Двум смертям не бывать - Шнейдер Наталья "Емелюшка" - Страница 16

– Благодарствую, мать ее так…

Рамон вернулся в кровать. Скорчив брезгливую мину, взял за хвост обеих крыс, положил их на пол. Посадил рядом кошку, пригрозил:

– Еще раз мне под нос положишь – хвост оторву. Я это не ем, ясно?

Запустил подушкой в сторону хохочущего воспитателя. Тот понял намек, исчез за дверью. Рамон пощекотал кошку за ухом. Та потерлась щекой о руку, спрыгнула с постели и юркнула в щель.

Утром на полу ровным рядом лежало полдюжины крыс.

Море дало о себе знать загодя: свежим соленым воздухом, разлившимся меж холмами, кружащимися над головой чайками. И все же, когда холмы раздвинулись, открывая сероватую бесконечность, Эдгар замер от неожиданности. Слишком уж оно было огромным. Проведшему детство среди лесов, а юность – в камне узких городских улиц казалось невозможным поверить в то, что все это – настоящее.

Эдгар направил коня к берегу, остановил неподалеку от обрыва. Где-то за спиной войско продолжало мерно двигаться своим путем – на запад к гавани. Но сейчас Эдгару не было до них дела.

Рядом спешился Рамон, шагнул к краю бездны.

– Осторожней! – не выдержал Эдгар.

Тот отмахнулся, начал спускаться, прыгая по камням. Эдгар хотел было последовать за братом, но одного взгляда вниз хватило для того, чтобы замерло, отказываясь подчиняться, тело, а ноги стали ватными.

– Рамон!

– Иди сюда, – откликнулся тот. – Тут здорово.

Ученый снова глянул вниз: Рамон устроился на небольшом каменном карнизе, свесив одну ногу и опираясь подбородком на колено другой. Далеко внизу шелестели волны, вылизывая скалы.

– Иди сюда! – повторил он, глядя снизу вверх.

Эдгар покачал головой, честно признался:

– Боюсь.

– А, – отозвался брат, и Эдгар, как ни старался, не смог уловить в голосе ни тени насмешки. – Понятно. Ты иди, если не хочешь ждать, я догоню. Коня только стреножь.

– Я тут посижу. – Молодой человек опустился на валун. Помолчал, глядя на волны.

– Красиво.

– Красиво, – повторил снизу Рамон. – Хочу запомнить. Люблю море.

– Разве в Агене его нет?

– Там оно другое… Не знаю, как объяснить. Увидишь.

Он в самом деле не знал, как объяснить, порой чувствуя себя удивительно косноязычным. Но то, что это море – серая вода под серыми тучами, холодная, несмотря на начало лета, – разительно отличалось от того, яркого, в бликах солнечных зайчиков, пляшущих на волнах, казалось очевидным. Он не смог бы сказать, какое любит больше. Там, на западе, в Агене, он скучал по дому и, прожив два года, не выдержал, попросил герцога отпустить. Тем более что дальнейшие завоевания, похоже, откладывались – за эти два года армия едва-едва смогла навести порядок в окрестностях города. Но и дом оказался чужим. То, что в памяти чудилось родным гнездом, наяву оказалось холодными каменными стенами, полными сырости и сквозняков, и чужими людьми, которых Рамон вроде был бы должен любить, но никак не выходило. С матерью он рассорился едва ли не через неделю после возвращения, потребовав отчета о том, как ведутся дела – как-никак, именно Рамон с Рихмером теперь были старшими мужчинами в доме. И если брат предпочитал не лезть в дела, отговариваясь скукой, а на деле – опасаясь спорить с матушкой, не желавшей выпускать главенство из рук, то привыкший повелевать людьми Рамон хотел быть хозяином в собственном доме. Ему это удалось, но мать фактически перестала общаться, ограничиваясь парой вежливых фраз за обедом. В качестве шага к примирению Рамон согласился жениться – и мать оттаяла, когда ей препоручили выбор невесты и организацию свадьбы. Самому юноше было совершенно все равно. Жена оказалась тихой и незаметной, как и полагается девушке из хорошей семьи, слушала мужа, опустив очи долу, со всем соглашаясь – и Рамон потерял к ней интерес еще до конца медового месяца, сведя все общение к выполнению супружеского долга и все тем же пустым разговорам за обедом. Наверное, это было неправильно, но по-другому не получалось.

Он сам не знал, чего ждет от возвращения на запад. Порой Рамону казалось, что память услужливо подсовывает то, как должно было быть, вместо того, что было на самом деле. Что он придумал себе Аген, как когда-то придумал отчий дом. Но по крайней мере сюзерену он был нужен, а родне – нет.

Похоже, Дагобер не стал откладывать разговор с отцом, потому что герцог вызвал Рамона уже через день. Явившись, юноша обнаружил в зале, служившем герцогу приемной, Хасана и отца Сигирика, присланного высоким престолом. Его святейшество полагал, что не след оставлять войско, должное нести язычникам свет истинной веры, без представителей церкви. Справедливости ради нужно сказать, что Сигирик не только справлял службы, отпускал грехи перед битвой и следил за нравственностью вверенной ему паствы. Решив, что служителю Господа подобает проявлять милосердие не одними молитвами, он вместе со своей свитой ходил за ранеными, не говоря уж о последнем причастии. И все же его недолюбливали, да и трудно любить человека, который вместо того, чтобы закрывать глаза на мелкие грешки, свойственные всем людям, пускался проповедовать. Многие из застигнутых им на месте преступления предпочли бы епитимью воистину зубодробительному морализаторству.

Герцог вошел в зал, кивнул в ответ на поклоны, жестом отпустил слуг. Вместо того чтобы воссесть на богато разукрашенное подобие трона, по-простому опустился на ступеньку рядом, указал гостям на приготовленные для них сиденья. Сигирик скривился – сам он и без того разговаривал бы с герцогом сидя, но позволить то же мальчишке и язычнику… Авгульф сделал вид, что не заметил выразительной гримасы святоши, и велел Рамону пересказать услышанное от Лии. Тот начал рассказывать, стараясь не упустить ни малейшей детали.

– Бред! – вскричал священник, едва Рамон заговорил о крысах. – Все знают, что…

– Отче, – мягко прервал его герцог. – Прошу тебя, дай гостям ответить на мои вопросы. Трудно о чем-то судить, не выслушав до конца.

– Не всякие речи должно слушать. То, что противоречит святому писанию, не должно осквернять ни слуха, ни мыслей.

– Отче, твои познания в святых текстах превосходят мои. Не будешь ли ты так добр напомнить, каким именно строкам писания противоречат слова этого юноши?

– Они противоречат здравому смыслу. Все знают, что…

– Значит, писанию они не противоречат? Тогда позволь, мы закончим разговор. – Герцог кивнул бывшему оруженосцу. – Рамон, продолжай.

– Да я, по сути дела, закончил.

– Хорошо. – Авгульф повернулся к Хасану. – Скажи, здесь действительно считают, что черную смерть носят крысы?

– Да, господин.

– Признаться, я не понимаю. У нас говорят, что эту болезнь наводят своим колдовством криды. Когда в город приходит черная смерть, она никогда не заходит в их дома, и это позволило ученым мужам утверждать, что сей народ в сговоре с болезнью.

– Криды… – протянул Хасан. – Правильно ли я понял, ты говоришь о народе, что рассеян по всему свету, не имея родины?

Герцог кивнул.

– Мне кажется странным мнение, будто они не болеют, – сказал толмач. – Когда в город приходит черная смерть, криды тоже заболевают, я не раз видел это собственными глазами.

– Некоторые считают, – сказал Авгульф, – что криды просто ненавидят истинную веру и пользуются любым способом, чтобы навредить тем, кто ее исповедует. Правда это или нет, но подобное мнение дает хоть какое-то объяснение, зачем это нужно кридам – если болезнь наводят они. Зачем это нужно крысам и могут ли неразумные твари наводить черную смерть?

– Ты прав, крысам это не нужно, тем более что животные не умеют чего-либо желать. Наши ученые считают, что сперва они заболевают сами, болезнь разносится от твари к твари. И когда больных крыс становится слишком много, черная смерть переходит к людям – возможно, с подпорченной пищей или с миазмами, которые распространяют больные животные. Не раз было замечено, что сперва в домах начинают появляться крысиные трупы, а вскоре в город приходит черная смерть.