Поединок с самим собой - Раевский Борис Маркович - Страница 27

• Предыдущая
• 27/61
• Следующая

— В двадцатом веке, — продолжал Рагзай, — каждый за себя и каждый для себя. А все эти сказочки про Христосиков… — Он махнул рукой. — Ты вот выходишь на ковер. Ты и финты применяешь, и хитрости. А жизнь — та же борьба!

— На ковре передо мной противник, — хмуро возразил Юла. — А в жизни рядом со мной товарищ.

Рагзай усмехнулся. Так они и расстались, сердитые, недовольные друг другом.

Все складывалось у Юлы вроде бы неплохо, только вот мать никак не могла примириться с этим «баловством». Так она называла борьбу.

Казалось бы, мать должна радоваться: Юла окреп, возмужал. Но она словно не видела этого. Зато каждую царапину, каждый ушиб — а чего не бывает на тренировках?! — она сразу подмечала. И ворчала так, будто сыну сломали позвоночник.

А главное, она боялась, что «баловство это» помешает сыну учиться. И как Юла ни убеждал ее, как ни доказывал, что отметки у него нисколько не ухудшились, мать все равно злилась: «Вот вышибут тебя из школы, помяни мое слово».

Дмитрий Прокофьевич твердо поддержал мать.

— Сила для чего человеку дана? — внушительно, как всегда, спросил он. И сам же ответил: — Сила — для дела. Чтобы землю копать, бревна ворочать. А друг другу ребра ломать — несерьезно это. Несолидно. Ну, повозился ты два часа на ковре, силушки истратил воз, а какую продукцию произвел? Ага! Выходит, вхолостую старался!

А однажды разразился скандал. Юла в тот день пришел после соревнований с расцарапанной щекой. Хоть и коротко острижены ногти у борцов, но… бывает. Царапина была неглубокая, однако некрасивая. Наискось, через всю щеку. И даже на подбородок налезала. А медсестра еще прижгла йодом, и стало совсем «загляденье»…

— Вот-вот! — кричала мать. — А завтра тебе глаз выколют! А послезавтра — ногу вывернут. Я этих костоломов знаю. Все! Кончилось мое согласие. Никакой больше борьбы! Только через мой труп!

Юла знал свою мать. Иногда на нее «находило». И тогда переспорить ее было очень трудно. Он не на шутку встревожился: а вдруг мать, в самом деле, пойдет в спортшколу?

У них такие случаи бывали. Особенно у боксеров. Там то и дело какая-нибудь мамаша устраивала истерику. «Не хочу, чтоб моего Вовочку дубасили по голове! Это не спорт — это варварство! У меня такой слабый ребенок»! А огромный, на голову выше мамаши, «ребенок» краснел и дергал мамочку за рукав: «Ну перестань, ну пожалуйста».

Утром Юла рассказал Григорию Денисовичу и про мать, и про незримую дуэль с Рагзаем.

— Таких дуэлей всегда много в жизни, — в раздумье сказал Григорий Денисович. — Если хочешь, вся жизнь — это бесконечные незримые дуэли. Соревнование. И пожалуй, оно и неплохо. А насчет матери… Ничего. Просто нервничает женщина. Пройдет. — Скобка у него на щеке сжалась и разжалась. — Пройдет, — повторил он.

— Тебе бы на полчаса раньше пожаловать! Вот насладился бы! Великолепный концерт! Колоратурное сопрано!..

Юла еще толком не понял, в чем дело, но сердце екнуло от недоброго предчувствия. Он быстро натянул трико и вышел в зал. Рагзай тотчас отвел его в сторонку.

— Ты мать встретил?

— Мать? — удивился Юла.

— Ну, да! Она только что была тут. И такое выдала! И директору, и нашему Игнату!.. На всю школу орала…

Юла бросился в кабинет тренера. О, свою мать он знал! Очень даже знал! Если уж она распалится — держись!..

Игнат Васильевич посмотрел на него спокойными, но хмурыми глазами.

— Да, брат, такие вот цветочки-ягодки… — сказал он.

Молча походил по кабинету.

— Ты, Юлий, скажи прямо: может, чем-нибудь довел ее? Натворил что? Признавайся.

— Да что вы, Игнат Васильевич?! — вскочил Юла. — Ну чес-слово!.. Ни в чем я не виноват.

Тренер опять поглядел на него спокойно и хмуро.

— Да… — Игнат Васильевич переложил какие-то бумажки на столе. Потом снова медленно переложил их в другой угол. — А чего это она так? Как вихрь степной… Как пожар… Как тайфун девятибалльный.

Юла пожал плечами.

— Характер такой, — опустив глаза, тихо сказал он. — Вспыльчивая очень… Вы уж простите, Игнат Васильевич…

Так неловко было Юле. Прямо хоть сгорай от стыда.

— Не хочу, чтобы моему сыну ребра ломали, — видимо цитируя слова матери, негромко произнес тренер. — Не хочу, чтобы ему глаза тут повыкололи! Только через мой труп! Да… И все на Дмитрия Прокофьевича ссылалась. Мол, он тоже так считает. Это кто — отец?

Юла вспыхнул.

— Мой отец погиб, — резко сказал он и воткнул гневный взгляд прямо в глаза тренера. — Погиб в сражении под Курском. Понятно?

Игнат Васильевич удивился этой внезапной резкости. Но спокойно кивнул:

— Понятно.

Они помолчали.

— Очень мне обидно расставаться с тобой, Юлий, — негромко сказал тренер. — Чего уж лукавить? Нравишься ты мне. Да и борец из тебя, чувствую, вышел бы неплохой. Но… — Он развел руками. — Сам понимаешь… Без согласия родителей… — Он снова развел руками.

— Да, — сказал Юла. — Понимаю.

Тренер ушел в зал. А Юла постоял в коридоре, послушал, как разом дружно затопали ноги в зале — пробежка, тренер всегда начинал занятие с короткой пробежки, — и побрел в раздевалку.

Юла медленно снял трико, по привычке полез под душ, потом вдруг мелькнуло, что сегодня он не тренировался и нечего зря казенную воду тратить… Сердито выскочил из- под душа, закрутил кран, оделся.

«Вот и все… Вот так… И конец… — думал он, шагая домой. — Занимался, занимался и все зря…».

Юла бродил сам не свой. Оказалось, без тренировок день сказочно велик. И пуст. Да, огромен и пуст.

Юла уж по-всякому загружал его, а день все равно был огромен, как космос, и пуст, тоже как космос.

Прочитал Юла подряд несколько книг, и вовсе не из Венькиного списка. Раз уж все пошло кувырком — можно и список порушить. Все это были фантастические повести. В классе мальчишки очень увлекались фантастикой. Но то ли слишком скверно было на душе у Юлы, то ли книги попались неудачные — прочел он их без интереса.

Побывал Юла и в кино. Четыре раза. Фильмы были вроде бы ничего, и пока Юла сидел в темном зале — все было неплохо. Но кончился фильм, Юла выходил вместе с потоком людей на улицу, и снова сразу же возвращались прежние тяжкие мысли.

Каждый вечер заводил Юла разговор с матерью. И все эти разговоры были почти одинаковыми.

Юла жалобно говорил:

— Мам! Ну, чего ты? Ну, пусти меня? Разреши?

— Нет, — спокойно отвечала мать.

Но выдержки у нее хватало ненадолго. Уже через минуту она кричала:

— Только через мой труп!

А еще через несколько минут начинала плакать. Вот это было самое страшное. Из-за этого Юла не мог ни разу толком побеседовать с ней. Едва у матери появлялись слезы, Юла чувствовал, как в голове у него что-то рвется, лопается, трещит.

Он хватал пальто и стремглав выскакивал из комнаты.

— Дмитрий Прокофьевич прав! — неслось ему вслед. — Ремнем тебя надо! Да, ремнем!

«Пусть только попробует! — в ярости думал Юла, размашисто шагая по улице. — Я ему продемонстрирую приемы самбо!».

Да, вся беда была в этом Дмитрии Прокофьевиче. Ведь уже три года Юла занимался в спортшколе. Мать хоть и не в восторге была, но терпела. А тут вдруг — взорвалась. Почему? Конечно, этот «пьющий-непьющий» науськал.

Много раз тянуло Юлу посоветоваться обо всем с Григорием Денисовичем. Но всякий раз Юла решал: нет. Стыдно. Это вроде бы он будет жаловаться на мать? Нет. Хоть и неправа она, но все-таки мать… Родная мать. Жаловаться на нее? Рассказывать, какой скандал учинила она в школе? Позор!

• Предыдущая
• 27/61
• Следующая