Грант вызывает Москву. - Ардаматский Василий Иванович - Страница 20
- Предыдущая
- 20/90
- Следующая
В церкви было темно, как в погребе. Поп выглядел довольно странно — наголо бритый и даже без усов. Он встретил приехавших на паперти, торопливо провел в церковь и, взяв Харченко за руку, отошел с ним в сторону. Они долго о чем–то шептались.
— Ладно, дадим тебе еще две пачки чаю, и шабаш, — громко сказал Харченко и вернулся к молодым.
— Осьмушки или четвертушки? — поинтересовался поп.
— Ты сказал бы еще, по кило каждая, — разозлился Харченко — Как тебе не стыдно из церкви ларек делать? Осьмушки, осьмушки…
— Ладно, идите к церковным вратам, — сказал поп и куда–то скрылся.
Вскоре он снова появился, уже в рясе, довольно потрепанной. Рядом с попом семенила сгорбленная крохотная старушонка в таком длинном черном платье, что оно волочилось за ней, как хвост.
— Молодые, станьте сюда, — распорядился поп, показывая на низкую кафедру, на которой лежала большая книга с крестом на переплете. Зина и Сергей стали рядом. Позади них — Харченко со своими стариками.
— Зовут как? — строго спросил поп.
— Зинаида и Сергей, — ответила за двоих Зина. Она очень волновалась и боялась чего–то, ей хотелось, чтобы все поскорее кончилось.
Поп посмотрел на нее насмешливо и, задрав голову вверх, громко проголосил:
— Венчаются раба божья Зинаида и раб божий Сергей. Ида пусть… — больше из того, что он бормотал, резко снизив тон, ни одного слова разобрать было нельзя. Харченко знал, что поп до прихода немцев был бухгалтером строительного треста и, конечно, ничего не понимал в церковной службе, но наблюдать за этим самодельным попом было смешно. А молодые, казалось, не замечали комизма положения и были полны серьеза и трепета.
Побормотав минуты две, поп вдруг умолк и строго спросил Сергея:
— Будешь верен своей жене?
— Буду.
— Гляди! — пригрозил ему пальцем поп и обратился к Зине: — А ты?
— Буду, буду, — быстро проговорила она.
— Гляди! — пригрозил поп и ей, после чего он сошел со своего пьедестала и, задрав до груди рясу, вытащил из кармана бумажку. — Сейчас, я только фамилии ваши проставлю и в книгу занесу…
Харченко взял у него справку, проверил, что в ней написано, проверил запись в книге и после этого отдал попу две осьмушки чаю, сказав при этом:
— Живодер ты, а не поп.
— Каждый живет, как может, — ответил поп, поглаживая свою бритую голову.
Из церкви все уже пешком отправились к Федорчукам, где их ждал свадебный стол…
Глава 12
Штурмбанфюрер Вальтер Цах рассказывал Релинку о подготовленной им акции «Шесть лучей». Именно рассказывал, а не докладывал. Начальник полиции безопасности вообще не был обязан отчитываться перед старшим следователем СД. И если он пришел к нему, то только потому, что знал, какой большой опыт у Релинка в проведении подобных акций и что в СД города он — фигура наиболее значительная. И все же разговор их, вроде, неофициальный. Вот и встретились они не на службе, а в воскресный вечер в особняке, где жил Релинк. Они сидели на тесном балконе, выходившем в сад. Плетеные кресла еле поместились на балконе, и собеседники все время чувствовали колени друг друга. Но зато можно говорить совсем тихо, тем более что обоим известен параграф 17 инструкции Гейдриха, в котором особо подчеркивается секретность именно этих акций.
— По–моему, шифр операции подобран неудачно, — сказал Релинк. — Каждому дураку ясно, что речь идет о шести лучах еврейского клейма.
Цах, не моргнув глазом, проглотил «дурака» и спросил:
— А что, если ее назвать просто акция номер один?
— Во всяком случае, лучше, — ответил Релинк. — На сколько человек вы рассчитываете акцию?
— Я думаю, что по первому приказу о явке придут около двух тысяч человек и через неделю столько же по второму приказу.
— Возможность побега из города, надеюсь, предусмотрена?
— Да, все сделано. У нас единственная трудность — довольно большое расстояние от места сбора до места акции.
— Это очень плохо, Цах, — с мягкой укоризной сказал Релинк. — Каждый лишний десяток метров пути — это лишний шанс расшифровки акции.
— Но мы их доставим туда ночью.
— Как вы их доставите? У вас будет для этого необходимый транспорт?
— Я провел хронометраж. Ночью гнал по маршруту полицейских. Получилось девятнадцать минут. Учитывая, что в колонне будут и старые люди, планирую тридцать минут.
— А вы помните случай в Польше, когда пять тысяч человек отказались идти и сели на дорогу! Что будет, если предчувствие не обманет и ваших?
— Что вы предлагаете?
— Я предлагать не могу вообще.
— Я все–таки проведу их за тридцать минут! Не то чтобы сесть, на дорогу, подумать об этом не успеют, — энергично сказал Цах.
Они разговаривали вполголоса, совершенно спокойно, как могут говорить о своих делах любые люди. И они будто не знали, что каждое их слово — это автоматная очередь, предсмертные крики женщин и детей, шевелящаяся земля над могилами тысяч людей, виноватых только в том, что они родились евреями.
Нет, они знали! И именно поэтому они заменили предложенный Цахом не слишком хитрый шифр операции. Они знали, и именно поэтому Релинк избрал местом разговора этот тесный балкон. Они знали, и поэтому их так заботило скрытие акции от посторонних глаз.
Релинк и Цах закончили свой разговор на балконе и некоторое время молчали. После недавнего дождя в саду позванивала капель, в небе сверкали, будто вымытые, крупные звезды. Какая–то бессонная чайка метнулась над садом, и от ее пронзительного тоскливого крика вздрогнули те, на балконе.
— Завтра в это время мы начнем, — сказал Цах, вставая.
— Позвоните по окончании. Желаю успеха.
— Я в нем уверен. Спокойной ночи.
— Спокойной ночи.
Релинк проводил Цаха до ворот и потом долго гулял по саду.
Он завидовал Цаху — у того уже началась настоящая работа, а ему приходится заниматься пока очень нужным, но, увы, не самым интересным делом.
Весь день он провел на конспиративной квартире, куда к нему по строгому графику водили людей, завербованных в секретные агенты СД. Удивительно, как похожи друг на друга все эти люди и во Франции, и в Голландии, и в Польше, и здесь. После двух–трех бесед Релинку казалось, что вместе с каждым кандидатом в агенты в комнату почти зримо входили либо страх, либо алчность, либо ненависть. После каждого разговора он записывал в свою крохотную записную книжечку кличку агента и в скобках ставил одно из тех слов: «страх», «алчность», «ненависть». Это чтобы потом всегда помнить главную душевную пружину агента. Помнить это очень важно, ибо, что по силам ненависти, не может осилить алчность и тем более страх… Подготовительную, самую первичную работу с агентами Релинк не любил, потому что люди эти ему были не интересны и заранее во всем понятны.
Релинк вернулся домой поздно.
Он заснул быстро и крепко, как засыпают люди, у которых здоровье и нервы в полном порядке и которые от завтрашнего дня не ждут никаких неожиданностей, так как считают, что свое завтра они делают сами…
Но в половине третьего ночи его поднял с постели телефонный звонок из. СД.
— Позволю себе звонить на правах коменданта, — услышал он, как всегда, веселый и, как всегда, надтреснутый голос Брамберга. — К нам тут явился очень интересный тип.
— Сам явился?
— Да.
— Что ему надо?
— Требует, чтобы с ним говорило начальство повыше меня.
— Так арестуйте его, и завтра разберемся.
— Но мы же договорились на первых порах добровольцев не брать. Притом нюх меня обманывает редко. Вам стоит приехать. От этого типа идет крепкий запах.
— Ладно, высылайте машину…
Релинк сидел за столом, еще не совсем проснувшись, когда к нему ввели того, кого Брамберг называл интересным типом. Да, этого не могли сюда привести ни страх, ни алчность. В облике вошедшего были лишь независимость и уверенность. Перед Релинком стоял крепкий, осанистый мужчина лет пятидесяти, с крупным волевым лицом. Его массивная голова была на такой короткой шее, что казалось, будто она приросла прямо к плечам.
- Предыдущая
- 20/90
- Следующая
