Проклятие - "BNL" - Страница 20

Часть третья

Долг и явь

…Друг мой, что ты слышал под утро?

Что за злую весть сообщил кому-то

Звон умершей струны?

(с) Канцлер Ги

У черной башни не было окон, строители их не предусмотрели. Были только стены, на которых плясали неприятные, слишком уж живые тени, и одна-единственная дверь.

По идее, дверь должна была запираться снаружи, ибо именно снаружи запирают пленников. Однако по эту ее сторону даже не врезали замочной скважины. Поэтому никто не мог зайти в комнату на самом верху башни.

Никто, кроме Генриетты. Она знала секрет.

Нужно было постучать.

- Но я не могу уехать! – воскликнула она в отчаянии. – В такое-то время! Да мой двоюродный братец явно вознамерился заколоть отца и прибрать к рукам трон, а эти послы, откуда они там приехали, те еще типы, скользкие такие…

- Так оставайся, - пожал плечами Лйорр.

У него были светло-голубые, почти прозрачные глаза и очень-очень бледная кожа, наверное, оттого, что он уже невесть сколько лет не видел солнышка и, должно быть, вообще забыл, на что это самое солнышко похоже.

Черной башне светило заменяла прозрачная сфера, висящая на некотором расстоянии от пола, наполненная голубым светящимся... чем-то. Иногда она едва заметно покачивалась, но в основном просто светила, не нагреваясь.

Лйорр погладил округлый бок сферы рукой, исчерченной черными ломкими узорами проклятия. Генриетта испугалась, когда впервые увидела его, но потом оказалось, что это всего лишь татуировка. Хотя настоящее проклятие, наверное, было бы верхом мечтаний Лйорра, ибо он работал священником Богини.

В детстве Генриетте отчего-то очень хотелось назвать его жрецом, но ей доходчиво объяснили разницу. Жрецы – это те, кто девственниц в жертву приносит и бьет в бубен. А священник сидит и служит. Что именно от него при этом требуется, непонятно. Вероятно, ничего особенного.

Генриетта часто приходила к нему. У принцесс не очень-то много друзей. Большинство твоих сверстников с детства приучены падать перед тобой ниц или изображать жалкое подобие реверанса. Ее это порядком раздражало.

То ли дело ее мать. Вот кто королева так королева! Попробуй не упасть перед ней ниц – и обязательно лишишься зуба или целых пальцев. Вообще, по законам жанра, в случае неповиновения должны были лететь головы. Однако в их крошечном королевстве, рубя головы направо и налево, рискуешь вовсе остаться без подданных.

У Генриетты все никак не получалось стать такой же гордой, надменной и властной, как ее мать. Наверное, она пошла в отца. Он был добрый король.

Но иногда… иногда ей просто начинало казаться, что все, что происходит вокруг нее – это театр, дурная комедия. Временами ее по целым дням не оставляло чувство, что все вокруг ненастоящее. Все эти стены, мебель и слуги кажутся осязаемыми, но подойди, коснись – и все растает, как цветной дым…

Именно тогда Лйорр ее спасал.

Она поднималась на башню и некоторое время сидела там, освещаемая магической сферой, и болтала с ним о чем-нибудь. А потом, когда спускалась обратно, все снова вставало на свои места, становилось таким же реальным, как и она сама.

- Но я не могу остаться, - возразила Генриетта сама себе. – Эти переговоры для нас очень важны.

- Тогда поезжай, - спокойно отозвался Лйорр.

Да уж, не сильно он помог.

Перед Генриеттой стояла сложная дилемма, решить которую никак не получалось.

С одной стороны, король посылает, и надо ехать куда-то, договариваться о чем-то с потенциальными союзниками, дислоцирующимися за тридевять земель. С другой, в последнее время в этом замке и шагу нельзя ступить, чтобы не вляпаться в вендетту и не запутаться в интриге. Если она уедет, некому будет присмотреть за всеми этими возможными убийцами, честолюбивыми дальними родственниками и тому подобными опасностями, обычными для трудной профессии монарха.

Однако если она останется, потенциальные союзники вполне могут обидеться и стать потенциальными противниками. А то и реальными противниками.

Войны их королевство не потянет. Нет ни припасов, ни собственной экономики, ни, банально, армии, ни регулярной, никакой. Только правительство. Непонятно, как они вообще жили все это время.

Разве что вражье войско, поднимаясь по горам, по собственной неосторожности оступится и свалится в какую-нибудь пропасть… Но вряд ли на это стоит возлагать большие надежды.

Да уж. Из двух зол всегда приходится выбирать меньшее.

Вообще-то, они уже почти ушли из Клотта. Даже городская стена, построенная больше для порядка, чем для каких-то конкретных целей, показалась в просветах между невысокими домами.

Стена была деревянная. Дома тоже. В Клотте вообще нужно было постараться, чтобы найти что-нибудь не деревянное. Дерева, доминирующего над прочей окружающей обстановкой, было подавляюще много.

Все потому, что здешним горожанам непрерывно приходилось воевать с лесом, с корнем выдергивать молодую поросль, валить старые толстые стволы. Так было всегда – Синий лес изо всех сил старался выжить людей из своих негласных владений, но они пока оказывались упрямее и, кроме прочего, имели острые железные топоры.

Пока им удавалось не просто отвоевать себе место для жизни, но и превратить лес в свои дома, в виде посуды и мебели заманить под крыши. И позволять растительности взять реванш никто не был намерен.

Ле-Таиру здесь почти нравилось. Клотт вообще неплохой городок, если только не имеешь предубеждения против людей, у которых над каминной полкой висит не чучело какого-нибудь волка, а все тот же топор. Просто… не настолько он был хорош, чтобы стать исключением из правила «погостили – пора и честь знать».

Ле считал, что оптимальное время пребывания на одном месте равняется одной ночи. Ну, или, в редких случаях, вечеру, ночи, утру и первой половине дня, следующей за ним. Да и эти остановки нужны лишь для того, чтобы дать лошадям отдохнуть. Ну а дальше…

А дальше – дальше. Дальше по дороге, способной завести невесть куда и там оставить.

Он и сам не сказал бы, когда полюбил странствовать. Не то пристрастился незаметно, пока объезжал весь мир в поисках панацеи, способной иметь хоть какое-то действие на проклятие, не то вошел во вкус, после зимовки в Энморе отправляясь домой через все тот же Синий лес, для него, блуждавшего в нем едва не всю осень, ставший знакомым и практически безопасным…

Как бы то ни было, привычка – вторая натура, и если уж однажды потерял привычку спокойно спать в кровати вместо мокрой холодной земли, годами оставаясь на одном и том же месте, вернуть ее уже не выйдет.

Стойте. Он сказал «домой»?

Подразумевалось «в Суэльду», разумеется. Будь она по-прежнему его домом, он больше никогда бы ее не покинул.

Он вообще напрочь забыл, каково это было – жить в столице и чувствовать себя дома. Думал, что такое запоминается накрепко, ан нет – оказалось, воспоминания, живущие вечно, выглядят совсем иначе.

И одно из них - глаза Фемто, когда он, вздрогнув, обернулся на порядком изменившийся, но все равно такой знакомый по интонациям и говору голос. Та искра, что вспыхнула тогда в его глазах.

Фей не стал ни о чем спрашивать – было не до того. Подлетел, обнял, прижавшись головой к чужой груди, и тут же отпрянул, мигом стирая с губ счастливую улыбку, снизу вверх разглядывая незнакомые шрамы на лице Ле.

Они его не особенно уродовали. Просто шея, левое ухо и часть скулы с той же стороны были будто обожжены, словно в детстве он пролил на себя кипяток из чайника. Шрамы выглядели старыми. Но глупо было бы надеяться, что Фемто не помнил, что их не было, когда они расстались.

Ле-Таир рассказал ему историю про пожар. Без особо героических подробностей вроде спасения прекрасных дам и тому подобного, потому что это-то точно звучало бы абсолютно неправдоподобно. Просто пожар. Дом, загоревшийся именно тогда, когда он по несчастливому стечению обстоятельств находился достаточно близко. И вроде как Фемто такое объяснение удовлетворило.