Моя тетушка — ведьма - Джонс Диана Уинн - Страница 16
- Предыдущая
- 16/48
- Следующая
Это был мой роман, который лежал спрятанный в машине, когда папа укатил на ней во Францию с Вереной Бланд. И он лежал спрятанный в машине, когда папа хлопнул дверью после того, как приезжал к нам на Рождество, и укатил в Кренбери, потому что из-за постоянных скандалов я все время забывала попросить его у папы.
— Значит, папа тут побывал! — проговорила я.
Тут я поглядела на Лавинию. Она сидела снаружи у двери сарайчика и основательно, дотошно вылизывалась. Раньше я не видела, чтобы она вылизывалась. Вид у нее был страшно самодовольный. Домой она не пошла, пока я сама не вернулась с тетрадью. По-моему, Лавиния откуда-то знала, что скоро все вернутся из церкви.
С тех пор я раз сто смотрела на тетрадь. Все думала и думала. Тетрадь очень запылилась и отсырела, но по-настоящему, я уверена, никогда не промокала — как промокла бы тетрадь, которая была в машине, свалившейся в море. Тот роман, который я уронила в ванну, — он, когда высох, стал весь волнистый, с коричневыми подтеками, и линейки на некоторых страницах размылись вместе с чернилами. А эта тетрадь плоская, и чернила в ней не потекли. Она даже морем не пахнет — зато чуть-чуть пахнет, кроме грязи и плесени, салоном нашей машины. Что же она делала в садовом сарайчике тетушки Марии, спрятанная среди журналов? Кто-то ее спрятал — кто-то высокий, кто мог дотянуться до той полки, и я бы нипочем ее не нашла, если бы не Лавиния.
Этот «кто-то» — наверняка папа. Думаю, он все-таки доехал до дома тетушки Марии и возвращался назад, когда упал с утеса. Почему же тетушка Мария скрыла от нас, что он тут был? Да, мама, конечно, скажет, будто тетушка Мария все забыла от пережитого потрясения и все такое прочее… А может, папа прокрался в дом тайком? Не знаю. Первое, что мне пришло в голову, — может, он оставил мне в тетради какое-то послание. Я потрясла ее — вдруг туда вложен листок, — но ничего не выпало. Тогда я тщательно перелистала все страницы. Тетрадь была очень хорошая, толстая, поэтому я писала свой роман только на одной стороне листа, а обратную оставляла, чтобы потом записывать туда исправления и замечания. Это был новый экспериментальный метод сочинительства, который, похоже, не подходил для гениев моего склада. С этим романом я совершенно застряла, в жизни такого не было — ни туда ни сюда. Зато осталось много места, где папа мог что-нибудь написать, если хотел. И не написал. Я даже посмотрела каждую страницу на просвет — вдруг там остались вдавленные следы, как в детективах, когда пишут невидимыми чернилами.
К сожалению, именно потому, что застряла и ни туда ни сюда, я и сама писала вдумчиво, с нажимом, но честно попыталась найти на страницах вдавленные отпечатки записей, которые были бы не мои. В общем, теперь я ничего не понимаю. Прячу тетрадь, чтобы показать Крису.
Крису я тетрадь показала, но только среди ночи. Элейн проторчала у нас весь вечер со своим Ларри, мистером Элейн. Ларри даже подал голос — два-три раза. Он вручил тетушке Марии пачку официального вида писем и сказал: «Это из налоговой службы. Это от брокера» — негромко и почтительно. Я думаю, он юрист. Элейн сняла черное пальто и повесила на спинку кресла, но от этого почти ничего не изменилось. Под пальто на ней черное платье. С Крисом она разговаривала в основном громким жизнерадостным голосом и говорила что-то вроде: «Ну и где же вы сегодня пропадали, молодой человек? Слышала, ты побывал и на Кренберийском утесе, и у приюта, и в Волчьем лесу, — я уж решила, ты был в нескольких местах одновременно!»
От этого Крис ерзал и ухмылялся, но вроде бы не злился. Мама начала вязать еще один рукав для свитера. По-моему, она вяжет наряд для осьминога. Я попыталась нарисовать портрет тетушки Марии, но его никому нельзя показывать, потому что получилось плохо и тетушка Мария вышла похожей на насекомое. Маме я его все-таки показала, когда мы ложились спать и Лавиния опять мурчала у меня на подушке. Надо, надо купить порошок от блох!
— Ну, Мидж! — с укором воскликнула мама, держа рисунок возле свечки.
Мне стало стыдно. Когда мы укладывали тетушку Марию в постель, она опять была вылитый плюшевый мишка.
— Хотя я понимаю, что ты имеешь в виду, — добавила мама. И улыбнулась — своей светлой и щедрой улыбкой. — Тетушка и есть большое золотое пушистое насекомое. Пчела-царица. Я уверена, именно такой ее видят все миссис Ктототам. Меня просто поражает, как они все носятся вокруг нее и ублажают — ну точно рабочие пчелы, а она — их царица. Забавно.
— Не вижу ничего забавного, — буркнула я, спихнула Лавинию с подушки и притворилась, что сплю.
Дождавшись, когда тетушка Мария захрапела, а мама задремала, я поднялась в темноте. Слышала, как Лавиния шлепнулась с кровати и засеменила за мной, но это не помогло. Страшно было — неописуемо. Руки у меня сжались в кулаки и заледенели, хотя ладони были мокрые, и сердце колотилось в груди — даже больно стало. «А вдруг я натолкнусь на призрака?» — думала я. На площадке было еще хуже: в щели вокруг двери в спальню тетушки Марии светил ее ночник. Света хватало в самый раз, чтобы я поняла, какая тут темнотища. Я чуть не бросилась бежать, спасаясь от напольных часов, где спрятала тетрадь. Приняла их за человека. «Клац!» — сказали они, когда я вытащила из них тетрадь. С перепугу я кинулась к лестнице.
— Наоми, это ты? — окликнула меня тетушка Мария. — Что ты там делаешь, дорогая?
Поскольку я уже спустилась на полпролета, соврать «иду в туалет» было нельзя.
— Я проголодалась, тетушка, — сказала я. — Возьму печеньице.
— Осторожнее, не упади, дорогая, — крикнула тетушка Мария.
По-моему, я чуть ли не год простояла на лестнице, дожидаясь, пока она снова захрапит. Сохранила рассудок только благодаря Лавинии, которая пушистым боком терлась о мои ноги, и то я все время думала: а вдруг сейчас загорится свет и окажется, что Лавиния — всего лишь ком костей и паутины! А еще через полгода после этого донеслось знакомое скрежещущее похрапывание тетушки Марии. Вот жужжит пчела-царица — «ззз-ззз», думала я, мчась вниз по ступенькам.
Дверь у Криса была полуоткрыта. Чирк, пых — Крис зажег свечку.
— Входи и закрывай дверь, — шепнул он. — Что случилось?
А когда я закрыла дверь, он сказал:
— Ты весь вечер сидела оцепенелая, будто заяц в свете фар. Я сразу понял — с тобой что-то стряслось. Училась бы хоть немного скрывать свои чувства.
А вообще комната у Криса очень славная, несмотря на призрака. Уютная. Золотые буквы на всех корешках мерцают в свете свечей, и пахнет книгами. Крис тут кое-что усовершенствовал — в кашпо над кроватью он держит спички, печенье и книжку, завел себе керосиновую лампу, протянул к шторам леску, чтобы удобнее было задергивать, а на полке у окна пристроил градусник.
— Для призрака, — объяснил Крис. — Говорят, когда они являются, на этом месте возникает островок холода, но у этого, по-моему, все иначе. Зачем ты притащила кошку?
— Я ее не тащила. Она сама пришла, — сказала я. И показала ему тетрадь. — Узнаешь?
— «Н. М. Лейкер. Полное собрание сочинений», — прочитал Крис. — Ты писала это в прошлом году, и тебя еще укачало в машине… Ой! — Тут его пробрало: даже лампу зажег. — Значит, папа все-таки доехал до этого дома, — проговорил он. — Дай-ка тетрадь сюда. Там нет записки?
Крис тоже не нашел в тетради никакой записки. Я подробно рассказала ему, как нашла тетрадь, когда лазила на полку за Лавинией, и что положил ее туда наверняка кто-то высокий, вроде папы.
— Элейн бы дотянулась, — заметил Крис.
— Ну да, только зачем?! — сказала я. — И почему тетушка Мария не сказала, что папа к ней приезжал, если он приезжал?!
— Совесть замучила, наверно, — пожал плечами Крис.
— Совесть?! О чем ты говоришь?! — зашипела я. — Может, нам пойти в полицию?
Крис все листал и листал тетрадь, через страницу исписанную моим романом. И сказал этаким обычным тоном:
- Предыдущая
- 16/48
- Следующая
