Окрась это в черное - Коллинз Нэнси - Страница 23

• Предыдущая
• 23/47
• Следующая

Соня остановилась, чуть покачиваясь, как пьяная. Глаза ее встретились с Кончей, которая глядела в ответ, как воробышек на змею.

– Не надо, Соня. Не заставляй меня пытаться тебя убить.

Смех ее был пуст, как высосанная кость.

– Попытаться – это все, что ты можешь. Ты мне не противник, Палмер.

– Я знаю. Мне с тобой не справиться никогда. Но я бы попытался.

Она хмыкнула и подошла ближе, глядя на испуганную девушку, прижимающуюся к Палмеру. Он смотрел ей в лицо, стараясь понять, с кем имеет дело – с Соней или с Другой. Конча тихо стонала и еще сильнее вцеплялась в Палмера.

– А почему именно эта? Что такого особенного в этой самке? – фыркнула Соня.

– Конча нашла меня в джунглях в милях отсюда, голого и больного... Не помню, как я туда попал, но она меня выходила. Она помогла мне добраться домой. И она была здесь, когда мне кто-то был нужен.

– Но она же не такая, как ты!

– Она человек, Соня. Мне нужен человек.

– Ты меня отлично понял! Она не сенситив. Ты никогда не сможешь общаться с ней, как общаешься со мной...

– У нас этого больше нет, Соня, и ты это знаешь не хуже меня. Ты закрыла себя от меня в тот момент, когда попала в Новый Орлеан. Я пытался до тебя дотянуться – понять, через что ты там проходишь, но бесполезно. Будто ты не будешь довольна, пока не сделаешь меня таким же несчастным, как ты!

– Палмер... Билл, ты не понимаешь! Я не хотела, чтобы ты пострадал, вот и все. Я не хотела, чтобы ты видел меня чудовищем...

– Малость уже поздно для этого, как ты думаешь?

– Не делай этого, Билл. Не заставляй меня умолять. Ты мне нужен.

– Я тебе не нужен. Тебе никто не нужен.

– Это неправда!

– Ты так думаешь? Соня, если я останусь с тобой, я погублю свою душу. Превращусь в подобие моргановских ренфилдов. Ты этого для меня хочешь? Этого?

Да не отвечай ты этому фраеру, просто полезь ему в голову и выдерни волю из гнезда, -прошипела Другая. – Кстати, мне понравилось насчет убить его подружку, заставить его забыть ее, а потом запускать эту картинку снова, когда ты захочешь посмеяться. Неплохо. Совсем неплохо. Ты начинаешь разбираться в деле, подруга.

Соня сжала кулаки и уставилась на ботинки.

– Нет. Нет, конечно.

Другая зашипела, плюясь ругательствами, которые никто больше не слышал.

– Тогда верни мне свободу.

Она вздернула голову, лунный свет блеснул на зеркалах очков.

– Я ее не отбирала, она всегда с тобой!

– Правда?

Соня открыла рот, чтобы ответить, но вместо этого повернулась спиной к Палмеру и его любовнице.

– Иди.

Голос был напряжен и резок, будто горло передавило гарротой рояльной струны. Слышно было, как Палмер переступил с ноги на ногу, решая, остаться или бежать.

– Соня... – Неуверенность слышалась в его голосе.

– Иди, я сказала! Пока я не передумала.

Палмер схватил Кончу за руку и бросился из развалин в джунгли. Перед тем как скрыться в темноте, он обернулся и последний раз обратился к ней разумом.

(Я тебя действительно любил.)

И исчез.

Соня запрокинула голову и завизжала, как загнанный в угол ягуар. Выкрикивая ругательства, она пинала и разбрасывала древние камни, разбивала фризы с изображением правления царей майя, умерших тысячу лет назад. С воем, от которого горло раздулось, как у бычьей обезьяны, она била плечом в стену, пока кладка не поддалась и не рухнула клубом желтовато-белой пыли.

Соня осталась стоять посреди произведенного ею разрушения, дрожа, как запаленный жеребец, в лицо и одежду въелась пыль веков.

«И я тебя любила», – подумала она.

Но некому было это услышать.

Вернувшись домой, Соня была слишком усталой, чтобы ненавидеть или хотя бы себя жалеть. Дом был до боли пуст. Лит исчезла, а теперь не стало и Палмера. За несколько дней построенное Соней гнездо для семьи обратилось в гробницу.

На кухонном столе, на куче писем, лежала, лишенная черт, черная маска из папье-маше. Соня подняла ее, и на пол из кучи соскользнул толстый конверт. Подняв его, Соня заметила, что он адресован Соне Блу. Это ее заинтересовало.

В конверте были вырезки из газет Нью-Йорка и Триборо. Самой старой было полгода, последней – недели две. Почти все это были краткие сообщения о гибели неизвестных проституток, и ни одна колонка не была длиннее дюйма. Разложив вырезки на столе, Соня немедленно обнаружила, что в них общего. «Убитая была одета в черную кожаную куртку и темные зеркальные очки».

Соня заглянула в конверт – нет ли там письма. Нет. Штемпель сообщил, что конверт послан из Нью-Йорка, из Куперовского почтового отделения. Вест-Виллидж. Включилась передача, завертелись колеса в голове.

Пусть Лит и Палмер ушли из ее жизни.

Но остался Морган.

Лондон, Англия

Мэвис Бэннистер была уборщицей. Ну, в наши дни для этой должности тоже придумано название – «технический работник». Вроде как женский сортир называют «комната отдыха для дам». А в сущности, работа Мэвис состояла в отскребании сортиров в здании «Фаркер и сыновья» – одного из самых престижных универмагов Лондона. Фирма начинала с обслуживания богатой публики больше ста лет назад. Среди клиентов числились рок-музыканты и кинозвезды, не говоря уже о биржевиках и членах парламента. Но если бы кто-то поинтересовался мнением Мэвис, она бы сообщила, что богатые и знаменитые ведут себя в уборных в точности как hoi polloi[1]. Вас бы удивило, сколько из них не считают нужным спускать воду.

Но все-таки мыть сортиры для суперпривилегированного народа – в этом есть свои определенные выгоды. Как в тот раз, когда Мэвис нашла пару перчаток с норковой подкладкой рядом с умывальником. Или почти двадцать квидов на полу рядом со вторым унитазом – явно выпали из книжки у какого-то богатого придурка. Почти все они были так хорошо упакованы, что даже не замечали пропажу – а если замечали, то думали, что выронили где-нибудь в такси и уж никак не в общественном туалете.

В этот день Мэвис ни о чем особенно не думала, а только о том, не разогреть ли себе банку тушенки или, может, выбежать чего-нибудь пожрать. Дело было к концу рабочего дня, и Мэвис уже четвертый раз, как полагалось, мыла «комнату отдыха для дам». Магазин «Фаркер и сыновья» гордился тем, какие у них чистые «комнаты отдыха».

Сначала она подумала, что ей послышалось. Вроде детского плача, только глухо. Точно, ребенок плачет-заливается на полу. И тут Мэвис поняла, что звук идет из мусорной корзины рядом с умывальниками.

Она откинула крышку и заглянула в цилиндр. Среди смятой туалетной бумаги и выброшенных тампонов лежал новорожденный младенец, завернутый в газету, как порция рыбы с картошкой. Ребенок перестал плакать, посмотрел на Мэвис глазами цвета бархатцев и улыбнулся.

– Боже ты мой! – ахнула Мэвис. – Бедняжка ты моя!

Отставив ведро и швабру, она сняла крышку бака и вытащила дитя. Позади раздались шаги, и вошла жена министра внутренних дел.

– Быстро приведите администратора! – рявкнула Мэвис.

Жена министра внутренних дел сначала удивилась, потом возмутилась.

– Простите, что вы сказали? – начала она, надуваясь.

– Я сказала – идите и приведите дежурного администратора! Какая-то сука оставила ребенка в мусорном баке!

Жена министра внутренних дел заморгала, потом побледнела.

– О! О, Боже мой! Да, конечно. Сейчас я его найду.

Мэвис про себя чуть засмеялась, наслаждаясь переменой ролей, потом посмотрела на ребенка, которого держала на руках. Давно уже не приходилось ей брать на руки такого маленького. У младенца были темные волосы, еще влажные от родовых жидкостей, а на коже – мазки липкой крови. Это был мальчик, с виду здоровый, хотя пуповину вроде бы не отрезали, а отгрызли. Кто бы ни была мать ребенка, но родила она его в кабинке. Мэвис открыла каждую дверь, ища кровь и послед. К ее удивлению, унитазы и полы были без пятнышка. Но так не может быть...

• Предыдущая
• 23/47
• Следующая