. Ну да пес с ним, с младенчиком, — ежели ты не чадолюбив, то тебе действительно все равно. Одним больше, одним меньше… Но вот тебе другая задачка: ты, ты сам — ты один сможешь узнать своего Неявленного. А на тебя три злодея напали должен я за тебя вступиться или погибай себе на здоровье? Но ведь тогда твой бог так неузнанным и останется, а затем беда падет на весь род людской. Кто в той напасти повинен будет? Ты? Я? Бог?
М'сэйм вроде должен был бы разозлиться, но его лицо опять осталось бесстрастным, он только вполголоса заметил:
— А я в тебе не ошибся…
— Кстати, — Харр уже не мог сдержать взятый разбег, — а что приключилось в прошлый раз, когда твой Неявленный так и убрался несолоно хлебавши?
И снова обережник не разгневался, а проговорил вполголоса:
— Ты вроде бы себя за знатного человека выдаешь… Рыцаря… Что-то говор твой для именитого странника слишком прост.
— С кем поведешься! На дорогах-то все больше быдло попадается. Так что там насчет мора и глада?
— Был и мор, был и глад. В одном стане богатом амантишка завелся чересчур шустрый — двух других придушил, единолично править стал. Своего стана показалось мало — подался к соседям; окольное быдло, как ты изволишь выражаться, рассудило, что если ими править будет амант, богатством славящийся, то и их стан так же богатеть будет. Улестили стражу, открыли ворота… Стал амант уже двум становищам голова. Не дурак был, смекнул, что в открытые ворота легче входить, чем запертые боем бить; объявил, что всем подным платить теперь вдвое меньше. Сам-то не внакладе — вся подать ему одному. Тут уж все окрестные поселения как вскипели — своих бьют, чужого призывают. Он и двинулся. В дальних-то станах успели спохватиться, страну всю в один заслон объединили, навстречу выставились… Неизвестно, кто бы кого, только на оставленные без воинов поселения сразу же лесовики-подкоряжники навалились, даже озерные с островов приплыли, И что тут началось… Не понять было, кто с кем воюет, все разграблялось, кто поболее урвал, с добычей обратно в лес подавался. Тут тебе и твой мор, и твой глад начался. Все богов своих позабыли, дела-ремесла побросали; детей рожать, и тех перестали. На этой вот горе храм стоял, сохранялся в нем полный список «Дления Дней»… Все погибло.
— Но не навечно же!
— Не то теперь. Народишко серый, старинный язык возвышенный и тот позабыл. Как жизнь налаживаться начала, все аманты окрестные собрались на Тридевятное Судбище и порешили: никогда более уставленного порядка не менять, двум амантам за третьим следить, каждому становому жителю и простолюду окольному своего бога иметь; кто без бога — не человек, а скотская сыть. Кто закон сей нарушит, Девятному Судбищу подлежит.
Харр невольно покачал головой — детишки, детишки, славные вы мои лучники, надо бы до вас добраться, пока вы беды не натворили… Ну да теперь ему у м'сэймов задерживаться незачем. Пока до Зелогривья добредет, уж и папашей, поди, станет. Дважды притом. Так что пора.
— Что-то не так? — быстро спросил обережник, зорко следивший за каждым движением своего собеседника.
— Да вот мне подумалось, что по этому-то закону аманты не слишком должны обрадоваться, ежели ваш Неявленный снова на землю ступит. Он ведь будет един для всех, а аманты, сам говоришь, пуще смерти теперь боятся единой власти.
— Людская власть — над телом, богова — над сердцем, — строго возразил м'сэйм. — Не путай. В «Длении Дней» сказано, что Неявленный почитает власть амантову непреложной и вечной, но сам он владычествует всем сущим.
— Не понял, — сказал Харр.
— Тупой ты, однако. Аманты всеми делами становыми распоряжаются; бог же единый требует, чтобы дела эти были праведны.
— А если — нет?
— Покарает.
— Выходит, он выше всех амантов, выше Тридевятного Судбища?
— Так было, так есть и так будет.
— Ну так хрен они это потерпят!
Обережник резко наклонился вперед, глаза его снова сверкнули металлическим оружейным отблеском:
— А ты знаешь, сколько тут у меня в Предвестной Долине собралось м'сэймов? И каждый день прибывают все новые и новые. Как только Неявленный…
— Вот именно: как только, — перебил его Харр. — А ты не боишься, что это самое «как только» наступит не завтра? И не через день? И не через год? А людишки все прибывают, их занять нужно, безделье — оно смутные мысли порождает…
— Чтоб жилье справить да прокорм достать, и все это голыми руками — нет, на безделье сетовать не придется.
— Ах, вот почему ты им железа в руки не даешь. Мудро. Да, тогда с руками бездельными мороки нет. Другая беда: помирать они начнут. И не просто так, а в надежде своей обманутой. Ждали-ждали, да так и не дождались. А взамен что? Тюря зерновая да бормотун косноязычный на закате. Смотри, побегут вспять, и это уже бесповоротно. Одно дело — не чтить Неявленного вовсе; совсем другое — сперва поверить, а потом веру эту утратить. Смекаешь? Вера — как костерок: подкармливать надо.
— Вот потому… — голос молодого м'сэйма зазвенел, сам он распрямился и подался вперед, точно хотел сорваться с места — но овладел собой, слова снова зазвучали сухо и бесстрастно, точно стук деревянных ложек. — Ты спрашивал меня о кружалах окаменных, о том, что уцелело из списков, сделанных много позднее с болотных листов Звериловой братии. Так вот: все, что сохранилось, — здесь, у меня. Насколько я понимаю, это — половина того, что со звуков гласа божественного было написано.
— А найти остатнее возможно?
— Нет. И времени — в обрез.
— И намеков никаких, что там сказывалось?
— Это известно. И не кому-нибудь, а самому Звериле-Великосвятному божий глас поведал, какова награда праведникам после смерти. Попадут-де они в застолье изобильное и бесконечное, будут слушать рокотаны сладкозвучные… И узрят они бога…
— В каком это образе, интересно?
— Сказал же я — нет про то записей, а пустым словам верить нельзя: все переврано. Кто про пир городит, кто про озера с островами плавучими, кто про сады висячие… И все врут нескладно, незавлекательно.
— А ты чего хочешь?
— Мне известно доподлинно — певец ты и придумщик, охмуряющий народ своими песнями да небывальщинами (и откуда это он узнал? Здесь, в Предвестной Долине, Харр об этом и словом не заикнулся!). Так вот: сложи мне песнь доселе неслыханную о блаженстве вечном, что ждет каждого праведника, верующего в приход Неявленного. О дарах несметных, ему уготованных; о дворцах окамененных, для них распахнутых, о воле безошейной, телесам дарованной, о девах полногубых, неперепоясанных…
— Хм… — недоверчиво произнес Харр.
— И о девах тоже — там, за смертной чертой, все можно. Ты слушай меня! Сложишь песнь яркую, как семь радуг, друг на дружку наложенных, и такую призывную, чтобы каждый мой м'сэйм за блаженство это обещанное послесмертное добровольно бросался бы хоть на меч, хоть в костер. Я дам тебе рокотан чудозвучный, будешь петь ты на каждом холме, а когда ступит на землю Неявленный, мы предстанем пред ним — я первый, а ты — второй. Из толпы великой — второй! И еще я скажу тебе… — голос м'сэйма понизился до шепота, хотя кто мог услышать — любое слово так и оставалось погребенным в подземелье этом подгорном. — И еще на листах тех значится: недолги будут дни бога единого на земле нашей. Ты про это не пой, этого не надобно… Только после ухода его останутся боговы споспешники, слава о коих пребудет уже до скончания рода людского. И первым среди них буду я! Ты — вторым.
- Предыдущая
- 97/109
- Следующая
