Федька-Зуек — Пират Ее Величества - Креве оф Барнстейпл Т. Дж. - Страница 33
- Предыдущая
- 33/134
- Следующая
Солнце, появившись по правому борту за кормой, быстро выкатывалось из-за горизонта и сразу же начинало жечь до волдырей. Приходилось натягивать холщовую рубашку и на голову повязывать платок. Платок у Фрэнсиса был бело-зеленый, цветов Ее Величества. Или, если угодно, — морская вода с гребнями «барашков». Ровный сильный ветер плотно надувал паруса. Лини скрипели в блоках. А ночами небо было как черный таз, издырявленный необычно крупными звездами. И думалось: «А что, если за нашим — второе, огненное, небо? А наше — всего-навсего занавес, сквозь дыры в котором видно настоящее…»
Фрэнсис думал. Делать, даже при неполной и наполовину ненадежной команде, было нечего. И он вспоминал все, что слышал от Дэйвида Таггарта и Джона Хоукинза о Новом Свете и о переходах через Атлантику… «Испанская Америка». «Не признаем особенных привилегий католиков в светских делах так же, как и в религиозных! В Священном Писании нечего не сказано о правах Испании на эти земли!» — говорили братья Хоукинзы, имея в виду, разумеется объявленную Филиппом Вторым монополию испанской короны на торговлю с Новым Светом, включая сюда земли, еще не покоренные Испанией и даже еще не открытые!
Чтобы обходить этот запрет, английские купцы с начала века стали обзаводиться родней в Испанских владениях. Для этого отправляли бедных родственников, каких-нибудь там троюродных племянников, которых не очень и жалко будет если что, на постоянное жительство в Кадикс или даже прямо в Америку. Но с началом Реформации эта лазейка тоже захлопнулась. И похоже, что навсегда. А жаль: было очень удобно. Выдавать себя за единоверца папистов можно было разок-другой. Потом испанские шпионы в Англии устанавливали за тобой слежку и докладывали по начальству, что купец Такой-то на деле исправный прихожанин англиканской церкви, регулярно со всеми проклинает католиков, и тогда — твое счастье, если тебя более не впустят в пределы Испанского королевства и его владений. А вот ежели впустят и не выпустят — схватят и замучают как еретика, шпиона и предателя. Ну а некатоликов с воцарением Филиппа Второго вообще в Новый Свет и в саму Испанию перестали впускать даже для торговли, не говоря уж о постоянном жительстве!
И настал, наконец, день, когда Фрэнсиса, спящего после вахты, разбудил вопль марсового из «вороньего гнезда» на грот-мачте его каравеллы:
— Зе-емля-а-а-а!
Прямо по курсу мутнела узкая неровная полоска на горизонте. Это был Новый Свет. Вест-Индия. Наветренные острова. И он, как Колумб семьдесят два года назад, впервые увидел эти земли с палубы каравеллы! Сердце в груди вздрогнуло…
Еще очень немного людей в Европе видели эти острова. Корабли Ловелла шли между гористыми островами, поросшими густым лесом. Прибой, шипя, разбивался о замысловатых форм черные скалы прибрежий. Кое-где вода при слабом ветре вскипала. Это были знаменитые коралловые рифы. И ни человека не видать на благодатных сих островах! Хотя те, кто уже бывал в этих водах, уверяли, что на островах полно кровожадных каннибалов из племени карибов, или караибов.
…Рассказывая через шесть лет Федору (a до этого — своим младшим братишкам) о своих впечатлениях от первой встречи с тропиками, Дрейк говорил:.
— Мы проходили между теми островами как через ворота, ведущие к удаче!
Джон Хоукинз поручил Ловеллу невольников, сколько ни удастся раздобыть, продать в Рио-де-ла-Аче, небольшом городке на побережье Новой Гранады (так тогда называли нынешнюю Колумбию). Почему там, в городке небольшом, тихом и незнаменитом? Да потому, что Рио-де-ла-Ача стояла на равнине и окружало ее широкое полукольцо плантаций. И тамошние плантаторы очень нуждались в невольниках. Хоукинз имел информацию о том, что в прошлом году там рабы восстали, прорвали кольцо войск и ушли все в горы, прихватив даже своих женщин, детей, стариков и поубивав раненых и калек: жизнь «симаррунам» предстояла тяжелая, и калеки все одно бы не выжили. И теперь тамошние плантаторы платили за здорового раба побольше раза в полтора, чем в Картахене или Номбре-де-Дьосе.
Хоукинз подошел к городу днем, открыто — чтобы местный губернатор, алькальд, или как его там, не всполошился. А то подойдешь ночью, да бесшумно, чтобы не волновать население, — а там перепугаются, да с перепугу и обстреляют! Такие случаи бывали. Не с ними, но бывали…
Фрэнсис, хоть и был загружен работой — он командовал матросами, управляющими парусами фок-мачты флагмана (ведь при входе парусника в любую гавань матросам всегда хватает забот с парусами), урвал минутку полюбоваться видом уютного городка, окруженного не диким лесом, не громоздящимися до неба горами, а, почти как в Европе, аккуратно расчерченными прямыми дорожками на квадратики плантациями и полями. Росло в здешнем климате, очевидно, все: светлая зелень сахарного тростника перемежалась с темной, курчавой зеленью индигового куста. А рядом золотился ячмень, уже вызревающий, и стоял, шумя, «индейский хлеб» — маис, початки которого обернуты серо-зеленой сухой кожурой, совсем готовый к жатве. И много было там такого, чего никто в экипаже Ловелла и назвать не мог.
Плантаторы, едва корабли встали на якоря в бухте, выслали гонца с письмом: если хотите продавать нам негров — извольте, только высаживайтесь с товаром поодаль от города, ибо губернатор у нас суровый. Ловелл спросил у гонца:
— А покупатели имеют деньги? У них есть чем платить? Или одно только горячее желание заполучить свежих рабов?
— Да есть, есть, не в этом дело, — отвечал испанец. — Дело в том, что нужно соблюсти тайну. Ибо наш высокородный дон Мигель де Кастельянос уж очень суров. И он вот только что подтвердил, что строжайше будет соблюдать королевское запрещение торговать с англичанами и другими еретиками. И вообще с кем бы то ни было, кроме испанских подданных.
— А те никак не привозят рабов? — не без ехидства спросил Ловелл. Но испанец, не оценив юмора, серьезно и сокрушенно отвечал:
— Никак. Они предпочитают дамские украшения везти: и места мало занимают при высокой цене, и не протухают в дороге, и не околевают, и кормить их в пути не надо. Никаких хлопот — и хорошие деньги. Казенные грузы, всякие там аркебузы да сабли, и безделушки. Если уж седло — то непременно с инкрустацией перламутром, если сбруя — то с серебряной насечкой. Сволочи! Я сам плантатор. Негры во как нужны! Во!
…Высокородный дон Мигель де Кастельянос сообщал своему начальству в Севилью и Вальядолид: «Испанцы — шестьдесят человек, неопытных в военном деле и вооруженных чем попало, — одержали блистательную победу над превосходящими силами двух пиратских армад, английской и французской. Удалось это исключительно благодаря Божией помощи и умению здешнего капитан-генерала (между прочим, родного брата высокородного дона, о чем он скромно умалчивал в реляции; а если уж совсем честно — то как раз в эти дни сеньора капитан-генерала вообще в городе не было!). А при поспешном бегстве англичане бросили на берегу девяносто негров. Так не будет ли благоугодно Его Католическому Величеству позволить распределить этих трофейных негров между населением города, которое заслужило это своей храбростью в битвах с разбойниками?»
Дон Мигель славился между коллегами не военным и не административным, а литературным талантом. Притом талантом особенного рода. Он слыл выдающимся мастером сочинять правдоподобные заявки, убедительные объяснения упущений, неопровержимые оправдания допущенных перерасходов и тому подобные перлы административного творчества… В столице его писания не подвергались сомнению, его заявки удовлетворялись в первую очередь, и вообще он был на самом лучшем счету…
Так что ж было на самом-то деле? Откуда взялась французская эскадра, к примеру? Или ее вообще не было? Да нет, была.
Не совсем эскадра, впрочем. Вскоре после прибытия в Рио-де-ла-Ачу в бухте показались паруса известного французского корсара Жана Бонтемпо. Его корвет, недавно еще гроза испанских морей, сейчас мотался по морю не в поисках добычи большой и почетной, а хоть малой, но легкой: после вспышки тропической желтой лихорадки, унесшей жизни стольких отличных парней, отчаянных и стойких, на борту у Бонтемпо едва хватало людей, чтобы справляться с сухими парусами при среднем ветре (или слабом — лишь бы не сильном!). Если дождь промочит паруса и они отяжелеют, корвет (называвшийся по фамилии хозяина «Бон темпо») мог находиться только вдали от берегов. Потому что в виду берега любой маневр с парусами надо выполнять быстро и точно. А люди Бонтемпо, шатающиеся после болезни, едва шевелились… А до вспышки желтой лихорадки французы не успели добыть ничего существенного. А возвращаться домой, в гугенотскую Ла-Рошель, с пустыми руками так не хотелось!
- Предыдущая
- 33/134
- Следующая
