«Попаданец» на троне. «Бунтовщиков на фонарь!» - Романов Герман Иванович - Страница 32
- Предыдущая
- 32/95
- Следующая
— Гвардейцы в Ораниенбауме Петра Федоровича убили, пулями беднягу изрешетили. Царствие ему небесное! А голштинцев его всех штыками перекололи до смерти. А фрейлин царских всех снасильничали жестоко и в канале несчастных утопили. Ой, Матрена! Горе-то какое, царя нашего природного, благодетеля-кормильца, хоронить везут….
— Эх, Кузьма, вот и смертушка императора нашего накрыла, закололи его измайловцы штыками. А дворцы все ограбили и огню Ораниенбаум предали. А добра-то сколько уволокли, эх, нас там не было — и золота с серебром, и утвари с каменьями, и одежды дорогой немало…
— Да, любезный. Недолго Петр Федорович на своей скрипке пиликал. Вот и за ним пришла костлявая… в обличии семеновцев. И выместили гвардионцы свою злобу… Фрейлин только жалко, изнасиловали бедных. Ну, ничего, от них не убудет, лишь бы дурной болезнью не наделили…
Петр закурил папироску, на душе чуть-чуть полегчало, мысли заворочались веселее.
«Почти полторы тысячи матросов и солдат, полтора десятка орудий — с ходу сломить такую оборону в деревянно-земляной крепости и каменном дворце непросто будет. А это значит, что сегодня крепость продержится. Завтра наверняка сюда тяжелые орудия из Петербурга доставят, и матросам тогда весело станет, как мышам в духовке. Но вот времечко-то гвардию уже подожмет — завтра же Миних десант высадит в столице, и им станет не до осады игрушечной крепости и дворца. Есть шанс удержаться у Спиридова. Небольшой, но есть…»
Петр спокойно изложил свои мысли командору — моряк молчал, что-то прикидывая, но вот страха у Спиридова не было, прекрасно понимал, что в новый чин за красивые глазки не переводят.
— Ваше величество, я буду оборону держать до последнего матроса, живым я крепость изменникам не сдам. Клянусь честью!
Петр увидел, как из-за дворца выскочили несколько верховых и споро направились к ним.
В одном из них он узнал кирасира, адъютанта генерала Михаила Измайлова, и похолодело внутри — он ясно различил, что у офицера на голове окровавленная повязка. Два других всадника были казаками его личного конвоя.
«Наверно, от аванпостов скачут!» — пронеслась тревожная мысль.
— Ваше величество, вот пакет от генерала Измайлова! — Кирасир тяжело сполз с коня, его пошатывало.
— Что там?! Лекаря сюда! Ты ранен?
— Полковник Олсуфьев пытался поднять свой полк на мятеж и был застрелен. Убиты несколько офицеров и солдат, кои тоже изменили присяге. Воронежский полк с артиллерией в четыре пушки и с приданной сотней казаков идет маршем на Гостилицы. Еще четыре казачьих сотни генерал Измайлов определил для блокады Петербурга с юга. А я с лошадью упал, потому и задержался в дороге. Простите, ваше величество…
— Отведите во дворец, — Петр обратился к адъютантам, — пусть лекарь помощь окажет. Накормить и уложить спать. Да… Ты молодцом держался, благодарю за службу и присваиваю тебе следующий чин.
К великой своей стыдобе, Петр так и не разобрался, какие знаки различия сейчас в русской армии — погоны на форме у всех отсутствуют, а в позументах, нагрудных бляхах да галунах сам черт не разберется, ногу сломит. Что уж требовать от студента-недоучки?
Петр вскрыл пакет с донесением, прочитал и облегченно вздохнул. Это была хорошая новость — сегодня к вечеру у Гостилиц соберется изрядное войско.
Быстро прикинул в уме — голштинцев уже 7 рот, включая егерей, 12 рот воронежцев и столько же рот кроншлотцев к утру будет. Всего 31 рота, то есть более четырех тысяч штыков. Да кавалерии голштинской две роты и две сотни казаков — еще с полтысячи сабель. Да орудия полевые в кулак единый собрать надо — семь у голштинцев и по четыре у воронежцев и морпехов.
А ведь еще в Ораниенбауме гарнизон солидный из шести смешанных рот голштинцев и моряков имеется и с ними 14 морских крупнокалиберных орудий и пять полевых. Еще с юга Петербург четыре сотни казаков обложили. С такими силами Катькиным орлам можно по полной программе всыпать…
И тут пришлось все же оторваться от мыслей — пришли канцлер, принц, генерал Шильд и секретарь Волков, трезвый, в очередной раз, как стеклышко. Подошли и выжидающе посмотрели.
Петр наскоро написал ласковое письмо генералу Румянцеву и вручил его принцу Георгу, приказав тому отбыть на галере вначале в Нарву, а оттуда плыть обратно в Кронштадт в подчинение Миниху.
Избавившись таким образом от принца Георга, Петр приказал генералу Шильду передать новому коменданту крепость и войска, а самому принять под начало прибывшую галерами морскую пехоту с орудиями, взять еще с крепости три полевые пушки с упряжками и зарядными ящиками и с обозом двигаться на Гостилицы. С Шильдом должны были уехать канцлер и Волков с необходимыми чиновниками (казна уже ушла с первой колонной).
Подошедших следом братьев Нарышкиных Петр обругал за медлительность, приказал собрать всех придворных и имущество и к утру покинуть Ораниенбаум, отплыв в распоряжение Миниха. Продиктовав еще несколько приказов и распоряжений, Петр посмотрел на Гудовича:
— Конница наша уже готова, Андрей Васильевич? Тогда вперед, трубите поход!
Гудович влез на коня и поскакал к казармам — деревянные бараки и конюшни стояли вне крепости, за дворцом. Петр посмотрел на адъютантов — у тех ни капли сомнения в успехе, причем это не наиграно, было бы видно.
Но не успел как следует пережевать мысль, как на него, не говоря лишних слов, стали надевать кирасу — две выпуклых железных пластины с серебряной чеканкой. Красивая…
Петр хотел было заерепениться: «За труса меня держите?!» — но внезапно понял. Ведь они просто беспокоятся за его жизнь, жизнь императора. Поэтому он спокойно дал навесить на себя железо. Неприятное ощущение, будто разжирел на пуд да пива при этом неумеренно выпил. За Большим дворцом в это время загремели трубы…
— Отставить, снимайте с меня кирасу! — Петр решил не утяжелять себя. — Перед боем ее напялите. Я на вас надеюсь, а не на это железо.
Офицерам комплимент пришелся по душе, и тяжесть с плеч исчезла. Петру подвели лошадь и поддержали стремя.
Он легко запрыгнул в седло, взял в руки поводья и тронул с места четвероногую копытную подругу. Держался он в седле уверенно — в детстве у деда на хуторе каникулы проводил, да и у отца, в станице, кони всегда любимой привязанностью были, с той войны еще далекой, с немцами.
А служил отец с призывом сорок четвертого в гвардейской донской казачьей дивизии, в конно-саперном эскадроне. Так что хоть и безусым совсем был батя тогда, а войны хлебнул полной ложкой…
Шесть башен старой Копорской крепости замыкали небольшой внутренний двор с церковью и десятком казенных зданий. Еще сто лет назад цитадель была опорой шведского могущества в Ингрии, но потом ее роль перешла к Нарве и Ямбургу.
Сейчас эта древняя новгородская твердыня окончательно захирела. И лишь близость к императорским дворцам в Ропше и Ораниенбауме заставляла держать здесь незначительный гарнизон из двух гренадерских и трех пехотных рот, а также полный драгунский эскадрон.
Войска сборные, надерганы поротно из разных полков. Была в крепости и постоянная инвалидная команда, что несла службу на почерневших от времени каменных стенах и приземистых башнях.
Вот только служба солдатская отдыхом после войны с Пруссией казалась. Комендант, пожилой майор Пашков, учениями солдат не донимал, в караулах стоял от силы взвод, а разбойничков и татей шатучих поблизости, даже в местных густых лесах и непроходимых болотах, не водилось. Разве это служба — скукота вечная. Ни трактира тут рядом, ни девок веселых, гулящих, солдатам в просьбах безотказных.
Драгунам только хорошо — разъездами местность постоянно проверяют, в Ропше, Ямбурге и Нарве часто бывают. Такое про тамошние кабаки с девицами веселыми рассказывают, что у фузилеров и гренадеров скулы сводит от лютой зависти.
Единая услада для всех — за милой дочерью коменданта Глафирой посматривать. Румяная, красивая и добрая девушка всем по сердцу пришлась, но вот одна беда у нее — бесприданница. С вдовым отцом на жалованье только живут, а поместья с крестьянами для прокормления у них отродясь не было — захудал совсем их древний род…
- Предыдущая
- 32/95
- Следующая
