Дивный сон - Шэ Лао - Страница 1

• 1/3
• Следующая

Прошел праздник поминовения предков – Цинмин. Вот-вот должны были зацвести яблони. Весна в этом году запоздала. Бабочки еще не окрепли, зато в пчелах чувствовалась стремительность с первого же дня их появления на свет, словно они и в самом деле могли найти в мире что-то сладкое, дающее радость. В небе висели маленькие легкие облачка. Где-то в вышине парили ласточки, то скрываясь, то появляясь из-за облаков. Ветра как будто не было, а ивы покачивались, казалось, они хотят скорей пробудить молодые желания, которые рождает весна. Нежная зелень полей покрывала склоны холмов. И чем выше, тем зелень казалась светлее. А на самых вершинах вокруг нее образовалась бледно-желтая кайма. Деревья еще не цвели, но и они излучали нежность, и голубое небо из-за холмов посылало тепло.

Навстречу теплу стаями поднимались ввысь журавли. В расщелинах камней появились застенчивые орхидеи, мартовские, они были большие, а листочки маленькие.

Вдыхать все эти запахи можно было, пожалуй, только с закрытыми глазами, чтобы тут же не броситься на поиски источника такого великолепного аромата. Настоящая благодать! Даже лежавшие на земле прошлогодние листья пахли чудесно. По склонам бродили белые козочки, их крики умеряли радость, от них становилось грустно. Выбежит вдруг откуда-нибудь такое безрогое существо с едва пробившейся бородкой, замрет перед большим камнем, повертит изящным хвостиком и исчезнет.

Я бездумно лежал на склоне холма, весь отдавшись солнечным лучам. В душе сами собой рождались стихи-жемчужины, они теснились в груди, но произнести их я не мог. Ни единый мускул не дрогнул в лице, только улыбка сбежала с губ. Так я и не сложил стихов. Но ощутил себя частицей поэзии. Мне стало легко, я словно превратился в мотылька и понял: какое счастье иметь крылья. Обхватив руками колени, я покачивался в такт иве. Каждый листик на дереве, казалось, прислушивался к дыханию весны. Иногда я глядел на небо: там по-прежнему плыли облака, а еще выше парила ласточка, – крохотное пятнышко, готовое раствориться в бесконечной синеве. Душа моя рвалась туда, в вышину.

Вдалеке по склону бежала тропка, скорее напоминавшая желтую полоску на зеленом фоне карты. Холм полого спускался вниз и словно исчезал в безбрежном море пшеницы. Впереди темнел сосновый бор. Я поднялся на вершину холма, огляделся, – мне очень хотелось за бором увидеть озеро. Но ничего кроме деревьев я не увидел, а между ними – несколько низеньких хижин; где-то вдали прокричал петух. И таким грустным показался его крик в этот весенний солнечный день. Почти нереальным, как и все остальное. Золотой нитью, отделяющей явь ото сна. И тотчас же воображение нарисовало мне снежно-белого петуха с красным, словно кровь, гребешком.

Я сел, снова лег, сощурился – и опять передо мной засверкало голубое небо. Я напряженно всматривался в вышину, стараясь проникнуть в небесные дали. А сверху, прямо в глаза, падали капли тепла. Я закрыл глаза, но по-прежнему видел небо. Все улыбалось мне, вся природа.

Глаза слипались, но я не спал и отчетливо слышал перекличку птиц.

Удивительно, стоит задремать, и передо мной неизменно возникает один и тот же уголок. Где он – не знаю. Но всегда вижу его. Это видение как бы предваряет мой сон. Место это небольшое. Нет там ни моря, ни гор. Оно, пожалуй, похоже на огромный сад, без конца и без края, формой напоминающий неправильнБш треугольник, чьи углы исчезают где-то во мраке, вдали. Один из углов – я вижу его всегда первым – густо порос ярко-красными и золотисто-желтыми цветами, никогда не освещаемыми солнцем. Но вечная тень лишь подчеркивает их красоту, как если бы на черной вазе нарисовать ярко-красные пионы. Ведь на темном фоне любые краски кажутся ярче, в то же время создается впечатление таинственности.

Что будет в остальных двух углах, я знаю заранее, как только передо мной появляется первый. Так же, как, взглянув на горы Сяншань, могу безошибочно сказать, что там находится храм Лазоревых облаков – Биюньсы.

Во втором углу слева пологий холм, усыпанный полевыми цветами, фиолетовыми, с серебристым отливом. Он выглядит просто, но в нем угадывается необыкновенная сила. Может быть, оттого, что свет луны придает цветам серебристый оттенок, сообщая им сказочную таинственность. Самой луны я не помню. Как бы то ни было, это место мне по душе. Особенно фиолетовые цветы, словно посеребренные инеем. Они напоминают мне мать в дни ее молодости, одетую в длинный фиолетовый халат.

Но самый очаровательный – правый угол. Там стоит небольшая соломенная хижина, где у входа растет нежная индийская роза, куст усыпан бледно-розовыми цветами.

Каких только красок здесь нет! И серебристо-фиолетовая, и желтовато-красная, и бледно-розовая; будто времена года сменяют друг друга в обратном порядке – за осенью следует лето, за летом – весна. Но это не символ увядания – наоборот, роза гармонически сочетает в себе изумительный аромат с необыкновенными красками.

В самой середине сказочного треугольника растет темно-зеленая шелковая травка, чуть-чуть влажная. Каждая травинка тянется к свету, словно прислушиваясь к отдаленному шуму дождя. Тихо, не летают даже букашки. Это прекрасный мир красок самых удивительных оттенков.

Ничего подобного я наяву никогда не видел, но стоит мне задремать, и прекрасное видение неизменно предстает передо мной.

Что это? Зелень Англии, бурые холмы Шотландии, мрачные германские леса? А может быть, то, что было когда-то на их месте? Кто знает?! Во всяком случае, уголок этот – воплощение красоты, он чем-то напоминает мне сумеречный свет тропиков. Только нет здесь птиц с ярким, радужным оперением… Да, он мне знаком, этот уголок.

Не раз довелось его видеть! Он прекрасен, как высокие горы лунной ночью, как чистые воды рек. Никогда прежде не бывал я в той хижине. Удивительные краски манили меня, покоряли, я замирал на месте, а потом шел по лугам и вдруг попадал в иные миры, видел иные сны. В тех мирах я встречал друзей, но ни разу не говорил с ними откровенно. Чем они живут, о чем поет их душа – я не знал, но мне так хотелось услышать эту таинственную музыку. И вот я решил рискнуть.

Не успел оглянуться, как оказался у розового куста. Мгновенно, будто перелетел, быть может, оттого, что боялся услышать собственные шаги? Роза напомнила мне о приближении дуаньяна [1] – праздника начала лета. Мне хотелось встретить этот великий праздник, как обычно. Но я отказался от подобной мысли. Вокруг было тихо, но в то же время мне казалось, будто шелестит листва вишни.

Дверь хижины была закрыта. На окнах и на дверях висели ослепительно белые занавески. Солнце светило так слабо, что тени от деревьев не ложились на землю. В хижине не было слышно никакого движения, она казалась источником тишины. Я приоткрыл дверь – внутри тоже тихо. И очень чисто. Да, друзья приветствовали меня. В хижине господствует человек, за ее стенами – дьявол. Пусть читатель простит мне это резкое слово.

Хижину делил на две половины – большую и маленькую – занавес, тоже белоснежный, расшитый мотыльками. В большой половине стояли письменный стол, туалетный столик и стул, неполированные, темно-зеленого цвета. Возле туалетного столика, где лежало несколько книг, стояла кадка с карликовой сосной, а по обеим его сторонам висели два старинных бронзовых зеркала в тон сосне, только чуть посветлее. Кровать была покрыта зеленым ковром, ниспадающим до полу. Над изголовьем висела корзина с жасмином, уже начавшим вянуть. На коврике немного поодаль стояли зеленые комнатные туфли, расшитые белыми цветами. Сердце забилось от радости. Нет, я не попал в сложный и блистательный мир поэзии, полный чувств, не погрузился в прекрасный сон: здесь царили скромность и простота.

Эти маленькие зеленые туфли, расшитые белыми цветами. Они до боли знакомы!

Любовные истории так же обычны, как дождь весною, а осенью иней. Но каждый стремится найти в любви хоть каплю поэзии, яркие краски, которых так мало в мире. Бедные люди! Они и в моем рассказе надеются найти, что-то необыкновенное. Только напрасно. В том, что я в тот день пережил, ничего нет необыкновенного, красивого…

• 1/3
• Следующая