Вкус ужаса: Коллекция страха. Книга II - Ховисон Дэл - Страница 60

«Я буду», — услышала, то есть почти услышала Кагоме, поглаживая пальцем хрупкие косточки Джои.

Все как в тот год с интерфероном. Вот только смотреть на него тогда было больнее. Джои спал еще больше, иногда по тридцать часов кряду, но никогда не меньше двенадцати. Однако его сон был более беспокойным, его мучили приступы дрожи и странные кошмары о демонах, которые Джои отлично помнил, но редко о них рассказывал. «Высокие существа, — бормотал он. — Шептуны».

В тот год бывали моменты, когда Джои не спал и не дрожал, но это пугало Кагоме еще больше. Его лицо тогда не покрывали шрамы, но… Болезнь превратилась в болото, и эта топь засасывала то, что делало этотястребиный нос, этиоттопыренные уши, этичерты лицом ее Джои. И смотреть на него тогда было все равно, что смотреть на тень дома, источенного термитами.

Но все же… Тогда еще была абсурдная, но все же надежда. На то, что интерферон поможет. Убьет смертоносные клетки внутри Джои, оставив Джои жить.

Сейчас же, за несколько часов или дней до конца — не недель, уверяли ее, даже не одну неделю, — Джои вздрагивал лишь изредка. Иногда, когда она наклонялась к нему, его веки дрожали от удовлетворения. Так, по крайней мере, убеждала себя Кагоме. Иногда, когда он действительно просыпался и смотрел на нее, как сейчас, она видела, что жуткий мотор в нем снова работает, что за сетчаткой его глаз скрыто место, где он до сих пор ведет свой бесполезный бой. Однажды Джои сказал ей, что любит ее, что она — единственная причина, по которой он все еще борется. В основном же он смотрел на прозрачный пакет с питательным раствором и говорил: «Пирожок для почек. Прямая доставка». Или, если к ним заходил химиотерапевт или онколог, подмигивал: «Пристрелите меня».

«Я буду жить…»

Она гладила его рукой свое запястье. Ощущение было похоже на прикосновение бумаги, и, задев рукав халата, Кагоме услышала бумажный шелест. Словно во сне, она поднесла его руку к своей щеке. Прижалась к ней. Медленно, осторожно опустила ниже. Еще ниже. И еще, в вырез халата, чтобы его рука коснулась соска. И второго. Сколько прошло с тех пор? Два года? Три? Восемнадцать месяцев назад их ласки были такими нежными и — хотя оба знали, что их ждет, что возвращается и чем это закончится — неторопливыми. Такиминеторопливыми, словно у них в запасе было все время мира.А теперь его кожа — то, что от нее осталось, — была шершавой и жесткой, как сухая мочалка.

«Я буду жить у тебя во рту».

Кагоме вскинулась и уронила руку Джои на больничную койку, установленную там, где раньше была их постель, обернулась…

«Закричать… Я должна закричать».

Она не видела его лица. Он стоял в углу, куда падала тень самого высокого дуба, рассеянная стеклянной ширмой.

Его грязный плащ был слишком длинным, из-под него виднелись лишь мокрые галоши — блестящие и мокрые, хотя стояла осень и снаружи в это время мог быть разве что туман. Голову он держал низко опущенной, и поля фетровой шляпы полностью скрывали его лицо.

— Убирайся из моей… — начала Кагоме, но его голос затопил ее сознание, и вместо крика получился еле слышный шепот, словно шипение кислорода в клинической маске.

«Я буду жить у тебя во рту. Потому что тебе всегда будет нечего сказать».

И вот тогдаона закричала:

— Вон! Убирайся отсюда! ВОН!

Фигура в углу даже не подняла головы, но продолжала говорить, точнее, слова отдавались в ней, словно эхо, и были слышны даже сквозь крик. «Буду жить… всегда будет нечего…»

— Господи, да что случилось? — гаркнула с лестницы миссис Тиел, и Кагоме обернулась, поперхнувшись тишиной и эхом чужихслов.

По крайней мере, она сбросила маску, подумала Кагоме, глядя, как тонкие, словно лезвия, брови матери Джои сходятся над переносицей клешнями лангуста. Несколько секунд Кагоме смотрела в глаза миссис Тиел, затем опомнилась и вскочила на ноги, оборачиваясь.

У стеклянной ширмы-двери дрожала тень высокого дуба, потревоженного, наверное, вороном. Чистый пол. Коробки со стерильными иглами и запасными комплектами для капельниц стояли у стены. Ничего больше.

«Я буду жить у тебя во рту».

Кагоме снова обернулась и заметила, что мать Джои улыбается. Ее брови вернулись на место, словно нарисованные. Маска была на прежнем месте.

— Жасмин? — радостно прозвенел голос миссис Тиел. — Он поможет встретить новый день с улыбкой.

Она подошла к плите и, демонстративно игнорируя изысканный тэцубиновый чайничек Кагоме, стоящий на полке, налила воду в металлический чайник, который привезла с собой, когда переехала к ним несколько недель назад. Чайник отвратительно задребезжал, нагреваясь.

— Как думаешь, газеты принесли? Я дам тебе кроссворд. Или ты предпочитаешь по утрам судоку?

Вместо ответа Кагоме вновь посмотрела на то, что осталось от ее мужа. Ее крик не разбудил его. Будет ли этот день последним? Неужели он сегодня в последний раз откроет глаза? Боже, или последний раз уже был? Когда? Она не помнила.

Кагоме не отрываясь смотрела на его грудь. Неподвижную.

Неподвижную.

Неподвижную.

Неподвижную.

И наконец, наконец грудная клетка приподнялась, словно маленький ребенок толкнул ее изнутри. Рот Джои больше не открывался, но оставшаяся часть нижней губы дрожала, когда изо рта выходил воздух. Он булькнул, гной потек на зубы и язык. И грудь снова опала.

Кагоме посмотрела в угол. И коротко, незаметно погладив пальцы мужа, обернулась к миссис Тиел, нацепив на лицо вежливую улыбку. Она надеялась, что гримаса ей удалась.

— Судоку, пожалуй.

И, даже не потрудившись набросить теплый плащ поверх халата, вышла на ледяной воздух, чтобы проверить почтовый ящик, хотя и знала наверняка, что газеты не принесут еще как минимум час.

Однако холод не помог. Как и душ, который Кагоме приняла позже. И коронное блюдо миссис Тиел, вареные яйца и сальса, тоже не оказали никакого эффекта. Последнее доказательство того, насколько ее выбил из колеи утренний эпизод, явилось, когда миссис Тиел мыла тарелки после завтрака, оглядываясь на Кагоме, которая постукивала резинкой карандаша по незаполненным клеткам кроссворда вторничной «Таймс».

— Муллинер, — сказала миссис Тиел, и Кагоме посмотрела на вопрос.

«65 по вертикали: старая шляпа, у Энглера».В клетках были зашифрованы имена персонажей Вудхауза. Когда это миссис Тиел стала разбираться в кроссвордах? На памяти Кагоме она ими даже не интересовалась.

— Принесите суперклей, — сказала миссис Тиел, и Кагоме схватила ее за руку.

Она чувствовала, как напрягаются плечи миссис Тиел — упаси боже каждую из них проявить любые эмоции, кроме улыбчивой уверенной надежды, — но и миссис Тиел вцепилась в нее. На секунду, не больше.

Принесите суперклей.Так говорил Джои, посылая шар по дорожке боулинга и тут же отворачиваясь, раньше, чем тот прокатится половину пути. Он говорил так, только когда был уверен в ударе, в том, что наверняка сшибет все кегли. Три, может, четыре раза Кагоме ходила с ним на боулинг, и Джои никогда не ошибался, произнося эту фразу. «Потому что догадки здесь ни при чем», — говорил он. Он нежно касался ее щеки и возвращался на место.

«Я буду жить у тебя во рту…»

Дверной звонок раздался в одиннадцать, когда Кагоме расчесывала свои длинные черные волосы и укладывала их в сложную прическу, которой научилась у матери. Джои обожал эту прическу. Она его завораживала. «Какой-то дикий узел», — сказал он однажды, запуская длинные пальцы в переплетение прядей. А потом, после того как они занялись любовью, он рассказал ей, что имел в виду. Кагоме знала, что он скажет: это узел бесчисленных последовательностей, с бесконечным числом вариаций. «В нашем мире, физическом, такого не существует», — сказал ей Джои.

И вдруг Кагоме очнулась от грез. Хоспис.Она не хотела о них помнить. Забыла, что они придут. Заблокировала эту мысль. И вот раздался звук открывшейся двери, похожий на бренчание расстроенной гавайской гитары, и впервые за сегодняшний день на ее бледном, изможденном лице появился намек на искреннюю улыбку. Приколов на место последнюю прядь, Кагоме вышла в коридор и мельком заметила галоши, бесшумно скользящие за угол, в гостевую комнату, которой никто никогда не пользовался. Кто же пришел?