Окрась это в черное - Коллинз Нэнси - Страница 22
- Предыдущая
- 22/47
- Следующая
– Вот и хорошо. Теперь расскажи мне, что здесь случилось.
Палмер сердито посмотрел на нее, потом перевел взгляд в сторону патио.
– Она... она вышла наружу.
– Когда?
Он пожал плечами:
– Не знаю. Через пару дней после твоего отъезда. Я был так пьян, что не помню точно.
– И что произошло, когда Лит вышла из кокона? На что она была похожа?
Взгляд Палмера вдруг стал далеким, будто он видел что-то внутри себя.
– Красивая она была. Очень красивая. Старше, чем вошла в кокон, – лет шестнадцать или семнадцать. Но очень красивая. И она – она горела.
– Горела? Как пиротики?
Палмер энергично замотал головой.
– Нет! Не пламенем горела, она светилась, понимаешь? Как иконы Девы Марии...
– Палмер, что Лит тебе сказала? Что она сделала?
Палмер тяжело задышал, уставился себе на руки. Они гонялись друг за другом, как дерущиеся пауки.
– Она... она благодарила меня за заботу – за защиту, когда эта защита была ей нужна, и она сказала... сказала, что я буду первым.
– Первым кем?
– Женихом.
У Палмера задрожали губы, и он поднял глаза на Соню. Злость, смущение и обида наполняли его глаза, и Соня вдруг снова на миг оказалась над могилой матери лицом к лицу с отцом.
– Женихом? Палмер, что она хотела этим сказать?
– Не знаю. Я только знаю, что она... она меня заставила. Я бы не стал этого делать – ты же знаешь, Соня, не стал бы. Я бы никогда...
– Что делать? Палмер, что она тебя заставила делать?
– Иметь ее.
Соня помолчала, переваривая слова Палмера. Она даже не знала, потрясена она или не слишком. В конце концов Палмер не был биологическим отцом Лит. Но опять же – какая разница? Во всех остальных смыслах он был ее папой. Как он ни исповедовал отвращение к детям, Палмер оказался образцовым отцом.
Тогда понятно, почему он в таком виде. В человеческом существе много жестко закодированных образцов поведения – биологических и социальных. Табу на инцест – одно из немногих, относящихся к обоим видам.
Соня подошла к окну и стала смотреть на холмистые джунгли.
Забудь ты о Палмере, он уже дохлое мясо. Ты посмотри на него, если мне не веришь: все схемы перегорели, -зашептала Другая. – Ты знала, что так рано или поздно случится. Все ренфилды этим кончают.
Соня закрыла глаза и так впилась ногтями в ладони, что выступила кровь.
– Палмер, а что было потом? Когда... когда Лит тебя поимела?
– Она улетела.
Соня вздохнула и повернулась к Палмеру. Он все еще сидел на краю кровати, глядя на руки, на теребящие друг друга пальцы. Во что это она влезла? Она вернулась домой восстанавливать семью, и оказалось, что падчерица изнасиловала отца и улетела хрен знает куда, оставив серьезно травмированную жертву инцеста.
– Билл...
– Что, Соня?
– Тебе надо поспать. Когда проснешься, ты ничего о Лит помнить не будешь. Не будешь помнить, что она с нами жила. Что ты о ней заботился. Ты ничего не будешь помнить. Будто ее никогда не было.
– Но...
– Усни, Билл.
Когда Палмер проснулся, она была на охоте, выслеживала дикого кабана в чаще джунглей. И свалила его голыми руками. Зверь дико визжал и пытался полоснуть ее бивнями. Страшно сопротивлялся, как любая тварь, спасающая свою жизнь.
Когда Соня уже готова была всадить клыки в его яремную вену, кабан пустил двойным потоком мочу и кал в последней попытке вырваться. А может, он просто настолько перепугался.
Домой она вернулась далеко за полночь и влезла в окно спальни, рассчитывая найти Палмера так, как его оставила: в одежде, растянувшегося поперек кровати. Но кровать была пуста, а Палмера не было. В других комнатах его тоже не оказалось. Во всем доме.
Соня вышла наружу и пустила разум в темноту, ища гул и жужжание мысли, ставшие такими привычными за последние три года. Сначала она ничего не нащупала – а потом, усилив чувствительность, обнаружила его следы. Он построил сложную систему телепатических укрытий, чтобы защитить себя. Но зачем? Она убрала Лит из его разума. Психическая травма исчезла вместе с памятью. Так зачем он закрывается от разговора разумов?
Соня нашла позади дома кабанью тропу, ведущую в джунгли, – она шла к развалинам строений майя на ближайшем холме. Там Соня была только раз, но Палмер туда ходил часто. Достаточно часто, судя по состоянию тропы.
Тропа вывела к вершине холма, к заросшему лианами нагромождению камней, служившему когда-то обсерваторией. Палмер сидел на огромном камне, вырезанном в виде рычащего ягуара. И он был не один.
Женщина была молода – почти девочка. Из местных племен – тех, кого Палмер называл ланкондоане. Низкорослая, с длинными черными волосами, занавесом спадающими между плеч. Сидели они рядышком, повернувшись друг к другу. Палмер держал ее за руку и говорил на языке, которого Соня не узнала. Но ей и не надо было знать слов, чтобы понять их значение. Разговор любовников был ясен.
Видишь, чего творит твой милый любовничек? -Голос Другой был резок, слащав и зол, как бритвенные лезвия, смазанные медом. – Вот что получается, когда пускаешь ренфилдов бегать без привязи. Так было с Чазом, теперь с Палмером. Кончается тем, что они тебя предают. А предают они всегда.
Палмер наклонил голову, приблизил лицо к девушке. Соня почти чувствовала его дыхание на щеке девушки, запах его, заполняющий ее ноздри, вкус его губ. Она сжала кулаки и стиснула зубы. Гнев нарастал в ней густой и горячий, как кипящий воск. Голова болела, передний мозг будто жалила стая ос. Голос Другой стал еще громче, она хихикала как гарпия.
Их надо держать на коротком поводке, тогда они знают свое место. Вот так Панглосс, Морган и прочие обеспечивают себе верность ренфилдов. Из них надо выскребать малейшие крупицы свободы воли, выскребать начисто, как пустую тыкву. Их надо превращать в рабов. Поверь мне, это единственный способ. И они этого заслуживают. Они даже это любят.
–Как романтично!
Палмер вздрогнул от звука ее голоса, автоматически закрыв девушку своим телом. Соня при этом ощутила укол ревности, потом гнев.
– Соня!
Она выплеснулась из темноты, как кровь из раны, лунный свет пятнами лег на черную куртку. Она остановилась, оперлась на рябой камень развалин, как уличный хулиган на фонарь. Девушка ахнула и перекрестилась. Да, Палмер явно рассказывал ей о своей подруге.
– Так это и есть твоя женщина с черного хода? – Соня мотнула головой в сторону скорчившейся девушки. – А она знает, что ты только что вылез из моей постели? Она чует мой запах на тебе – как я чую ее запах?
Последние слова она прорычала, обнажив клыки. Девушка вскрикнула и впилась ногтями в голую руку Палмера.
– Оставь ее, Соня. Конча ни в чем не виновата. Если тебе надо кого-то наказать, накажи меня.
– Ты ее любишь. – Это не был вопрос.
Палмер глянул в темно-карие глаза Кончи, светящиеся страхом, и кивнул:
– Да, люблю.
Когда Соня снова заговорила, голос ее был очень спокоен. И она знала, что для Палмера это страшнее всего другого:
– Ты знаешь, что я могла бы убить ее. Убить и сделать так, что ты и не знал бы, что она существовала. Мне это просто, как стереть мел с доски. Даже проще.
– Ты думаешь, я этого не знаю?
– А разве знаешь? – засмеялась она, шагнув вперед.
Так легко было бы залезть к нему в голову и перебросить переключатель, освободив воспоминания, которые она спрятала от него несколько часов назад. Отчасти ей хотелось видеть выражение лица его любовницы, когда воспоминания вернутся, накатят приливной волной, круша его "я" в щепки. Это было бы забавно. И она могла бы повторять это снова и снова, стирая память о Лит и восстанавливая ее, чтобы каждый раз боль была сильной и острой, как по свежесодранной коже, как в первый раз. А можно так поступить с убийством его подружки. Заставить его забыть ее, потом снова пусть переживет ее смерть, и снова, и снова.
- Предыдущая
- 22/47
- Следующая
