Донгар – великий шаман - Кащеев Кирилл - Страница 18

• Предыдущая
• 18/54
• Следующая

Жрица длинно присвистнула. Пукы вымученно улыбнулся – он знал, что она там увидела. Рыбу – сушеную и мороженую. Мешки с порсой. Покрытые наледью оленьи туши. Берестяные туеса с тюленьим жиром, выменянным на ярмарке у поморов.

– Раньше у нас обычный амбар был. На сваях, – чтобы разбить повисшее молчание, пробормотал Пукы. – Яму Орунг в конце Дня придумал – когда слухи про отморозков пошли. А старики и ухватились. – О том, как он сам злился на Орунга с его придумками, когда пришлось всем паулем ту яму в мерзлоте прорезать, Пукы умолчал.

Жрица поглядела на него через плечо.

– Да, парень… – странным тоном протянула она. – Талантливый у тебя род. Даже жалко. – Она поднялась, отряхнула руки от налипшего снега и, не повышая голоса, скомандовала:

– Загружайте!

– Чего загружать? – не понял Пукы.

– Это она не тебе, парень, – хмыкнули за спиной.

Пукы оглянулся. Они все были здесь – и стражники, и сани обоза с запряженными оленями. Как они очутились так близко, как шли за ними, что он не увидел и не услышал! Пукы вдруг ощутил прилив жгучего стыда – прав Аккаля, он и впрямь сопливый-слюнявый. Ни на что не годный.

Его толкнули. Пукы сел в снег. Закрывающий амбар большой деревянный щит сбили парой ударов топора – Пукы протестующе пискнул, но на него не обратили внимания. Кто-то из стражников спрыгнул в яму – и наверх потянулись куски мороженых туш, мешки и туеса.

– Кажется, все, – кивнула жрица, оглядывая доверху набитые сани и разоренное хранилище. В истоптанном снегу валялись выломанные доски, припорошенные просыпавшейся из мешка порсой и мелкими сколами мороженого мяса. Она обернулась к Пукы, все так же сидевшему в снегу, и повторила: – Талантливые твои люди. Сообразительные. Такой амбар отморозки бы не нашли. И я бы не нашла. – Она вдруг криво усмехнулась. – Если бы ты не показал.

Ответом был дружный хохот стражников.

Пукы с коротким вскриком сорвался с места и кинулся к яме. Рухнул на колени у края, точно как жрица свесил голову вниз… Амбар пуст. Совершенно, гулко пуст. Ни мяса. Ни порсы. Ни туесов.

Он поднялся, устремив на жрицу ошалелый взгляд.

– Но вы же обещали, – одними губами прошептал мальчишка, – что не все заберете!

– Я бы так и сделала, мальчик, но, видишь ли, жрица-наместница категорически приказала… Ты знаешь, что такое «категорически»? А впрочем, откуда тебе… Велела оставлять часть припасов только тем, кто сразу сдаст все. А если кто оказывает сопротивление – выгребать подчистую. Чтоб неповадно было. Ты же понимаешь, я не могу нарушить приказ. Нельзя идти против своих, – с издевательской наставительностью сказала жрица.

Стражники снова захохотали.

– Вы обещали! – почти не слыша, что она говорит, только понимая, что проклятая старуха обманула, обманула, обманула, закричал Пукы.

Жрица прижмурила круглые глаза, как сытая тигрица, желающая поиграть.

– Ну, раз обещала… – Она рывком сдернула с саней один небольшой мешочек с порсой. Тот упал и лопнул по шву. Белый порошок струйкой посыпался в истоптанный снег. – На! Оставляю. Хочешь – сам ешь, хочешь – с чукчами своими делись. – Она легко вскочила на передок саней. – Трогай!

Позвякивая колокольчиками, олени неторопливо тронули сани. Заскрипели полозья.

– Мы – хант-маны, – тихо прошептал Пукы и свернулся в снегу, прижимая руки к животу. Внутри болело, будто воткнули копье. Хотелось только одного – чтоб его нашли отморозки. Нашли и съели. Чтобы никогда не пришлось возвращаться в пауль.

Снег заскрипел снова. Пукы задохнулся – сумасшедшая дикая надежда окатила его щекочущей волной холода. Жрица вернулась! Это была шутка! Злая, жестокая, но всего лишь шутка! Пукы вскочил.

Перед ним стояли жители поселка. Впереди всех – шаман, а рядом с ним – Орунг. Лицо брата было белее окрестного снега.

– Да что вы его слушаете! Правильно он сделать хотел, как же! Порки он испугался! За зад свой тощий! – Пронырнувший между ног охотников Аккаля с размаху пнул стоящего на коленях Пукы.

Покорно и равнодушно, как неживой, Пукы завалился на спину. Вес его собственного тела больно придавил связанные за спиной руки. Почему-то он вовсе не чувствовал ни боли в затекших запястьях, ни ломоты в груди, где по нему прошлись кулаки охотников – прежде чем Орунг прыгнул и накрыл его собой. По-настоящему мешал только напрочь забитый нос и жар во всем теле, опять – в который раз – предвещавший долгую болезнь. Вот этого сейчас и не хватало! Скорчившийся в кругу людей Пукы громогласно чихнул – раз, другой, третий… Не помогло. Лишь Аккаля еще разок замахнулся на лежащего ногой:

– Расчихался тут, сопливый-слюнявый!

– Прекрати, Аккаля! Убью! – мечась за спинами у оттеснивших его взрослых охотников, закричал Орунг. В голос выла мать.

Цепкая старческая лапка юрким соболем метнулась вперед – и ухватила Аккаля за плечо. С неожиданной силой шаман отшвырнул мальчишку от его жертвы – прямо в толпу.

– Совсем одичали, хант-маны, мальчишка в собрании охотников говорит и делает. – Шаман обвел людей тяжелым взглядом.

– Может, мой сын и мальчишка. – Отец Аккаля, такой же кругленький и толстенький, как сынок, поднял того на ноги. – Но я-то охотник…

Пукы, так и оставшийся лежать на спине, невольно дернулся. Вот уж кто молчал бы! На охоту отец Аккаля давно уже не ходил, предпочитая возить добытые другими шкурки на обмен. И еще каждый раз приговаривал, что весь пауль должен быть ему благодарен – вон он как ловко меняет! Пукы считал, что благодарностью можно и не утруждаться – хватит и того, что добрая четверть выменянного оседала в сумьяхе семейства Аккаля. И это был тот редкий случай, когда Орунг соглашался с братом. Орунг… Пукы постарался незаметно повернуть голову, ловя в толпе лицо брата.

– Я – охотник, – повторил отец Аккаля, обводя остальных взглядом – не скажет ли кто против. – И я повторю то, что сказал мой сын: этот мальчишка всех нас… Убил, вот что! – вдруг разом потеряв внушительный тон, он растерянно развел руками.

– Проклятый! Сам проклятый, и семья его вся проклятая! На ножи его, хант-маны, на ножи! – не узнать визг старой Секак было невозможно.

В толпе послышалась возня, звук удара, короткое «эк!». Люди подались в стороны. В образовавшийся просвет Пукы увидел валяющуюся в снегу Секак с расквашенным носом и нависшую над ней разъяренную мать. На мать смотрели хмуро. Считали – не дело той, что родила предателя, руки распускать. Но стукнула-то она старую Секак, которую каждому в пауле хоть раз, да хотелось по самые уши в снег вколотить. Потому молчали.

– А вот окажется, что Секак дело говорит, – вдруг бухнул отец Аккаля. На него воззрились изумленно. Он сперва смутился, а потом, набравшись храбрости, рявкнул: – Да! Есть нам нечего! Поголодаем, поголодаем и, как в стародавние времена, – виновного-то и съедим! – он искривил губы в подобие улыбки – вроде бы намекая, что это у него шутка такая, как черная Ночь. А может, и не шутка. Во всяком случае, Орунг все воспринял совершенно серьезно:

– Давай лучше тебя съедим!

– Не пререкайся со старшими, мальчишка! – обиженным фальцетом выкрикнул отец Аккаля. – Я жрицу на амбар не наводил – меня-то за что?

– За сало!

Все семейство Аккаля, на которых сала и впрямь было побольше, чем на остальных, невольно попятилось.

– Да уймитесь вы, – как колотушкой в бубен, гаркнул шаман. – Слушаю вас и думаю: может, я по старости поселок перепутал? Вроде у хант-манов шаманом был, а сейчас к мэнквам-людоедам попал!

– Ты – старый. И ты шаман. Ты смерти не боишься. А у нас дети, – мрачно буркнул отец Тан, поглаживая плачущую дочь по косам. На руках его молодой жены сидели два младенца – их собственный, родившийся этим Днем, и нивхский приемыш. Еще один малыш цеплялся за край парки.

– Они все умрут! – хлюпая разбитым носом, завопила старая Секак. – А этого убийцу даже не накажут? – Она злорадно скосила и без того раскосый глаз на мать Пукы.

• Предыдущая
• 18/54
• Следующая