Кома - Кук Робин - Страница 19

• Предыдущая
• 19/79
• Следующая

Ординатор наложил последние швы. Несколько минут доктор Гудмен ждал, пока они снимут жгут. Когда же его убрали, пульс слегка ускорился, но быстро вернулся к норме.

Ординатор стал накладывать гипс на ногу Бермана. Доктор Гудмен пока продолжал вентилировать легкие Бермана, одним глазом следя за кардиомонитором. Все было нормально, и Гудмен стал заполнять лист анестезии в промежутках между нажатиями на мешок. Когда гипс наложили, Гудмен выждал несколько мгновений, надеясь, что Берман начнет дышать сам, но этого не происходило. Доктор посмотрел на часы – 12.45. Ему захотелось дать Берману препарат – антагонист фентанила, чтобы нейтрализовать эффект угнетения дыхания, но в это же время он хотел уменьшить до минимума количество получаемых больным лекарств. Его собственная влажная от волнения и липкая кожа живо напомнила ему, что случай Бермана из ряда вон выходящий.

Гудмен подумал, придет ли Берман вообще в себя, если до сих пор не делает попыток дышать. Он проверил роговичный рефлекс – ничего. Приподняв веко Бермана, Гудмен увидел нечто очень странное. Обычно при действии фентанила и других сильных наркотиков зрачок сильно сужался. А зрачок Бермана был таким огромным, что занимал практически всю радужку. Гудмен достал карандаш-фонарик и посветил Берману в глаза, но зрачок не реагировал. Не в силах поверить в случившееся доктор Гудмен снова и снова светил фонариком, пока не убедился, что глаза его не обманывают. И тогда он прошептал: "Боже милосердный!"

Для Сьюзен Уилер и четырех ее товарищей стремительный бросок к лифтовому холлу прекрасно соответствовал их представлениям о клинической медицине, как о чем-то, требующем напряжения всех сил. В их безудержном натиске было что-то драматическое. Изумленные больные, в ожидании своих врачей сидевшие в коридоре и перелистывающие старые номера "Нью-Йорк Мэгэзин", завидя несущуюся группу, поджимали ноги. Они провожали удивленным взглядом бегущих людей, придерживающих на ходу выпрыгивающие из карманов ручки, фонарики-карандаши, стетоскопы и другие атрибуты врачебной профессии.

Головы больных, как по команде, поворачивались вслед удаляющейся по коридору группе. В голове у каждого возникла мысль – вот врачи спешат на срочный вызов, и каждый удовлетворенно отмечал, как ревностно они бегут выполнять свой долг. Воистину, Мемориал был великой больницей.

Возле лифта возникло моментальное замешательство. Беллоуз давил на кнопку "Вниз" так, как будто этот кусочек пластика мог ускорить движение лифта. Указатели этажей над всеми лифтовыми дверьми показывали, что лифты неспешно поднимаются, останавливаясь на каждом этаже, чтоб неторопливо выгрузить и принять пассажиров. Для случаев крайней срочности рядом с лифтами был предусмотрен телефон. Беллоуз схватил трубку и вызвал дежурного. Тот не ответил. Бывало, дежурные в Мемориале отвлекались минут на пять, чтоб звякнуть домой.

– Чертовы лифты, – прошипел Беллоуз, в десятый раз тыкая в кнопку вызова лифта. Его глаза прыгнули с дверей, ведущих на лестничные пролеты, на лифтовой указатель. "Лестница", – наконец решительно сказал он.

Через секунду группа влетела на лестницу и начала свой длинный спиралевидный марш-бросок с десятого этажа на второй. Лестница казалась бесконечной. Прыгая через две-три ступеньки, они совершали бессчетные левые повороты. Миновали шестой этаж. На четвертом притормозили до шага, так как из-за отсутствия лампочки в пролете царила темнота. Затем снова побежали.

Файрвизер стал замедлять ход, и Сьюзен обошла его на повороте.

– Я не понимаю, какого черта мы так несемся, – пропыхтел он, когда Сьюзен сравнялась с ним. "Пока парадом командую Беллоуз и ему подобные, я не могу что-либо предположить. Что будет дальше – не знаю, но и не хочу высовываться".

Файрвизер перешел на медленный шаг и быстро отстал. Сьюзен подбегала к площадке третьего этажа, когда услышала, как Беллоуз колотится в запертую дверь на втором. Он изо всех сил завопил, чтоб ему открыли, и его голос разнесся по лестничной клетке, отражаясь и замирая. Когда Сьюзен достигла второго этажа, дверь уже открыли. Найлз придержал для нее створку, и она вошла в коридор. От непрерывных поворотов налево у нее кружилась голова, но она не остановилась, а пошла вместе со всеми прямо к БИТу.

Теперь, по контрасту с полумраком лестницы, палата была залита светом люминесцентных ламп так, что казалось, каждый предмет светится отраженным светом. Белый виниловый пол усиливал этот эффект. В углу три сестры блока делали закрытый массаж сердца Нэнси Гринли. Беллоуз, Картрайт, Рейд и другие рванулись к кровати.

– Не загораживай экран, – сказал Беллоуз, глядя на кардиомонитор. Медсестра, стоявшая на коленях справа у края кровати Нэнси, отстранилась и выпрямилась. Сигнал на экране выписывал хаотичные зубчатые ломаные линии.

– Фибрилляция у нее уже четыре минуты. А массаж мы начали секунд десять назад, – сообщила Шергуд, следя за монитором.

Беллоуз быстро встал справа от Нэнси и нанес сильный удар кулаком по грудине, глядя на экран. Сьюзен вздрогнула от тупого звука удара. Кривая на кардиомониторе не изменилась.

– Картрайт, пощупай пульс на бедренной артерии, – приказал Беллоуз, не отрывая глаз от сигнала. – И зарядите дефибриллятор на 400 Джоулей, – это распоряжение прозвучало для всех. Одна из сестер принесла дефибриллятор.

Сьюзен и другие студенты прижались к стене, осознавая себя простыми наблюдателями, и, как бы им не хотелось, они не могли ничем поучаствовать в бешеной активности, разворачивающейся вокруг.

– Пульс определяется, хорошего наполнения, – сообщил Картрайт, прижимая руку к внутренней поверхности бедра Нэнси.

– С чего это все началось? Были какие-нибудь признаки? – на выдохе произнес Беллоуз, нажимая на грудину Нэнси. И он кивнул головой на монитор.

– Очень мало, – ответила Шергуд. – Можно было предположить усиление электрической нестабильности сердца по нескольким желудочковым экстрасистолам, затем наступила атриовентрикулярная блокада. Этот эпизод мы успели записать на ЭКГ. – Шергуд подала Беллоузу ленту. – Дальше пошли серии экстрасистол, и затем – фибрилляция.

– А до этого что было? – спросил Беллоуз.

– Ничего.

– Ладно, – сказал Беллоуз, – откройте ампулу бикарбоната и сделайте десять кубиков эпинефрина в разведении один на тысячу в шприц для внутрисердечных инъекций.

Сестры стали выполнять его распоряжения.

– Кто-нибудь, возьмите у нее кровь и быстро пошлите анализ на кальций и электролиты, – сказал Беллоуз, когда Рейд сменил его. Он пощупал бедренный пульс Нэнси и остался доволен.

– Вероятно, с ней то же, о чем Биллинг рассказывал на конференции по ее случаю, то же самое, что с ней случилось первый раз на операции, – он принял от сестры шприц с эпинефрином, выдавил из него остатки воздуха, подняв его вверх.

– Не совсем, – отреагировал Рейд. – Во время операции у нее не было фибрилляций.

– Да, она не фибриллировала, но у нее были групповые экстрасистолы. Очевидно, что сердце тогда, как и сейчас, обладало повышенной возбудимостью. Ну, ладно, за дело. – Беллоуз встал с левой стороны Нэнси с поднятым шприцем. Рейд прекратил на время массаж сердца, чтобы Беллоуз мог определить положение сердца по ориентиру, называемому углом Луиса. Затем он нащупал четвертый реберный промежуток.

Игла для внутрисердечных инъекций была около десяти сантиметров длиной, на ее стальном боку играл отблеск света. Беллоуз решительно воткнул ее в грудь девушки по самое основание. Слегка оттянул поршень шприца. В шприце показалась темно-красная жидкость, смешивающаяся с прозрачным раствором эпинефрина.

– Нормально, – прокомментировал Беллоуз и быстро выдавил раствор прямо в сердце Нэнси.

По коже Сьюзен пробежали мурашки, когда она живо представила себе, как игла, вонзаясь в грудь Нэнси, раздвигает беспорядочно сокращающуюся мышцу сердца. Настолько живо, что почувствовала холод стали иглы в своем собственном сердце.

• Предыдущая
• 19/79
• Следующая