Перстень Иуды - Корецкий Данил Аркадьевич - Страница 27

– Мария Васильевна умерла в монастыре от горячки. Там и похоронена.

Визитеры начинали охать да ахать, выражать свое соболезнование, но, видя холодность и нетерпение хозяина, спешили откланяться. По Москве поползли слухи. Одни говорили, что граф слегка помутился разумом, другие – что он что-то скрывает, третьи уверяли, будто Маша убежала с французским офицером, а Василию Васильевичу стыдно в этом признаться. Отголоски вздорных сплетен доходили до графа. Он лишь хмурился и презрительно улыбался. А в августе, быстро собравшись, уехал куда-то, ни с кем не простившись. Потом уже стало ясно: граф Опалов переехал в Петербург вместе со своей челядью. На постоянное жительство.

Здесь граф ударился во все тяжкие: играл в карты, кутил с женщинами, устраивал лихие оргии с цыганами. И был удивительно удачлив во всех своих начинаниях. На пальце его всегда блестел затейливый перстень с черным камнем, иногда он трогал его, поглаживал, проворачивал… Злые языки говорили, что это подарок дьявола, который и приносит графу удачу.

А как-то утром, возвращаясь после очередного загула, опухший и похмельный, остановил он экипаж на горбатом мосту и бросил окаянное колечко прямо в Мойку, только булькнуло оно и исчезло в черной воде на веки вечные… То есть, это Василий Васильевич так подумал. Вернулся домой, два дня отсыпался, потом до вечера парился в баньке, постригся, побрился, поужинал на трезвую голову да рано лег спать. А на другой день объявил удивленным домашним, что начинает новую, праведную жизнь.

– И правильно, батюшка, – обрадовался Петр. – А то что ж выходит: в белокаменной по-одному жили, а в Питере – как под откос понеслись…

Маланья тоже радостно всплеснула натруженными руками:

– А я утречком на рынке рыбу купила, почистила, разделала, а внутри перстенек, что вы давеча потеряли! Не иначе – знак одобрения благих намерений!

И, улыбаясь, вручила остолбеневшему Василию Васильевичу выброшенный перстень… В черном камне играли красноватые отблески, львиная морда довольно улыбалась.

– Не так легко от меня избавиться! – как будто рыкнул лев. Наверное, действительно рыкнул, потому что Тихон и Петр закрутили головами.

– Гром, что ли?

Граф вздохнул, вернулся в свои покои и до вечера пил малиновую настойку. В результате напился до чертиков. В буквальном смысле слова, потому что в ту же ночь к нему явился странно наряженный незнакомец: в облегающем камзоле, накидке, шляпе с петушиным пером и при шпаге с выгнутым эфесом. У него был крючковатый нос и ярко блестящие, как будто горящие огнем, глаза. Вначале Опалов подумал, что видит сон, но потом понял, что нет – он сидит на постели, а незнакомец стоит посередине комнаты и ждет, пока он окончательно проснется.

– Вы кто такой, сударь? – спросил граф. Он почему-то не испугался и не полез под подушку, где лежал маленький двуствольный пистолет. Возможно, оттого, что перстень на безымянном пальце придавал ему уверенность и силу.

На худом страшноватом лице непрошеного гостя появилась легкая улыбка.

– Я создатель вашего магического кольца, – хрипловатым баритоном произнес он и учтиво поклонился. – Это я подарил его Иуде.

– Значит, вы…

Незваный гость предостерегающе поднял руку.

– Не надо произносить этого слова! Оно носит презрительный оттенок и портит репутацию. Отпетых злодеев чтут и относятся к ним вполне уважительно, но на мое имя реагируют совершенно по-другому. Вот вам несомненная несправедливость бытия… Для удобства можете звать меня… скажем, бароном!

Графу столь наглое присвоение титула показалось оскорбительным.

– Это уловка, чтобы люди ничего не знали о вас и легче попадались в расставленные сети!

– Помилуйте, такое невозможно. Люди знают о тех, в кого верят! И если они ходят в храмы, а следовательно, верят в одну сторону, то обязательно должны верить и в другую! Независимо от того, любят они меня или нет!

– Да, любят, как вы изволили заметить, действительно только «одну сторону», – злорадно произнес граф.

– Его вовсе не так любили, как принято считать. Тем более что с веками, я уже не говорю о тысячелетиях, интерпретация этой любви кардинально менялась…

– Как это может быть?

– Очень просто. Сколь длительный исторический период может охватить человеческая память? Я имею в виду память простого смертного. Вот вы, например, какой временной отрезок помните?

– Ну… Лет с пяти-шести…

– Значит, немногим более полувека? Прямо скажем, это ничтожно мало! Конечно, триста или пятьсот лет – тоже не срок, но все-таки, помня события половины тысячелетия, можно хоть как-то ориентироваться в истории… А пятьдесят лет… Откуда же вы берете представления о взаимоотношениях Антония и Клеопатры? Или о восстании Спартака? Кстати, того финикийца звали совсем по-другому, к тому же он грек, просто занимался в финикийской школе гладиаторов. Впрочем, это не имеет ровным счетом никакого значения… Откуда вы знаете о совсем недавних событиях: тридцатилетней войне, открытии Америки, французской революции?

– Ну, есть же исторические источники, документы, рукописи, книги…

– Вот именно! Вы предвосхитили то, к чему я веду нашу приятную и в высшей мере поучительную беседу… Не считая очень узкой категории книжных червей – всяких архивариусов, профессоров истории и прочей скучной и высушенной публики, все остальные люди получают впечатления о прошлом из книг, картин, поэм… То есть питаются плодами интерпретации, которые готовят для них писатели, художники и эти… Поэты! Я лично стал жертвой старика Гёте: он нарисовал мой портрет, придумал этот вычурный наряд, который я теперь вынужден носить, чтобы не нарушать естественность восприятия… «Камзол из кармазина с золотой ниткой, петушиное перо…» Бр-р-р… Я предпочитаю более простой, естественный образ, хотя он многих отпугивает…

Незнакомец откашлялся.

– Да и всю остальную ерунду он придумал: я вовсе не скандалил в Вальпургиеву ночь и уж, конечно, не соблазнял старуху-ведьму, тьфу… И не направлял руку Фауста в поединке: его противник был пьян и по собственной неловкости напоролся на шпагу… Кстати, сам старичок Йоган ни словом не обмолвился о моем подарке: все-таки в 70 лет крутить бурный роман с 17-летней красоткой Ульрикой он вряд ли сумел бы без моей помощи! Я уж не говорю о такой банальности, как бессмертие, которое он попросил во-вторую очередь и немедленно получил! Иными словами, гонорар был безупречен, а вот к поэме у меня имеются некоторые претензии… Впрочем, я готов не мелочиться! Но как быть с сотнями миллионов остальных человеческих существ, которые вводятся в заблуждение представителями художественной богемы? И, в частности, по предмету нашей беседы!

– О любви к Нему? Вы это имеете в виду?

– Именно это, граф, именно это! Ведь не кто иной, как эти «любящие» люди отправили Его на крест, это исторический и совершенно непреложный факт, коему я сам являлся очевидцем! А перед казнью жестоко мучили и избивали! Художники, правда, внесли немало путаницы в изучение истории, но наглядности изображения у них не отнимешь… Посмотрите, какие рожи изобразил Матиас Грюневальд в «Бичевании Христа»: тут и человек-крыса, и просто дегенеративные ублюдки – дети пьяных ночей… Если все это есть выражение любви, то тогда я не знаю, что такое выражение ненависти и злобы!

– Боюсь, не вам говорить о ненависти и злобе… А тем более о любви…

– Ну, отчего же…

Незваный гость улыбнулся и улыбка вышла зловещей, как и весь его облик.

– Это две стороны одной медали… Но в нашем случае Любовь появилась уже тогда, когда все было кончено и Его, мертвого, сняли с креста. И появляется она тоже благодаря стараниям живописцев! Некоторые изображали торжественное отпевание на фоне всеобщей скорби: тут и верные ученики, и монахи, и дамы в таких дорогих нарядах, какие могли носить только жены первосвященника Каифы и прокуратора Пилата, если бы они у них были… Я спросил Корнелиуса: неужели ты думаешь, что казненного преступника, а именно преступником считался Он в тот момент, торжественно отпевали дамы высшего общества? И что это происходило публично, при свете дня и большом скоплении народа? Но ведь это глупость чистой воды!