Меч мертвых - Семенова Мария Васильевна - Страница 76
- Предыдущая
- 76/95
- Следующая
– Дедушка!..
Её сцапали сзади за локти, подняли:
– Ничего с ним не сделается… Болдырь где?
– Не ведаем мы… Он нам не сказывает…
Замятня подошёл и встал против неё:
– Не ведаешь, значит? А из-под руки высматривала кого?
Молодая женщина облизнула пересохшие губы, не находясь с ответом.
– По нам тосковала, может?.. – заржал молодой голос.
Милава озиралась, натыкаясь взглядом то на похотливые рожи кругом, то на распростёртого (дышит? не дышит?..) деда, то на сверлящие глаза Замятни. Тот, что проткнул копьём лайку, выдернул наконечник, схватил за шиворот всё никак не умиравшего пса и забросил его подальше в болото. И, громко выругавшись, затряс рукой, которую лайка ему чуть не последним усилием всё-таки прокусила. Другой гридень скрылся в избе и очень скоро выволок наружу два узелка с нехитрым скарбом деда и внучки:
– Вона!.. Уходить собирались!..
Над головой слабо барахтавшейся лайки сомкнулась трясина, всплыли и лопнули кровавые пузыри. Последние гридни выбрались на берег и вынесли сделанные из двух копий носилки. Там лежал раненый, у которого почернела нога, вспоротая сучком. Ногу отняли по колено, так что из-под плаща торчал всего один сапог. Лицо у раненого было землистое и в поту.
– Болдырь твой добро увёл у меня, – сказал Замятня Тужирич. – И скрылся с ним. Я в становище был, пусто там! И ты в бега, смотрю, собралась! Живо сказывай, дурища, Болдырь где!.. А не то деда твоего следом за псом…
Милава жалко заплакала.
– За нами… обещался… – выговорила она сквозь слёзы. – Ждала его… А где хоронится, не знаю… Я и в становище-то не была, не ведаю, в какой оно стороне…
Замятня угрюмо смотрел на неё, понимая: толку не будет. Под пыткой или со страху за деда она бы, наверное, всё ему рассказала. Только нечего было рассказывать. Она в самом деле не знала.
А значит, и цена ей была соответствующая. Хоть злобу сорвать.
– Урюпа!.. – окликнул боярин воина, лазившего в избу. Тот подбежал, и Замятня Тужирич кивнул ему на плачущую женщину: – Ты, что ли, жаловался – баб давно не видал?..
Когда Замятнины гридни сдвинулись в гогочущий круг, а внутри круга отчаянно закричала Милава, Искра взметнулся было с земли в нерассуждающем порыве, повелевавшем броситься на выручку и умереть, но перед этим опустить меч хоть на одну-две спины; ему в ослеплении почему-то казалось, будто они там так и будут стоять, дожидаться ударов.
Вскочить не пришлось. Железная рука одноглазого, упавшая на загривок, придавила к земле. Искра опамятовался, понял едва не совершённую глупость. Закусил зубами стебли жухлой прошлогодней травы – и невыносимые слёзы покатились из глаз. Остальные походники выглядели не лучше, даже Харальду, ходившему в походы и кое-что видевшему, было не по себе. Лишь у Страхини вместо ужаса и бессилия на лице проступила звериная злоба. Он живо скатился с гребня туда, где под голым ракитовым кустом сидела Куделька. Варяг крепко встряхнул молоденькую ведунью:
– Помоги ей!..
Сначала Куделька бессмысленно уставилась на него.
– Как нам с Искрой, когда драться хотели!.. – шёпотом рявкнул Страхиня.
Она поняла. И её лицо с непросохшими дорожками по щекам постепенно разгладилось: душа делала усилие, обретая глубокую внутреннюю безмятежность, необходимую для ворожбы. А чуть погодя пришли в движение руки. И не очень-то приятно было смотреть на то, что ткали в воздухе тонкие проворные пальцы. Они замыкали, отнимали, высасывали. Студили, гасили, развеивали. Обращали в ничто…
Конечно, никакого чуда за протокой не грянуло. Просто, на счастье Милавы, большинство Замятничей обнаружили, что слишком умаялись, шагавши день за днём по болотам. Первоначальный пыл, охвативший их при виде беззащитного женского тела, отданного им на потребу, в настоящее остервенелое желание, требующее немедленного утоления, не перерос. Лишь двое последовали за неутомимым Урюпой. Прочие – эка невидаль! – оставили их возиться и занялись делами более насущными. Бабу можно будет потискать и после – куда она денется. А вот костёр и котёл с пищей нужны были прямо сейчас. В доме, правда, ещё дымила печь и из раскрытой двери вкусно пахло ухой, но туда никто из них не пошёл. И не пойдёт.
Когда трое криво усмехающихся гридней присоединились к товарищам, Замятня Тужирич, наблюдавший за им же самим учинённой потехой с плохо скрываемым недовольством, прошагал через поляну и облепленным болотной грязью сапогом пнул сжавшуюся в комочек, плачущую Милаву:
– А ну вставай, дурища!.. Разлеглась!.. Вставай, говорю, у меня гридень ранен, повязки надо менять!..
Милава, видно, даже сквозь всё своё отчаяние поняла: можно дождаться ещё чего похуже, чем только что вынесенное. Она медленно приподнялась. Рубашка на груди была разорвана по пояс, а подол и скомканная, забитая талой землёй понёва – задраны выше пупа. Боярин плюнул и отвернулся. У него был вид человека, вступившего на некий путь, каждый новый шаг по которому кажется отвратительней предыдущего. Но и остановиться нельзя, ибо пройдено уже много и до цели, к которой так стремился, – последнее усилие осталось…
Милава неверными движениями поправила на себе одежду и поднялась, цепляясь за дерево. Увидела, что дедушка лежит на земле всё так же недвижно, и седобородая голова его неестественно запрокинута… Молодая женщина зашаталась и опять схватилась за дерево, чтобы не упасть. Но не закричала, не зашлась в отчаянном плаче. Молча, с трудом переставляя ноги, пошла назад к дому, где у порога клети виднелись носилки.
Воин, утративший ногу из-за гнилого сучка, лежал неподвижно, со страшно осунувшимся, серым, покойницки заострившимся лицом. Один из тех, кто… и черноухого, и дедушку, и её…
Он ощутил её присутствие рядом. Открыл глаза и долго смотрел, как она тряскими руками разглаживает тряпицы, толчёт остывшие угли, потом откидывает одеяло, укрывшее его ноги. И вдруг разлепил искусанные губы, чтобы тихо сказать:
– Ты не плачь, девка… больнее бывает… молодая ты, жить ещё тебе… ты не плачь…
До ночи отряд Замятни никуда не двинулся с островка. А куда двигаться? Особо некуда. Только Болдыря дожидаться…
В серых сумерках боярин заставил недовольных гридней выкопать могилу для старика. Неглубокую, но сойдёт и такая. Засыпали тело землёй, и Милава поплелась назад в клеть, где устроили на ночь увечного Свиягу.
Ночь, по совокупной молитве шестерых походников, послана была кромешная. Когда на островке угомонились и лишь дозорные остались обшаривать глазами болотную темноту, Страхиня отправился через протоку. Там было глубоко; пришлось плыть. Холодная вода обжигала, но варяг, ещё не такими страхами пуганый, достиг берега и выполз на него бесшумно, как водяная змея. Дозорный с копьём прошёл в трёх шагах от него. Остановился, зевнул, распустил гашник и справил нужду. Страхиня, находившийся у него за спиной, легко мог лишить парня жизни и сделал бы это, право же, с удовольствием. Но не стал. Незачем им тут смекать, что воин на островке побывал.
Было и ещё одно искушение. Когда гридень, так и не узнавший, сколь близко подобралась к нему смерть, удалился, Страхиня нашёл взглядом кожаную палатку, где, как он знал, укрылся Замятня. Соблазн был немалый, но варяг всё-таки тряхнул мокрой головой и скользнул, невидимый и неслышимый, к маленькой клети. Очень осторожно, чтобы не скрипнула, на восьмую долю вершка приоткрыл незапертую (а зачем запирать?) дверь и заглянул внутрь.
Там неярко горела в светце тоненькая лучина. А в воздухе висел тяжёлый дух, присущий гнойным ранам, долго не знавшим ухода. Покалеченный Замятнич из-за своей ноги уже много суток не мог толком уснуть. Не спал он и теперь. Милава сидела возле него на полу, они разговаривали. Страхиня сквозь щель немного послушал их тихую беседу, потом отворил дверь и вошёл.
Двое в клети испуганно вздрогнули, когда рядом с ними словно из-под пола вырос неведомый человек. Цепкая рука варяга тотчас простёрлась к Милаве, широкая ладонь накрыла её рот, хороня готовый вырваться вскрик. А Свияге глянуло в глаза длинное жало отточенного боевого ножа:
- Предыдущая
- 76/95
- Следующая
