Голос нашей тени - Кэрролл Джонатан - Страница 21

• Предыдущая
• 21/40
• Следующая

Кофе показался мне холодной кислотой. Индия закончила рассказ, сидя на краю кушетки и глядя в стену перед собой:

— У него было высокое давление. Пару лет назад врач сказал, что ему следует заниматься спортом, это поможет. — Она повернулась ко мне с жесткой металлической улыбкой на губах. — Знаешь что? Когда он последний раз был у врача, ему сказали, что его давление серьезно снизилось.

— Индия, он говорил тебе, что произошло в тот день в «Хилтоне»?

Она кивнула.

— Малыш?

— Да.

— Ты думаешь, его доконало то, что он узнал про нас с тобой?

— Не знаю, Индия.

— Я тоже, Джо.

Его хоронили через три дня на маленьком кладбище перед одним из виноградников в Хайлигенштадте. Он открыл это место как-то во время воскресной прогулки и взял с Индии обещание, что та постарается похоронить его здесь, если он умрет в Вене. Сказал, что ему нравится этот вид — резной гранит надгробий и чугунная филигрань оград на фоне холмов и виноградников. А дальше наверху — Шлосс-Леопольдсберг и зеленые опушки Винервальда.

Я знал кое-кого из пришедших на похороны. Огромный, как медведь, югослав по имени Амир, который любил готовить и хотя бы раз в месяц приглашал Тейтов на ужин. Были несколько сослуживцев Пола и красивая чернокожая учительница из международной школы, подъехавшая на ярко-оранжевом «порше» с откидным верхом. Но я удивился, что не пришло больше. Я то и дело поглядывал на Индию: осознает ли она, как нас мало. На ней не было головного убора, и волосы свободно развевались на ветру. Ее лицо ничего не выражало, кроме какой-то замкнутой гармонии. Потом она рассказала мне, что думала только о своей скорби и о последних мгновениях вместе с мужем.

Погода была хорошей, солнечной. Несколько раз солнце весело отразилось от полированного надгробия поблизости. Кроме изредка проезжавших машин и хруста гравия под ногами, не слышалось ни звука. Стояла тишина, которую боишься нарушить, потому что хрупкость момента может рассыпаться, Пол Тейт окажется в самом деле навсегда ушедшим от нас, и мы вскоре покинем его.

Это то, о чем я думал оба предыдущих раза, когда был на похоронах, — как ты уходишь, а «они» остаются. Как будто кто-то провожает тебя на вокзале. Поезд трогается, и ты машешь рукой из окна, а они неизбежно становятся все меньше и меньше. Не только потому, что ты движешься и физическое расстояние уменьшает их, но и потому, что они по-прежнему там. Ты больше, потому что уехал к чему-то новому, а они сжались, потому что теперь пойдут домой к прежним обедам, телепередачам, собаке, чернилам и виду из своего окна.

От дум о Поле я перешел к тому, как держится Индия. Она, прижав к груди сумочку, смотрела на небо. Что она там видела? Пыталась представить себе рай? Потом она закрыла глаза и повесила голову. Весь этот день она не плакала — но как долго еще сможет выдержать? Я шагнул к ней. Она обернулась и посмотрела на меня — наверное, услышав хруст гравия. Одновременно произошли две странные вещи. Во-первых, глаза ее были по-прежнему сухими, и в ее выражении я не увидел ничего страдальческого; Индия выглядела, как бы это сказать, скучающей, что ли. Это само по себе было странно и нелепо — но через мгновение ее лицо озарилось лучезарной улыбкой, как это бывает, когда с тобой без всякой причины случается что-то поистине чудесное. Хорошо, что мне не пришлось ничего говорить, потому что слов я бы не нашел.

Англиканский священник закончил свою литанию на тему «прах ты и во прах возвратишься». Даже не догадываюсь, какое отношение он имел к Тейтам. Пола он явно не знал, так как говорил профессиональным, патетически сочувственным тоном, не содержавшим ни теплоты, ни печали. Мне показалось интересным, что его звали так же, как священника в моем родном городе, — того, который вел службу на похоронах Росса и моей матери.

Когда все было сделано, я подождал, пока присутствующие скажут последние слова Индии. Она выглядела безупречно, и снова, несмотря на эту ее недавнюю улыбку, мне пришлось восхититься ее силой и уверенностью. Она была не из тех женщин, кто позволяет себе уйти безоглядно в свою печаль, чтобы никогда из нее не выбраться. Смерть — это страшно, и это навсегда, но ее сила не завладела Индией, как это случается со столь многими другими в подобной ситуации. Я ощутил разницу также потому, что видел, как смерть Росса увлекла за собой и мать. И теперь, глядя, как Индия идет ко мне, я знал, что с ней подобного не случится.

— Ты отвезешь меня домой, Джо?

Порыв ветра сбил ей волосы на лицо. Хотя я и ожидал от нее такого вопроса, но все равно был тронут и польщен ее желанием побыть со мной. Я взял ее под руку, и она крепко прижала мою руку к себе. Тыльной стороной ладони я на мгновение ощутил изгиб ее твердого ребра.

— По-моему, служба прошла хорошо, ты как считаешь? По крайней мере безобидно.

— Да, по-моему, неплохо. Стихи Дианы Вакоски звучали очень мило. [56]

— Да, Полу она очень нравилась. Проезжавший мимо югослав спросил, не подвезти ли нас в город. Индия поблагодарила, но сказала, что ей хочется пройтись, а через несколько кварталов мы сядем на трамвай. Я думал, что она захочет поехать со мной в такси, но ничего не сказал. Югослав уехал, и мы остались на кладбище одни.

— Знаешь, как в Вене хоронят людей, Джо? — Она остановилась на посыпанной гравием дорожке и повернулась к коротким, ровным рядам могил.

— Что ты имеешь в виду?

— Не так, как в Америке, понимаешь? Я теперь крупный специалист в этом вопросе. Можешь спросить у меня все, что угодно. В Штатах ты покупаешь себе небольшой участок земли — собственный надел, верно? — и он твой навсегда. А здесь не так, малыш. Знаешь, что происходит в старой веселой Вене? Ты арендуешь землю на десять лет. Правда, без шуток! Ты арендуешь участок на кладбище на десять лет и потом, когда срок истечет, должен платить снова, иначе тебя эксгумируют. Выкопают. Как сказал мне один из здешних жителей, некоторые кладбища так популярны, что, даже если ты вовремя вносишь плату, тебя все равно откопают через сорок лет, чтобы кто-то другой мог некоторое время покоиться в мире. Вот дерьмо!

Я взглянул на нее. Казалось, мир страшно надоел ей. Я сжал ее руку выше локтя и случайно задел мягкую грудь. Индия, казалось, не заметила.

— Я знаю, что сделаю, Джо. — Теперь она заплакала я не смотрела на меня. Глядела прямо перед собой и шага не сбавляла. — Через десять лет мы, ты и я, придем сюда и перенесем Пола в новенькую могилу! На новое место под солнцем. А может, купим трейлер и специально переоборудуем. Будем все время перевозить его прах. Пол Тейт — крупнейший путешественник из всех местных покойников. — Она мотнула головой; по лицу текли слезы. Единственными в мире звуками были стук ее высоких каблуков по тротуару и порывистое дыхание.

В трамвае она всю дорогу крепко держала меня за руку и смотрела в пол. От слез ее лицо покраснело, но к тому времени, когда мы доехали до ее остановки, оно снова начало бледнеть. Я нежно поддержал ее под локоть. В первый раз она оторвала глаза от пола и взглянула на меня.

— Что, уже? Не возражаешь задержаться, Джо? Зайдешь ко мне ненадолго?

— Зелбстферштендлих [57].

— Джои, мне неприятно тебе это говорить, но немецкий у тебя — как у полковника Клинка в «Героях Хогана» [58].

— Да, вот как?

— Да. Хватит, выходим.

Трамвай медленно остановился, и мы по железным ступенькам спустились на улицу. Я снова взял Индию за руку, и она прижала локоть к боку. Мне вспомнилось кафе «Ландтманн» и то, как Тейты уходили от меня. Она вот так же прижимала руку Пола.

— Что ты чувствовал, когда умер твой брат?

Я сглотнул и закусил губу.

— Хочешь правду?

Она остановилась и просверлила меня своим взглядом.

— А ты скажешь правду?

— Конечно, Индия. Что я чувствовал? Мне было и хорошо, и плохо. Плохо, потому что его не стало, а ведь до тех пор он составлял большую часть моей жизни. Старшие братья действительно много значат в детстве.

• Предыдущая
• 21/40
• Следующая