Том 6. Заклинательница змей - Сологуб Федор Кузьмич "Тетерников" - Страница 52

— Один из наших друзей рассказывал нам, — возразила Вера, — как социалисты хозяйничают в некоторых итальянских городах. Где городская дума в руках социалистов, говорил он нам, там условия жизни рабочих гораздо лучше. Мы в России никак не можем устроить, чтобы социалисты стали у городских и земских дел. Так сделаем, что можем, — передадим и гореловские фабрики, и через самое короткое время рабочий люд заживет здесь достойною человека жизнью. И если не мы сами, так дети товарищей наших будут сильны, спокойны и счастливы. И не будут рабами.

— Так, милая мечтательница, — отвечал Разин, — ты из тех, кого не убеждают слова. Мечта тебя очаровала, и ты пойдешь за нею, куда бы она тебя ни привела. Если ты ошибаешься, Бог тебя поправит, если ты грешишь, Бог тебя простит. Ты в Него не веруешь, но этим огнем Он зажег твое сердце.

Он улыбался печально, и в заходящих лучах солнца его улыбка казалась благостною, а седина его бороды приобретала янтарный оттенок послезакатных облаков.

Разин встал, поднялась и Вера. Сердце ее упало. Неужели он ничего не скажет ей, кроме этих спокойных слов?

— Я хочу показать тебе кое-что, — сказал он, — некоторое наглядное изображение твоего состояния. Иди за мною.

Он вошел в дом, и Вера пошла за ним. Сердце ее сильно билось, в глазах было туманно и багряно, и она едва различала убранство большой комнаты, по-видимому столовой, через которую они прошли в небольшую угловую комнату. Там стоял стол с книгами и бумагами. У стен несколько открытых полок с книгами. Несколько простых, легких стульев. На столе, среди книг и бумаг, по обе стороны бронзовой чернильницы стояли две небольшие фарфоровые фигурки, — нагие женские тела. Одну из этих фигурок Разин взял и подошел с нею к окну, хотя в комнате еще было светло. Солнце опустилось совсем низко. В его лучах фарфоровая фигурка казалась потеплевшею и ожившею.

Это была нагая девушка, совсем еще молоденькая, почти девочка, с красивым и суровым лицом, на котором лежало выражение упрямой, настойчивой воли. Одна рука девушки была приподнята, и девушка пристально смотрела на обвившуюся вокруг этой руки змею. Девушка сидела на каком-то пне, легкая и ловкая, и опиралась другою, напряженно вытянутою рукою об этот пень с такою силою и настороженностью, как будто готовая каждую минуту встать и нести людям заклятую ею злоокую, коварную змею. И казалось, что змея и заклинательница смотрят очи в очи одна другой, и было нечто змеиное в упругом изгибе голого, белого девичьего тела, и было девственное очарование в ползучем, обнимающем движении змеи. Покорная своей заклинательнице, змея льстиво прижималась к ней, как рабыня, но чему же была покорна ее нагая госпожа и чем она была очарована? Несомненно же было, что и она очарована, и беззащитна от чьего-то заклятия, и даже пояса не сохранила, оберегающего соблазны ее млечно-белого тела. Чувствовала всем своим по-змеиному гибким телом смеющийся взгляд далекого в пустыне миров змея, свернувшегося семью кольцами за щитами, за семью щитами, что мы видим в семи цветах зари, и за многими незримыми, раздробившими ту снежно-холодную белизну, которая в ней еще цела и непорочна.

Не змеем ли ты очарована, очаровательница? И в лебедино-белом теле твоем не таится ли огненный яд высокого змея, змеиноокая?

Но чего ты боишься, Вера? Улыбнись, — весь грех и все зло в руке учителя. Как будто прошел он, мудрый, за тебя, неразумную, весь твой скорбный путь, и оставил тебе только легкий труд последнего исполнения. Вот он стоит, как будто с детства близкий, и взор его кроток и мудр, змеиные чары побеждающий.

Кровь ли прольется, — не все ли равно? Сердце твое трепещет радостно, бедная сестра моя, и знает, что дерзание твое прощено, и над бедным неразумением твоим кроткая улыбка высокого сожаления. Бедная, пленная душа, восстань и сгорай в пламени сладостной веры.

Вера и Разин молча стояли друг против друга. Вера улыбалась радостно и смотрела на белое тело заклинательницы. Разин медленно опустил руку и поставил белую заклинательницу на подоконник, и она колыхалась в его руке, как только что сорванная белая на гибком стебле лилия, — такая белая из пены морской возникла бессмертная Афродита. Не розовела в алых лучах заходящего солнца и только затеплилась белою серебряною матовостью. Медленно нагибаясь за нею, Вера опустилась на колени. Темно-рыжие волосы ее были пламенны в багровом сквозь тяжелый воздух земли свете закатного солнца. Вера сложила молитвенно руки, немного подвинулась от окна, стоя на коленях, и смотрела в глаза Разина. Он положил руку на ее голову и говорил:

— Милая, мечта обманывает человека и приводит его не туда, куда он хотел прийти. Но мечта всегда правее разума, и всегда человек должен слушаться ее, идти за нею, исполнять волю того, кто умеет чаровать, как мы, люди, не умеем. Земная жизнь наша — трудный и темный путь в великой пустыне мира, и благословление Бога над тем из нас, кому дана мечта, кого ведет мечта. Даже и погибая, он счастлив, — он видел то, чего другим не дано видеть, он отмечен печатью высокого избрания. Смотри на эту маленькую белую чаровательницу. Не правда ли, ты узнала в ней себя?

— А кто же змея? — спросила Вера.

Разин продолжал:

— Смотри, как эта белая змея покорна ей. Покорна, потому что она сама знает сладость и власть очарований. Она сама, шипя от невинной злости, смотрела в чьи-то глаза и ползла тихо-тихо к ногам зачарованного, чтобы ужалить и умереть, — ужалив, жало свое сломает и оставит в ране, погубив, погибнет. А злость ее была невинная, потому что в темном лесу нет морального закона. Ведь и мы сами, пока живем под железным законом нужды и необходимости, невинны, как подколодные змеи. Нас не осудит Тот, Кто сплел нас в змеиный клубок. Кто дал нам так мало радостей и так много страданий. Кто и Сам страдает с нами и в нас.

«Никто осудить не посмеет», — думала Вера. И чувствовала себя так, точно вся она пламенная и легкая и возносится высоко над землею. Радостно улыбаясь, склонила голову и слушала, — и говорил Разин:

— Смотри, смотри, встает заклинательница, и сжимает змею, и разбивает ей голову о камень. И слышит чей-то зовущий голос. Прислушивается. Идет, уже очарованная. И льнет к его ногам. И змеею обвивается вокруг его сильной руки. И он возьмет тебя, и сожмет тебя сильною рукою, и ударит тебя головою о камень. И ты умрешь. Не знаю даже, успеешь ли ты порадоваться тому, что сделала так, как хотела. Но иди, делай, что замыслила. И когда душа твоя вступит в область совершенного покоя, ты найдешь радость, которой не знала никогда раньше.

Вера заплакала. Словно черное пламя метнулось в ее глазах, пламенный весь и весь черный ангел. Она склонилась к ногам Разина. Ей было страшно и радостно. Она чувствовала, что воля ее окрепла и уже не будет знать колебаний.

— Возьми на память, — сказал Разин.

И отдал Вере фарфоровую заклинательницу змей. Радостно взяла Вера этот подарок. Несла его домой бережно, завернула его в свой синий передник, чтобы никто встречный не увидел, не узнал, что она несет. А сама, пока безлюдными шла местами, перелесками или полями над лазурною Волгою, то и дело развертывала белую заклинательницу и смотрела на нее, — и словно купалась белая в речной синеве. Не то это был для Веры талисман, не то знаменование ее судьбы. Как Медный Змий изваянный, которому поклонились в пустыне, чтобы злые не ужалили до смерти змеи. Но это было тайное, для нее одной наговоренное и очарованное изваяние. И никому не надо было его знать и видеть.

Но любопытны в фабричном поселке встречные. Каждый посмотрит, спросит:

— Что несешь, Вера?

— В потребилке сыру купила, — отвечает Вера.

— Что ж ты его так в передник-то укутала?

— Мешка с собой не взяла, — отвечает Вера.

— А почем сыр-то?

— А я почем знаю! — отвечает Вера.

— О, шальная, да ведь ты покупала?

— На книжку записали, — отвечает Вера.