По делам его... - Амнуэль Павел (Песах) Рафаэлович - Страница 17

• Предыдущая
• 17/18
• Следующая

— Тебя отдадут под суд.

— Конечно, — кивнул Антон. — Оружие я сдал, от следственной работы меня временно отстранили. Перетерплю. Твои показания очень помогли, спасибо еще раз.

— Зачем? — простонал Репин.

— Илюша, — сказал Антон, — по идее, я и тебя должен был бы пристрелить, если бы рассуждал так, как наш бывший подозреваемый. Люди, знакомые с теоремой Вязникова, опасны для человечества и для всего мироздания, так ведь?

— Ты же не веришь …

— А подкова на двери помогает даже тем, кто не верит. Черт возьми! Я хотел, чтобы Вязников научил нас с тобой пользоваться этой силой. Мы этого добились. Третий — лишний. Почему ты хандришь?

— Я боюсь, — прохрипел Илья, помедлив.

— Кого? Вязников мертв, информацией, что на его компьютере, никто заниматься не станет — теоремы всякие, математика, никому не нужная чушь. Когда следствие закончится, я все это сотру. О теореме знаем только мы двое. Ты уже умеешь ею пользоваться, а я пока нет. Научишь. Вот, например. Можешь зажечь газ, не подходя к плите? Не знаю, как это лучше сделать. Ты хочешь поднять книгу, а вместо этого зажигается газ. А где-то в другом месте в это время у кого-то гаснет зажженная спичка. Верно?

Илья посмотрел на Антона исподлобья, даже оборачиваться не стал — пламя над конфоркой вспыхнуло ярко, поднялось под потолок, лизнуло висевшую над плитой лампу, треснуло стекло, посыпались осколки, огонь перекинулся на полотенце, прикрывавшее блюдо с приготовленными Светой варениками. Антон вскочил на ноги, заметался, сбивая пламя, кричал — начал гореть, смрадно воняя, стенной шкафчик, а потом и занавески на окне занялись.

Илья сидел, глядя перед собой в одну точку. Ему уже не было страшно. Страшно ему было тогда, когда он бежал к распростертому на асфальте телу Вязникова — почему-то казалось, что Антон выстрелит в спину, такого быть не могло, но он все равно боялся. И потом, давая показания знакомому следователю, Илья боялся тоже — себя боялся, ему было страшно, потому что казалось, что даже самая простая мысль способна вызвать неисчислимые бедствия, потому что кто ж знает, как действует эта проклятая теорема — с каким природным явлением в какой части Вселенной его мысль, простая, как инстинкт самосохранения, может оказаться равновероятной? Он сядет на стул, но стула под ним не окажется, потому что в далекой галактике взорвется звезда, у которой совсем вроде бы не было причин взрываться. И погибнет целый мир.

Илья не помнил, что говорил следователю. Видимо, он все сказал правильно, если Антон решил его поблагодарить. Видимо, он и потом поступал так, как было нужно: вернулся с Антоном домой, где ждали вконец измученные и ничего в произошедшем не понявшие Света с Олей, и отвез женщин в Теплый Стан — через весь город, и ничего по дороге не случилось. Ничего и не должно было случиться, потому что он ни о чем не думал, действовал, как автомат, робот с заданной программой. А потом еще обратно ехал и ждал Антона, задержавшегося в управлении. Не задержавшегося, впрочем, а задержанного — так правильнее. И все это время сидел на этом стуле и ни о чем не думал, потому что боялся думать.

Нельзя жить, когда боишься думать. И нельзя думать, когда не знаешь, какие катастрофы способна вызвать одна твоя мысль о том, что бутерброд всегда падает маслом вниз.

Илья лишь однажды приоткрыл сознание — когда Антон сказал ему «научишь» и попросил для примера зажечь газ. Это оказалось просто. Очень просто. Просто, как вздохнуть. Он ясно увидел — не глазами, а своим знанием теоремы Вязникова: где-то на юге (Франция, Италия — не понять, смутное видение, неважно) горит лес, с дерева падает пылающая ветка, и вспыхивает… нет, не трава, трава не горит, хотя вокруг бушует пламя, этот зеленый круг потом наверняка вызовет шок удивления у лесных пожарных, а здесь, на кухне Антона, порыв воздуха из раскрытой форточки… И все меняется местами — порыв воздуха в лесу отводит пламя от травяного покрова, а воздух в кухне вспыхивает и…

— А-а! — кричал Антон, ладони его уже покрылись волдырями, он сбивал пламя сначала полотенцем, потом ковриком, но этого было мало, это вообще ничто, это не поможет, нужно спасаться самим, звонить в пожарную, телефон в гостиной…

— Антоша, — сказал Илья, чувствуя спиной страшный жар и отгораживаясь от него холодом космического пространства. — Ты же хотел понять, что будет. Вот так все и будет, когда каждый узнает о теореме. Так и будет. Так…

Он повторял одно и то же, чтобы не думать, чтобы ни о чем не думать, потому что, если не думаешь, то забываешь и о том, что равновероятные события можно поменять местами, и тогда останешься жив…

Только не думать, иначе инстинкт самосохранения сделает то, чего делать нельзя, Даниил этого не простит, он знал, чего нельзя делать, а теперь его нет, и значит…

Только не думать.

Когда полчаса спустя пожарные прорвались наконец через завалы и смрад к очагу возгорания, картина, представшая взгляду бойцов, оказалась настолько поразительной, что в протоколе никто не решился описать ее в точности. Кухня в квартире следователя милиции Антона Ромашина выгорела до бетонных блоков, жар здесь, похоже, достигал минимум тысячи градусов. Тело хозяина

— скорее всего, это был Антон Ромашин, хозяин квартиры, хотя доказать это не представлялось возможным, — обуглилось и стало абсолютно непригодным для опознания. Посреди пепелища, однако, стоял совершенно целый стул, на котором сидел, глядя перед собой бессмысленным взглядом, эксперт Илья Репин в шерстяной рубашке, вельветовых брюках и черных туфлях. Он сидел прямо, будто приклеенный к стулу, — впрочем, тело и на самом деле оказалось приклеенным, во всяком случае, отодрать его от стула не смогли, так и вынесли во двор, но это было уже потом, когда труп согрелся, а в тот первый момент он был холоден, будто год пролежал в морозильной камере. Боец пожарной охраны Роман Акмошин, дотронувшийся до тела, едва не потерял палец — кожа примерзла, как это бывает, когда трогаешь глыбу сухого льда.

Эксперты пожарной охраны, работавшие на объекте, не пришли к единому мнению относительно причины возгорания. Вспыхнуло в районе плиты, но горел не газ, поскольку вентили были закрыты. Что вспыхнуло? Возможно, на плите лежал брус чрезвычайно горючего вещества, сгоревшего полностью и не оставившего следов. Таким было одно из мнений. Оно выглядело более обоснованным, нежели второе (проникновение в квартиру шаровой молнии через открытую форточку), тем более, что погибшие — следователь Ромашин и эксперт Репин — в последние недели занимались расследованием дела, в котором были замешаны сотрудники Института физики горения. Правда, привлеченные к экспертизе профессионалы из этого института упорно настаивали на том, что материалы, которыми они занимались, никогда из лабораторий не исчезали и, к тому же, к обнаруженным на пожаре результатам привести не могли. Но, скорее всего, физики лукавили, поскольку институт у них секретный, и не все тайны можно было рассказать даже официальным дознавателям из пожарной инспекции.

О ледяной мумии Репина в экспертном заключении не было сказано ни слова — эта загадка природы к возгоранию не имела, похоже, никакого отношения. Бывали и раньше случаи, когда сгорало почти все, но в пламени сохранялся нетронутым островок, будто потусторонними силами огражденный от жара, — послушать пожарных, это, хоть и очень редко, но случалось, если в квартире жил праведный человек.

— Это Бог их наказал, — убежденно сказала Маша Митрохина, выходя из ворот Ваганьковского кладбища после похорон Вязникова. Проводить его пришли человек двадцать — сотрудники института, официальное лицо из прокуратуры, не пожелавшее представиться, и несколько случайных посетителей кладбища, краем уха услышавших, что хоронят человека, убитого сотрудником милиции при весьма странных обстоятельствах: то ли убегал, то ли, наоборот, первым напал и был застрелен в порядке необходимой самообороны.

• Предыдущая
• 17/18
• Следующая