Поединок с самим собой - Раевский Борис Маркович - Страница 28

• Предыдущая
• 28/61
• Следующая

Но посоветоваться с кем-то хотелось нестерпимо. И Юла заговорил о своем горе с Женей. Знал, что не одобряет она «все эти суплесы, нельсоны», но все же…

Юла начал разговор с опаской и заранее решил: «Если только Женя усмехнется, пошутит — сразу прекращу».

Но Женя слушала внимательно. И лицо ее в тусклом свете уличных фонарей было строгим и сосредоточенным. Видимо, понимала Женя, что для Юлы это беда. Настоящая беда.

Они медленно брели по аллее. Одинаково подстриженные деревья стояли молчаливые и строгие, как часовые. Хмурые, они словно прислушивались к беседе. Под ногами ребят тихо похрустывал гравий.

— Раньше я все печалился: не хватает времени, — сказал Юла. — Даже завидовал другим ребятам. А теперь вот времени вагон. Ну же! Радуйся! Так нет… — Он покачал головой.

— Да, — кивнула Женя. — Так устроен человек.

Они замолчали. Неторопливо шагали рядом по тихой вечерней улице.

— А ты попробуй, — сказала Женя. — Живи, как все. Уроки, книги, друзья…

— Пробовал, — махнул рукой Юла. — Но все равно: чего- то не хватает. Будто потерял что-то. Очень важное. Очень нужное…

— Может, привыкнешь? — осторожно предположила Женя.

— Нет, — твердо сказал Юла. — Я чувствую: хоть месяц пройдет, хоть три — все буду скучать по ковру. Нет, ты не смейся, — торопливо сказал он, хотя Женя вовсе не смеялась. — Ты не знаешь, что такое борьба. И как она тянет к себе…

Так, в бестолковых колебаниях, прошло еще несколько дней, и Юла не выдержал: все рассказал Григорию Денисовичу. Тот слушал молча, только скобка у него на щеке изредка вздрагивала.

— Прелестно, — хмуро сказал Григорий Денисович, когда Юла умолк.

Григорий Денисович встал и, не говоря ни слова, стал расхаживать по комнате. К окну — обратно к двери, к окну — к двери.

Юла тоже молчал.

— Ну, вот что, — сказал Григорий Денисович. — Мать дома?

Юла кивнул.

— Так. Ты шагай с Квантом гулять. А я пойду потолкую с ней.

Юла опять кивнул. Взял Кванта и ушел.

Он бродил с Квантом по улицам, а сам видел… Вот Григорий Денисович вошел к ним, вот поздоровался с матерью, заговорил… А мать — сразу в крик:

— Только через мой труп!

Юла вздрагивает. Ох, как знаком ему этот ужасный крик!

Впрочем… На Григория Денисовича мать, пожалуй, не станет орать. Хотя… Мать, когда на нее «находит», ничем не удержишь. Уж Юла-то знает!

Целых полчаса бродил Юла с Квантом. А так хочется побыстрее закончить прогулку и узнать у Григория Денисовича: «Ну, как? Договорились?».

Юла заставляет себя уйти подальше от дома. Еще дальше. Он сворачивает за угол. Вот здесь долго, гораздо дольше других, торчали остатки разбомбленного дома. Пустая кирпичная коробка несколько лет скалилась черными провалами окон. Наверно, никак не могли решить, ремонтировать дом или не стоит? Наконец его снесли, и теперь на том месте — молоденький сквер. Тоненькие нежные деревца. Не ленинградцу никогда и в голову не придет, что здесь стояло здание и его насквозь прошила бомба.

Юла пересекает сквер. Дальше. Еще дальше. Он идет мимо газетного щита, на котором он обычно читает «Советский спорт», мимо пивного ларька, где всегда толпятся мужчины, мимо Жениной школы. Вот так. «Теперь хочешь — не хочешь, а полчаса отгуляю. Не выдам своего нетерпения. Выдержка — главное достоинство борца. Ну, можно и обратно. Нет, не к себе — в квартиру напротив».

— А Григорий Денисович? — растерянно спрашивает он у Марии Степановны, хотя отлично видит, что Григория Денисовича нет. И спрашивать, значит, нечего.

— Не вернулся еще, — говорит Мария Степановна.

Голос у нее спокойный. А чего волноваться?

«Так, — думает Юла. — Конечно. Просто задержался».

Но сердце стучит часто и гулко.

— Я пойду, — говорит он. — Еще погуляю… Потом зайду…

Мария Степановна кивает.

И вот Юла с Квантом опять на улице. Опять бредут знакомой дорогой к Неве.

«Почему он так долго? — тревожится Юла. — Неужели?… Мать уперлась — и все?».

Уже минут через пять его тянет вернуться. Григорий Денисович, наверно, уже пришел.

Но Юла заставляет себя идти дальше, не к дому, а в противоположную сторону. А если Григория Денисовича еще нет? Неловко же перед Марией Степановной. Туда — обратно, туда — обратно. «Нет, нужна выдержка. Дойдем до Невы — и лишь тогда повернем».

И опять он идет по хрустящим дорожкам сквера, мимо газетного щита, мимо пивного ларька, мимо Жениной школы.

Вот и Нева. На обратном пути Юла, сам того не замечая, все ускоряет и ускоряет шаги. Бегом по лестнице…

— Нет, — говорит Мария Степановна. — Еще не вернулся.

Юла молчит. Плотно сжимает губы.

«Так… Все понятно…».

— Ты сядь, подожди его, — говорит Мария Степановна.

Юла кивает. Садится возле письменного стола. Вот стеклянная пластинка. И сплющенная пуля.

Юла глядит на нее в упор, но словно не видит.

«Может, пойти домой? Вмешаться, в разговор? А?».

Он сам не знает, как лучше.

Идти? Или нет?

А если он только помешает Григорию Денисовичу? Но почему так долго?…

И тут дверь открывается. Входит Григорий Денисович.

— Ух, — крутит он головой. — Еле уломал. Ну, полный порядок, — и он протягивает записку. — От матери. Тренеру твоему.

Он садится, выпивает стакан воды.

— Да, серьезная у тебя мамаша! — говорит он и смеется. И Юла тоже смеется.

И вот Юла снова в спортшколе. Всего месяц тут не был, а кажется — как долго!

Все-таки хорошие у них ребята!

Вась-Карась встречает его в раздевалке.

— А, Юлий! Привет!

Будто ничего не случилось. Будто они просто несколько дней не виделись.

Вообще-то Юле не слишком нравится болтливый, всюду сующийся Вась-Карась. Но сегодня тот кажется ему мировым парнем.

И Рагзай тоже.

— Салют! — говорит Рагзай. — А я уж соскучился.

Тренер встречает Юлу совсем спокойно, буднично и деловито.

— Я так и знал, — говорит Игнат Васильевич, беря записку. — Не сомневался: ты вернешься. Иначе — какой же ты борец? Если при первой трудности спасовал?

«А, ладно!».

Позвонил. Открыл Венькин отец. Он был в толстом махровом халате и тапочках.

— Входи, входи! — пригласил он. — И извини, что я так, по-домашнему. — Он плотнее запахнул халат.

Юла видел Венькиного отца редко. Тот мало бывал дома; все в экспедициях и в институте. А когда и бывал, Венька старался без шума провести друга к себе.

Юла и так чувствовал себя сейчас неловко. И вдобавок, как назло, вдруг забыл имя-отчество Венькиного папаши. Вот проклятье! Теперь изворачивайся.

Хозяин провел гостя в свой кабинет. Тут все было так знакомо Юле! И огромный кожаный диван, на котором они с Венькой столько раз беседовали, забравшись с ногами на необъятно широкое сиденье. И статуэтки на полках: худощавый Вишну с множеством рук, женщина с крыльями. И глиняные таблички на стенах с цепочками непонятных слов. И фотографии. И кремневый наконечник копья, и бронзовый нож.

И книги, книги, книги…

— Ну, Юлий! И изменился же ты! — с изумлением оглядывал его Венькин отец. — Ну, прямо богатырь!

Юла смущенно махнул рукой. Он уже привык: все, кто давно не видели его, все вот так ахают.

— А Екатерина Платоновна дома? — спросил он.

— Нет.

Честно говоря, Юла вздохнул с облегчением. Он боялся, что Венькина мать, увидев его, Юлу, такого здорового, сильного, сейчас же сравнит с Венькой, заохает, запричитает, чего доброго, еще и расплачется.

— А как Веня? — осторожно спросил Юла. — Можно к нему?

— А чего ж?! Конечно! Будет очень рад гостям.

Венькин отец взял со стола картонную карточку — такие Юла видел в библиотечном каталоге — написал адрес интерната в Пушкине и протянул Юле.

• Предыдущая
• 28/61
• Следующая