Между двух стульев - Клюев Евгений Васильевич - Страница 2
- Предыдущая
- 2/29
- Следующая
– О любовь моя, я так долго ждала тебя! Я полюбила тебя сразу – сильно и страстно: это у меня впервые в жизни!
Все произошло так быстро, что Петропавел даже не успел опознать секунду назад уже слышанный им текст: перед его глазами моталась красная роза – голова пошла кругом и, кажется, начала побаливать. В мгновение ока зацелованный весь, он почувствовал сильную слабость и с трудом выдохнул:
– Разве мы знакомы?
– Мы созданы друг для друга! – горячо воскликнула девушка и сопроводила восклицание объятием, похожим на членовредительство. Петропавел ойкнул, а мучительница продолжала: – Хочешь взять мою жизнь – так на же, бери ее, она твоя! Для чего она мне теперь, когда я встретила тебя, о моя жизнь!
Петропавлу не требовалась предложенная ему жизнь, тем более что его собственная, кажется, была в опасности, но он ничего не ответил, сомлев от очередного объятия и окончательно утратив способность соображать.
Когда на время угасшее сознание вернулось, тем, о ком сразу вспомнил Петропавел, был человек, годившийся девушке в отцы, деды и прадеды. Все еще осыпаемый поцелуями, Петропавел уцепился за первую попавшуюся мысль о нем – мысль была такая: «Сейчас он зарежет меня». Сосредоточиться даже на этой простой мысли оказалось невозможно: роза продолжала мотаться перед глазами и сбивала с толку. Впрочем, Петропавел исхитрился-таки искоса взглянуть на прежнего возлюбленного девушки, которого ожидал увидеть с ножом в руке. Однако тот блаженно улыбался и с удовольствием крестился, глядя на них. Похоже, он был страшно рад избавлению. «Меня не зарежут», – с грустью понял Петропавел: значит, рассчитывать на постороннюю помощь не приходилось. Надо было самому позаботиться о себе. Но не тут-то было: руки и ноги отказывались служить ему. Единственное, что удалось, – это избавиться от розы: Петропавел изловчился и вырвал ее из замысловатой прически мучительницы. Отбросив цветок подальше, он покорился судьбе и беспокойно ожидал смерти. О пощаде, видимо, не могло быть и речи.
За короткое время Петропавла истрепали всего – и он почти не услышал спасительных слов, внезапно произнесенных девушкой.
– Не люблю тебя больше! – воскликнула она и с воплем «О любовь моя!» устремилась в сторону. Перед глазами Петропавла на мгновение мелькнули уже знакомый ему всадник и вспрыгнувшая в занятое седло красавица. «Я так долго ждала тебя! Я полюбила тебя сразу – сильно и стра…» – донеслось до него издалека. Петропавел вздрогнул и забился в тревожном и кошмарном сне. Сон отличался от яви только невообразимым количеством роз, украшавших волосы незнакомки, – и Петропавел все вырывал и вырывал их из замысловатой прически…
– Не спи, свихнешься, – услышал он сквозь ужас сна голос человека и почувствовал, как что-то упало на лицо. Петропавел усилием воли прекратил сновидение с розами.
– Кто это был? – спросил он. Перед ним сидел прежний возлюбленный девушки и ел рыбу.
– Это? – человек беспечно бросил в Петропавла еще одну рыбью кость. – Это Шармен была. Испанка, знаете ли… У любви, как у пташки, крылья, и все такое прочее… Рыбы хотите? Петропавел отрицательно помотал головой:
– А чего она такая… эта Шармен? Налетела, как буря…
– Полюбила, – развел руками человек, – что ж тут поделаешь? Со всяким бывает. – Он вытер рот краем плаща и отчитался: – Рыбы больше нет. Осталось куста четыре в кусках.
– А Вы кто? – спросил Петропавел, не вполне понимая слова незнакомца и подозрительно его разглядывая. Тот был одет исключительно старомодно: широкополая шляпа, плащ до земли, под плащом – жабо со всеми делами, потом ботфорты, шпоры…
– Бон Жуан, – отрекомендовались в ответ.
– Дон Жуан? – переспросил Петропавел.
– Бон! Бон Жуан, я ведь ясно сказал. Дон Жуан – он противный очень, бабник и так далее. Я про него такое знаю: шестой, хоть пятый!
– Как это – шестой, хоть пятый?
– Хоть стой, хоть падай, говорю. – И Бон Жуан заметил: – У Вас со слухом что-то… А я, чтоб вы знали, – хороший, отличный я просто.
– Очень приятно, – пришлось соврать Петропавлу.
– Теперь Вы о себе говорите, хороший Вы или нет! – приказал Бон Жуан.
– Да как сказать… – засмущался Петропавел.
– Скажите, как есть, – посоветовал Бон Жуан, – я все пойму и прощу. Я же Вас не знаю, поэтому Вас для меня пока нет. Стало быть, можно предполагать о Вас что угодно. Например, что Вы дрянь.
– Благодарю Вас, – поклонился Петропавел.
– Не стоит благодарности: предполагать действительно очень легко. Попробуйте предположить, например, что нынешний король Франции лыс.
Петропавел попробовал и признался: – Не могу… Во Франции сейчас вообще нету короля.
– Тем более! – горячо подхватил Бон Жуан. – Если его нет, как раз и допустимо предположить о нем все, что хочешь! Эта ситуация сильно напоминает хотя бы следующую: если у Вас нет денег, можно смело предполагать, что Ваши деньги сделаны из листьев лопуха, или из блинной муки, или из кафельных плиток. Денег все равно нет – так что любое предположение равноценно. Потому-то и несуществующего короля Франции одинаково правильно представлять себе лысым, заросшим волосами, стриженым под горшок: ни одна из версий не будет ошибочной. Это ведь самое милое дело – строить предположения о том, чего нет, или о том, чего не знаешь.
– То есть на пустом месте! – язвительно уточнил Петропавел.
– А на каком еще можно? – изумился Бон Жуан. – Если место чем-то занято, его сначала нужно расчистить, а потом уже строить предположения.
Петропавел начал раздражаться:
– Значит, ни короля Франции, ни денег нет, а мы с вами давайте рассуждать о том, какие они!
Бон Жуан несколько даже опешенел от этого заявления:
– У Вас, что же, вообще отсутствуют какие бы то ни было представления о том, чего нет?
– Но если этого нет! – воскликнул Петропавел. – На нет и суда нет.
– Забавно, – скорее себе, чем Петропавлу, сказал Бон Жуан. – По-Вашему получается, строить предположения можно только по поводу того, что есть? Но если это и так уже есть – какой же смысл строить предположения?.. Мои ботфорты, – он наклонил голову и проверил, – украшены шпорами. Шпоры – есть. Я знаю, что они – есть, и потому лишен возможности строить предположения на сей счет. Чтобы строить предположения, я должен считать шпоры несуществующими.
– Но они существуют, – безжалостно сказал Петропавел.
В ответ на это Бон Жуан с силой оторвал шпоры и, вышвырнув их в окно, уставился на собеседника долгим дидактическим взглядом.
– Теперь мои ботфорты не украшены шпорами… Из-за Вас, между прочим! – Бон Жуан вздохнул, с огорчением разглядывая изуродованные ботфорты. – Стало быть, шпор нет – именно с этого момента я и имею право начинать строить предположения о том, что могло бы быть на освободившемся месте. Скушали? – и он победоносно улыбнулся.
Петропавел посмотрел на Бон Жуана как на идиота.
– Впрочем я прибегнул к крайней мере, – признался Бон Жуан. – В разговоре с нормальными – я подчеркиваю, нормальными! – людьми достаточно бывает предварительно договориться: допустим, нет того, что есть. И нормальные люди, как правило, соглашаются не принимать существующее положение вещей как окончательное и единственно возможное… Скажем, у Вас нет головы, которая есть. Вот тут-то и начинается: если нет головы, то что есть? Значит, я мысленно отрываю Вам голову и ставлю на ее место… ну, чайник. Я ведь не мог бы поставить чайник на место головы, не оторвав головы, – в противном случае получится, что я просто поставил чайник Вам на голову, а это совсем другое. Понятно?
Петропавел пожал ничего не понявшими плечами.
– Голову Вам, что ли, оторвать для наглядности? – и Бон Жуан задумался. – Вам ведь вынь да положь – голову на блюде!..
Однако вместо этого он вынул из вазы на столике два цветка, украсил ими ботфорты и сказал:
– Теперь мои ботфорты украшены цветами. Цветы заняли то самое место, откуда исчезли шпоры, и я опять лишен возможности строить предположения. Я могу только констатировать: эти цветы – есть. Я констатирую – и мне скучно… Мне больше нравится «нет», чем «есть». Потому что всякое «нет» означает «уже нет» или «еще нет»: у «нет» – прошлое и будущее, у «нет» – история, а у «есть» истории не бывает… – Бон Жуан помолчал и резюмировал: – Самое интересное в мире – это то, чего нет. Но Вас, кажется, больше интересует то, что есть. Досадно.
- Предыдущая
- 2/29
- Следующая
