История нравов - Фукс Эдуард - Страница 51

Когда вместе со страстью короля и упрочившимся влиянием ханжи Ментенон воцарилась несколько большая чопорность, то это имело значение только для ближайшего антуража Людовика XIV, зато разврат достиг высшего развития в другом кружке, а именно в том, который группировался вокруг герцога Орлеанского Филиппа, племянника короля и будущего регента. Этот новый представитель придворного разврата получил должную оценку в эпитафии, предназначавшейся общественным мнением для могилы его матери: «Здесь покоится мать всех пороков». Под эгидой герцога Филиппа Орлеанского недавняя вакханалия все более превращалась во всеобщую оргию.

Начало этой оргии имеет свою официальную дату. Она началась, когда правительство стало настоящей разбойничьей компанией, а именно с назначением регентства. С этого дня оргия стала обычным состоянием господствующих классов, а участие в ней доставляло славу и удовлетворяло честолюбие. Отныне любили в полном смысле слова публично. Разнузданность достигала небывалых границ. А в центре этого невообразимого канкана стоял регент Франции. Единственный изданный им закон гласил: «Будем развлекаться». Под этим развлечением подразумевались самые вульгарные способы. В этот период разврат лишен всякой грации и носит чисто скотский характер. Все идет ускоренным темпом: утром люди видятся первый раз, вечером уже начинается беспорядочное половое смешение. Мать герцога Орлеанского однажды заметила сыну, что он относится к женщинам так, как будто хочет сходить на горшок.

Для дамы этих кругов нет высшего комплимента, чем обращенные прямо к ней слова: «Я хочу с вами спать», и она в восхищении передает этот комплимент, если он сделан устами принца. Предлагая однажды вечером, в присутствии многих свидетелей, свою карету одной даме, некий виконт Полиньяк обращается к ней: «Я хотел бы, чтобы моя карета была постелью и я мог бы лечь в нее вместе с вами». А дама отвечает: «Я приняла бы ваше предложение только в том случае, если бы вы мне обещали не засыпать ни на одну минуту, пока я с вами в постели».

В данном случае жизнь придворного общества также дает схему обычаев господствующих классов. Ибо солидарность в деле разбойничьей эксплуатации государственных доходов, которой так усердно занимались все без исключения и без стыда, должна была привести к такой же солидарности в существеннейших последствиях подобной политической морали. Целый класс, отдающийся во власть своих разбойничьих инстинктов, не может в то же время отличаться солидной половой нравственностью. На это лишь способны отдельные индивидуумы этого класса, и поэтому уклонение от участия в разыгравшейся на вершине общества оргии было лишь исключительным явлением...

В конце эпохи Регентства и в начале царствования Людовика XV светское общество еще не было пресыщено, а лишь утомлено. Чтобы иметь возможность не только продолжать ранее преследуемую программу, но и по мере возможности повысить способность наслаждения, необходимо было утончить его формы. Это было достигнуто тем, что из физического наслаждения было устранено все грубое, все, что слишком скоро может истощить силы, и тем, что научились, кроме того, как выразился один современник, «выражать прилично самые неприличные вещи». Как иллюстрацию этого приличного тона, воцарившегося теперь кругом, приведем следующий разговор, имевший место однажды в присутствии придворных между Людовиком XV и госпожой д'Эспарбе по поводу ее жажды разнообразия в делах любви: «Вы спали со всеми моими подданными». — «Что вы, сир!» — «Вы имели герцога Шуазеля». — «Он так могуществен». — «И маршала Ришелье!» — «Он так остроумен». — «И Монвилля!» — «У него такие красивые ноги». — «Но — черт возьми — разве герцог Омон обладает хоть каким-нибудь из этих достоинств?» — «О сир! Он так предан вам!»

А что касается устранения всего грубого, то достаточно упомянуть, что любимым блюдом Людовика XV были девочки, соблазнить которых не стоило особенного труда уже по одному тому, что большинство подготовлялось для этого великого исторического момента целыми месяцами или даже годами.

В моду вошли так называемые petites maisons, домики для остановок, имевшиеся в распоряжении каждого знатного барина и даже очень многих знатных дам. Здесь, в этих спрятанных в лесу или в парке виллах, все помогало любви и все было воплощением удобства. Сладострастие диктовало здесь все: положение, форму и прежде всего пышное убранство, имевшее целью повысить наслаждение. Соблазнительные будуары, великолепные столовые, элегантные ванные — все здесь было налицо. Величайшие мастера украсили стены эротическими картинами и скульптурами, на книжных полках была собрана вся галантная литература века, снабженная иллюстрациями, которые должны были воспламенять и постоянно разжигать чувственность. Даже мебель была в своем роде галантной и каждое кресло, каждый стул — алтарем сладострастия. В письме от 24 ноября 1770 г., в котором один аристократ сообщает своему другу в провинции о текущих событиях дня, говорится: «Вчера господин Ришелье устроил большой ужин в своем petite maison вблизи таможни Вожиpap. В его petite maison все украшено в циническом духе. На стенах посредине каждого поля изображены полу выпуклые, чрезвычайно скабрезные фигуры. Но самое интересное — во время ужина была старая герцогиня Бранкас. Чтобы разглядеть все эти фигуры, она приложила к глазам лорнетку и, сжав губы, хладнокровно рассматривала их, а господин Ришелье держал лампу и объяснял их смысл».

Теперь не было такой мысли, которую нельзя было бы высказать, не было каприза, которого нельзя было бы выполнить, и к тому же было устранено все, что могло бы помешать: неприятные сюрпризы, как и назойливое любопытство. Каждая настоящая petite maison походила на крепость сладострастия, куда кроме хозяина мог войти только тот, кто знал тайный пароль, открывавший ворота. Здесь можно было спокойно устроить своих метресс, можно было принять временно жену друга, сюда сводник, которого содержали наряду с кучером, приводил товар, которым завладевали добровольно или насильно. Здесь, наконец, можно было совершить все те отвратительные преступления, к которым каждый день побуждала царившая половая извращенность. И ни один предательский звук не доходил до слуха публики.

В этих бесчисленных приютах сладострастия праздновались изо дня в день в продолжение целых десятилетий не поддающиеся исчислению оргии безумнейшего разврата. Самые изысканные вымыслы эротической фантазии находили здесь каждодневно свое еще более рафинированное воплощение. Единственным средством изобразить точнее эти формы разврата было бы привести ряд описаний из наиболее порнографических романов эпохи. Ибо за исключением патологических вымыслов де Сада действительность, вероятно, никогда не отставала от воображения порнографических писателей того времени. Но и многое из того, что вышло из больного мозга маркиза де Сада, было во вкусе многочисленных распутников эпохи и потому, вероятно, также осуществлялось на практике.

Парижские прически.1776

Очень многие развратники находили уже наслаждение только в оргиях, соединенных с преступлениями. Изнасилование девочек, инцест, содомия, педерастия, вероятно, были обычнейшими явлениями. Среди половых извращений одним из наиболее невинных был активный и пассивный флагеллантизм во всех его чудовищных проявлениях. К числу наиболее распространенных и наиболее пикантных удовольствий относилось удовольствие быть тайным свидетелем того, как любовница, а иногда и жена, исполняет самые дикие прихоти друга. Прочтите подробное описание связи Казановы с монашенкой из Мурано, сделанное им в его мемуарах. Она была вместе с тем любовницей французского посланника в Венеции Верни. Сговорившись с Казановой, она устроила посланнику это им столь желанное зрелище.

В таких часто кончавшихся преступлениями оргиях участвовали также знатнейшие дамы Франции: маркизы, графини и герцогини. Человек, недостаточно богатый или недостаточно независимый, устраивал не petite maison, а снимал спокойную квартиру и там праздновал свои незаконные любовные оргии. Многие придворные дамы имели такие тайные гнездышки наслаждения, куда они на время уединялись со своими любовниками или куда они ловкими средствами заманивали мужчин, воздействовавших на их чувственность. В мемуарах графа Тилли встречается детальное описание такого приключения с придворной дамой, представляющее своего рода классический пример. Многие другие дамы пользовались petite maison, которые крупные сводни и содержательницы домов терпимости приберегали для богатых клиенток. Достовернейшим доказательством могут служить неисчерпаемые во всех отношениях полицейские протоколы XVIII в.