Корона, Огонь и Медные Крылья - Далин Максим Андреевич - Страница 80
- Предыдущая
- 80/102
- Следующая
Но когда он с неохотой оторвал губы от крохотных ранок на моей руке и поднял голову, меня поразило выражение блаженства и какой-то пьяной нежности, какое бывает лишь у очень влюбленных людей.
— Я должен кое-что сказать моей драгоценной госпоже, — сказал Ла, и шелест его голоса превратился почти в урчание. — Лишь один смертный до сих пор давал нам с Хи крови по доброй воле — и это господин наш Тхарайя; мы с братом оценили его — оценили и тебя. У нас с Хи один разум на двоих — и в настоящий момент мы с ним приняли решение…
— Любопытно, — пробормотала я, прилагая все силы душевные к тому, чтобы не начать судорожно вытирать руку об платье.
Ла приблизил свое лицо к моему и прошелестел мне в ухо, отчего волоски на моих руках встали дыбом:
— Нур-Тийе прав. Нынче ночью мы с братом по приказу нашего царя должны покинуть дворец людей. Царь теней по древнему ненарушимому договору никогда не участвует в драках за власть, которые ведут люди между собой. И тем не менее, нет приказа, который нельзя было бы обойти, не нарушив. Мы уйдем — но вместе с тобой, госпожа.
— Ты шутишь, — прошептала я.
— О нет! — Ла улыбнулся, как, вероятно, могла бы улыбнуться гадюка, имей она лицо, сходное с человеческим. — Мы проведем тебя и твою свиту по самому берегу — и проводим до Каменного Гнезда. Аглийе, родственники Раадрашь, позаботятся о тебе — а когда вырастет твой сын, здешним мерзавцам останется уповать только на Нут и на шестерки на костях. Как бы то ни было, теням известно, что Хатшеа — законное дитя и наследник Тхарайя.
Я скомкала край покрывала. Предложение выглядело настолько ослепительно, что мир вокруг перестал казаться беспросветным.
— Благослови Господь тебя и твоего брата, Ла, — сказала я. — Надеюсь, что Тхарайя не забудет вам этой услуги.
Ла печально улыбнулся; его лицо оказалось выразительнее, чем мне представлялось доселе.
— У теней — свои представления о справедливости, госпожа. Мы с братом хотим, чтобы семья нашего господина уцелела, не смотря ни на что, — и добавил с нежностью, — мы оба помним, как Тхарайя учил нас человеческим играм.
— В прятки? — спросила я.
— И в салочки, — Ла улыбнулся снова. — Тебе надо идти, госпожа.
Мои друзья выслушали новости спокойнее, чем я ожидала. Подозреваю, что Хи посвятил их в общий план близнецов, пока Ла рассказывал о том же плане мне.
— Эх, да… — сказала Сейад, когда я замолчала. — Всем путям путь — самый темный из всех!
— Ты, конечно, права, — сказала я, прижимая Эда к себе. — Самый темный. Но у нас нет другого выхода.
Эд смотрел на меня разумно и серьезно, будто понимал и происходящее, и мои слова. Шуарле погладил меня по плечу и принялся собирать в торбу вещички малыша. Раадрашь сидела, поджав под себя ноги и хвост, закусив губу — она не могла возражать, но ей претила сама мысль о бегстве. Далхаэшь, слушавшая со скептической миной, покачала головой, когда я закончила говорить:
— Идти за реку своими ногами? Очень умно, Лиалешь.
— О, ты можешь остаться здесь! — фыркнула Раадрашь. — Тебя никто не тянет на веревке.
Далхаэшь заплакала навзрыд:
— Горе мне! Зачем отец отдал меня Тхарайя?! Надеялся выслужиться перед наследным принцем — а принц ушел умирать и бросил своих женщин на произвол судьбы! Что я получила от союза с принцем — пять лет в горном домишке, дурной характер его любовниц, дворцовые подлости и, под конец — страну теней!
— Заткните ее, кто-нибудь! — прошипела Раадрашь.
— Прекрати вопить, курица ты! — прикрикнула Сейад. — Пойдешь через страну теней, если хочешь жить. А роптать на судьбу — грех и стыд.
— Нут не любит меня, — пробормотала Далхаэшь, вытирая лицо.
— За что тебя любить? — тут же вставила Раадрашь, но Шуарле возразил:
— Нут сама не знает, как лягут кости. Не обижай богиню.
— Ты, бесхвостый, верно, считаешь себя ее любимчиком?! — съязвила Далхаэшь, и Раадрашь шлепнула ее по затылку.
— Милые, дорогие, — взмолилась я, — разве вы не можете выбрать другое время для ссор? Нам всем грозит беда, надо торопиться…
— Многое взять не выйдет у нас, — сказала Сейад. — Пеленки для малыша, лепешки и сухие абрикосы, воду из мира живых надо взять, потому что не может живой пить из реки… А прочее — бросьте здесь.
Я остановилась у зеркала. Хрустальные флаконы с розовым и гераневым маслом, с жасминовой эссенцией… мои украшения, подаренные Тхарайя… эти гранатовые бабочки, которыми он украшал мои косы, серьги, подвески, браслеты с бубенчиками… Я подняла со столика ожерелье из гранатов и золотых извивающихся дракончиков — и вспомнила, как его касались руки Тхарайя. Я просто-таки услышала его голос: "Они не слишком тяжелы для твоей шейки из солнечных лучей, госпожа сердца моего?" — и прижала золотую фигурку к губам.
— Любимой жене не расстаться с украшениями! — не без яда заметила Далхаэшь.
— И что ж такого? — тут же вступилась Раадрашь. — Если бы твои украшения уцелели, ты тоже захотела бы их взять. В этом нет ничего дурного.
— А вот мои ожерелья носят рабыни или солдатские девки! — вздохнула Далхаэшь. — Лучшее, что мне оставил Тхарайя — это саранджибадские гранаты с изумрудами, а эти грязные мерзавцы украли все, что смогли…
Я почувствовала, что сейчас расплачусь — от обиды, усталости, страха и ужасной тоски по Тхарайя. Вероятно, я завыла бы в голос, если бы Шуарле не подошел сзади и не сказал вполголоса:
— Возьми это, Лиалешь. Оно ему нравилось. Я сам понесу, если тебе тяжело.
Я опустила ожерелье в шкатулку, и Шуарле сунул шкатулку в торбу, под рубашонки и одеяльца Эда. Сейад вышла, чтобы принести фляги для воды — и я взяла Эда на руки. Мне казалось, что я уже готова бежать куда угодно — в чем есть, все бросив, лишь бы спасти ребенка… и как-нибудь дожить до встречи с Тхарайя.
И как-то помимо воли подумалось, что Тхарайя, наверное, будет приятно видеть на мне это ожерелье.
— Ты возьмешь только это? — спросила Далхаэшь. — Можно мне тогда забрать подвески?
— Ты так не сделаешь! — закричала Раадрашь, но я взглянула на нее и качнула головой, а Далхаэшь сказала:
— Можешь взять их. Это неважно.
— Лиалешь великодушнее, чем ты можешь себе представить, — заметила Раадрашь, и мне было нестерпимо это слышать, а возражать — еще нестерпимее.
Вся эта суета казалась мучительно ничтожной перед другим берегом и судьбой Тхарайя.
Сейад вошла, неся несколько пустых бурдюков — и прямо за ней вошел тот самый пожилой кастрат, похожий на мерина, впряженного в катафалк. Он остановился в дверях, недоуменно глядя на меня и на наши сборы — на дорожные плащи, брошенные на ложе, на забытые тряпки, пеленки, опрокинутую корзину для фруктов…
Не иначе, как сама Нут толкнула меня под локоть.
— Тебя прислала старшая жена Лаа-Гра? — спросила я. — Можешь сказать этой госпоже, что я уже готова покинуть покои, подобающие старшей принцессе. Не то, чтобы я считала это справедливым — но я не желаю ссор и препирательств по этому поводу.
Ошарашенный кастрат "взял прах от ног".
— Вообще-то меня прислал Нур-Тийе, благородная госпожа…
— Передай Нур-Тийе, что я не могу говорить с ним, — сказала я. — Я устала и нездорова. Я приду, когда мое состояние станет более сносным. Скажи Нур-Тийе, что я благодарю его за заботу.
Кастрат облизнул губы, глядя то мне в лицо, то на личико Эда, играющего моими сердоликовыми бусами. Мне показалось, что он волнуется.
— Было бы лучше, госпожа, если бы вы навестили господина до наступления сумерек…
В сумерки тени должны покинуть дворец, подумала я. И стоит им уйти, как Лаа-Гра прикажет убить меня. Нур-Тийе надеется меня спасти… на свой лад.
— Я постараюсь, — сказала я через силу. — Скажи своему господину… я понимаю, он делает, что может.
Кастрат снова поклонился и вышел.
— Все уже решено, — сказала Раадрашь, сжимая кулаки. — Мерзавцы! Как мне хотелось бы…
— Сестра, — сказала я, — остынь.
- Предыдущая
- 80/102
- Следующая
