Конверт из Шанхая - Кузьмин Владимир Анатольевич - Страница 15

• Предыдущая
• 15/57
• Следующая

– Я девушка, – выдвинула свой аргумент я.

– А я старше. И по должности тоже. А и вправду, объясните мне некоторые моменты, а там уж я все расскажу. Потому что мой рассказ будет скучен.

Бедный дедушка из этого диалога ничего не понял. Для начала пришлось для него все события в салоне вагона первого класса пересказать. Потом настал черед моих пояснений про господина жандарма.

– То, что ему лет около тридцати, это любому видно, – начал расспрос Иван Порфирьевич. – Что родился он в Сибири, я бы тоже так решил. Но объяснить почему, не смогу.

– По разговору. Было им сказано несколько словечек, которые я нигде, кроме как здесь, не слышала. Вы вот уже третий год в Сибири?

– Три ровно.

– От вас я таких слов, как «нашенские», не слышала. Вам оно за три года, может, и стало привычным и непримечательным, но в разговоре вы его не употребляете. А Александр Сергеевич и Сергей Николаевич всю жизнь живут в Сибири, и от них я слышала это и другие такие же слова.

– Согласен, так что давайте дальше. Про новый чин, к примеру. Про то, что звание наш вахмистр получил недавно, – подсказал Иван Порфирьевич.

– Мундир его уже не нов. А гарнитурки металлические новенькие, блестящие. И видно, что они прикручены на места старых, но не таких же в точности.

– Верно. Не новый у него мундир, не успел он новым обзавестись, – согласился мой собеседник. – Я вам еще про ремни кожаные подскажу. По ним, давно ли человек служит, правильнее определить можно. Выдают их на более долгий срок, чем суконное обмундирование. И пока из младших чинов в старшие не выбьешься, даже при смене звания не меняют. Так что это для меня также загадкой не было. Но с чего вы сказали, что новое звание было давно обещано?

– Тут я больше наугад сказала, а рассуждения были такие. Человек не женился до такого возраста и вдруг женился. Отчего? Ждал, когда сможет семью достойно обустроить. Но как пообещали повышение, так и женился. И по характеру его на это похоже.

Я умолкла, припоминая, что еще успела наговорить.

– Про образованность разъясните? – подсказал господин Еренев.

– Ну, это по разговору видно, что есть у человека образование. И писал он бойко и грамотно. Значит, учился, но не доучился. Было бы законченное образование, уж звание вахмистра-то точно давно бы получил. Видно же, что человек умен, не пьянствует, не груб. Наоборот, стеснителен, вон усы отращивает, чтобы солиднее казаться. Что еще непонятного?

– Самое непонятное осталось про то, что ребенок плохо спал ночью.

– Тут никаких особых догадок строить не нужно было. У вахмистра, как у всякого мужчины, такой же беспорядок в карманах, как у дам в их сумочках. Он когда платок доставал, вынул какие-то бумажки и пару пакетиков из аптеки. Один был с детской присыпкой, второй с порошком от изжоги. Пакетики очень свежие, совсем новые. Стало быть, он в аптеку уже с раннего утра заходил. Содовый порошок он купил, как говорят, до кучи, раз уж зашел. Да и не выпил он его, значит, не слишком его изжога донимала, главным делом для него была присыпка. Как вы полагаете, стал бы он с утра пораньше за присыпкой идти, если бы без этого лекарства ребенок ночью уснуть никому не давал?

– Про жирное на завтрак?

– Так усы лоснились. Но не полностью, как было бы, если бы их смазали бриолином, или чем там усы мажут, а кончики. Особенно ближе к уголкам губ. Все! Теперь моя очередь слушать. Ой, откуда здесь конфеты?

– Здесь твоих дедуктивных способностей, конечно, недостает? – сделал вид, что рассердился, дедушка.

– Спасибо! Вы тоже угощайтесь!

– Я бы сейчас предпочел папиросу выкурить, – сказал Еренев. – Но прежде, коли пообещал, в двух словах объясню произошедшее. Ну, про то, отчего следствие не велось. Железнодорожная жандармерия должна прежде всего охранять имущество железной дороги. Потому ей не то что не вменено, но даже не положено проводить следственные действия. Да и возможностей у нее для этого нет. Отделение охватывает участок в две тысячи верст, и хорошо, если вдали от управления на месте распоряжается вот такой неглупый вахмистр. Другой на его месте просто снял бы с поезда тело убитого и даже никаких допросов проводить не стал. Вот такая несуразица! Все собираются либо сыскную полицию при железных дорогах создать, либо сыскные отделения при жандармском корпусе да никак решить не могут, какое министерство за это платить станет. Бред!

– Так что же, следствия вовсе не будет? – не поняла я.

– Будет. По прибытии в столицу все осмотрят, дактилоскопию проведут, заведут дело и начнут следствие. Может, уже в Омске пришлют следователя и начнут расследование, потому как жертва не из простого народа. Но преступника к тому времени разыскать станет еще сложнее.

– Вот, вот, – вспомнила я. – Про личность преступника мы и не договорили.

– Да что тут говорить? Скорее всего, прав вахмистр, был в поезде чужой. Но не шулер.

– Почему?

– Есть в преступной среде мастера особого рода. Их работа, уж простите за такое сравнение, требует особой квалификации и особого умения. Карманника или того же шулера очень сложно схватить за совершенное им преступление. Доказать еще сложнее. И срока они получают небольшие. А раз шулер мог в этаком поезде за своего человека сойти, то есть выглядел небедным и солидным человеком с хорошими манерами, так он и вовсе большой мастер своего дела. Так зачем же ему на ограбление идти? А чтобы убийство совершить, тут уж совершенно странные должны быть обстоятельства, чтобы на такое подвигнуть.

– А если это был не чужой? То есть преступление совершил пассажир?

– Про обслугу не забывайте, они тоже не чужие здесь. Тогда нам нужно подозревать буквально всех.

– Что, и вас тоже? – пошутил дедушка.

– По правилам, всех, у кого нет проверенного алиби. Вы, например, не знаете, где я был этой ночью, значит, и я для вас подозреваемый. Но я это знаю и себя подозревать не стану.

– А мы точно знаем друг про друга, что были всю ночь здесь. Так что себя мы тоже не будем подозревать.

– Не смею возражать, – засмеялся Еренев. – Я вас также подозревать не стану, потому что вы можете подтвердить алиби друг друга.

В дверь постучали, товарищ прокурора ее открыл. За дверью стояла Маша. Я глянула на дедушкины часы, с момента отхода состава от станции Чулым прошло двадцать восемь минут.

За время нашей беседы Маша раз сто произнесла слово «ужас». Несмотря на это, она не выглядела слабонервной барышней. Во всяком случае, в обмороки не падала и даже не собиралась. А еще меня порадовало ее умение слушать не перебивая. Я рассказала, по возможности без лишних подробностей, про убийство и про то, что жандармы на станции забрали тело и расспросили нас обо всем нам известном. Ну и постаралась преподнести все таким образом, будто просто уговорила Ивана Порфирьевича взять меня с собой и в первом, и во втором случаях. Но уловка не сработала.

– Даша, а почему жандарм выражал свое восхищение вами?

– Влюбился, – сказала я первое, что пришло в голову.

Маша посмеялась, сочтя это шуткой, и задала вопрос снова. Я подумала и пересказала наш диалог. Как меня пытались направить на путь истинный, и как мне пришлось доказывать неправильность таких суждений о девушках. Потом пришлось еще пояснять свои умозаключения.

– Я вот тоже пыталась нечто подобное проделать, – сказала Маша. – Возможно, у меня что-то и получилось.

Маша приняла самый загадочный вид, но тут же рассмеялась и стала рассказывать. Рассказывала она хорошо, только часто перескакивала с одного на другое. И выводы из наблюдений делала верные. Еще бы не смущалась при этом так часто, что я начинала вспоминать одного знакомого гимназиста с такой же привычкой смущаться без повода, а меня эти воспоминания отвлекали.

Про убийство всем стало известно еще до отхода поезда от станции Чулым. Прав был Иван Порфирьевич, этакое утаить было невозможно. Большая часть пассажиров была расстроена трагическим происшествием, но самую бурную реакцию оно вызвало у Софьи Яковлевны. У той случилась истерика, Ирина Родионовна, как могла, утешала ее. Даже погадать на картах обещала, от чего прежде по каким-то причинам отказывалась. Из их разговора стало казаться, что Софья Яковлевна считает себя виноватой в смерти господина Соболева. Поначалу тех, кто слышал ее сбивчивый рассказ, такое признание насторожило, но вскоре привело в изумление. Софья Яковлевна полагала, что она накликала смерть на человека, которого даже по имени не запомнила и называла в разговоре то Иваном Демидовичем, то Петром Анисимовичем, тем, что постоянно играла «на фортепьянах» похоронный марш.

• Предыдущая
• 15/57
• Следующая