Реквием по Германии - Керр Филипп - Страница 4

– Ты это тоже украла?

Я взял сигарету и склонился, чтобы прикурить от зажженной спички.

– Послушай, хоть дома забудь, что ты сыщик, – проворчала она и добавила еще более раздраженно: – Если уж тебе так хочется знать, это подарок от одного янки. Сам знаешь, некоторые из них совсем еще мальчики и бывают очень добры.

– Ну еще бы! – прорычал я.

– Они любят поговорить по душам, только и всего.

– Могу себе представить, какие у тебя прекрасные возможности совершенствовать свой английский. – Я широко улыбнулся, пытаясь скрыть сарказм в голосе: еще не пришло время сводить счеты, несмотря на то что мне чертовски хотелось знать, как она объяснит происхождение флакона духов «Шанель», который прячет в одном из своих ящиков.

Прошло довольно много времени после того, как Кирстен отправилась в бар, когда раздался стук в дверь. Все еще взвинченный вчерашней смертью ивана, я сунул его пистолет в карман куртки, прежде чем ответить на стук.

– Кто там?

– Доктор Новак.

Разговор о нашем деле не занял много времени. Я объяснил клиенту, что мой информатор из штаба Группы советских оккупационных войск позвонил в полицию Магдебурга – ближайшего к Вернигероде штабного города, – и там ему подтвердили: фрау Новак действительно задержана органами МВД с целью «защитить ее от нападения». По возвращении Новака домой, он и его жена будут немедленно депортированы на Украину, в Харьков, для работ «на благо жизненно важных интересов народа Союза Советских Социалистических Республик».

Новак мрачно кивнул.

– Этого и следовало ожидать, – обреченно вздохнул он. – Большинство металлургических предприятий сконцентрировано именно там.

– И что вы будете делать теперь? – спросил я.

Он покачал головой с таким унылым видом, что мне стало его безмерно жаль, и не меньше жаль фрау Новак: она была обречена.

– Вы знаете, где меня найти, если вам понадобится моя помощь.

Новак кивнул на мешок с углем, который мы с ним дотащили от такси до моей квартиры, и сказал:

– Судя по вашему лицу, нелегко достался вам этот уголь.

– Скажу прямо, этого угля не хватит даже на то, чтобы поддержать тепло в моей квартире хотя бы в течение дня. – Я помолчал. – Это не мое дело, доктор Новак, но все же... Вы вернетесь?

– Вы правы, это не ваше дело.

Как бы то ни было, я пожелал доктору удачи, а когда он ушел, перенес уголь в гостиную в предвкушении вожделенного тепла в моем доме и разжег в печке огонь.

Я прекрасно провел утро, праздно валяясь на кушетке, и намеревался остаться дома на весь день, но в полдень нашел трость в буфете и, прихрамывая, с трудом добрался до Курфюрстендам, где, отстояв в очереди по меньшей мере полчаса, сел на трамвай, следующий в восточном направлении.

– Черный рынок! – крикнул кондуктор, когда за окнами вагона показался разрушенный Рейхстаг, и я вместе со всеми покинул трамвай.

Ни один немец, сколь бы респектабельным он ни был, не считал для себя зазорным время от времени посещать черный рынок. Здесь сходились пути и едва сводящего концы с концами горожанина со средним доходом двести марок в неделю, которого хватало только на пачку сигарет, и преуспевающего бизнесмена. И тот и другой были не прочь воспользоваться услугами черного рынка, потому что, в сущности, бесполезные рейхсмарки годились только для того, чтобы платить ренту и покупать продукты по скудным продовольственным карточкам. Для изучающего классическую экономику Берлин мог бы стать прекрасной моделью делового цикла, обусловленного и алчностью, и нуждой.

Перед черневшим Рейхстагом на площади размером с футбольное поле по меньшей мере тысяча людей кучковалась небольшими конспиративными группками, держа перед собой предлагаемый на продажу товар: пакеты с сахарином, сигареты, иглы для швейных машин, кофе, продуктовые карточки, в основном поддельные, шоколад и презервативы. От одной группки к другой прохаживались потенциальные покупатели, с нарочитым пренебрежением осматривая выставленный на продажу товар и выискивая то, что они пришли купить. А купить здесь можно было все что угодно: от документов, подтверждающих право на разрушенную бомбежкой собственность, до фальшивых сертификатов о денацификации, гарантировавших, что предъявитель сего «не заражен нацистской идеологией» и потому может быть принят на работу по какой-либо специальности, находившейся под контролем союзников, будь то дирижер оркестра или дворник.

Но утверждать, что здесь бывают только немцы, – значит погрешить против истины. Французы приходили покупать ювелирные украшения для своих подруг, оставшихся дома, британцы приобретали фотоаппараты, дабы запечатлеться во время отдыха на море, американцы скупали антиквариат – большей частью искусные подделки, производимые многочисленными кустарными мастерскими, расположенными недалеко от Савиньиплац, Иваны приходили, чтобы потратить месячное жалованье на покупку часов. Вот на них-то я и возлагал надежды.

Я занял место рядом с мужчиной на костылях – его протез торчал из мешка, висевшего за спиной, – и выставил часы на обозрение, держа их за ремешки. Некоторое время спустя я дружелюбно кивнул моему одноногому соседу. На мой взгляд, у него не было ничего, выставленного на продажу, и, не удержавшись, я полюбопытствовал, что он продает.

Красноречивым движением затылка он указал на свой мешок и ответил без тени сожаления:

– Мою ногу.

– Это очень плохо. Как же вы сами без нее?

Его лицо осталось совершенно бесстрастным. Затем он взглянул на мои часы.

– Превосходные, – сказал он. – Тут минут пятнадцать назад толкался иван. Он искал хорошие часы. За десять процентов я мог бы найти и привести его к вам.

Я задумался: кто знает, как долго мне придется дрогнуть на холоде, пока я не продам их?

– Пять, – услышал я свой голос. – Но если он купит.

Мужчина согласно кивнул и, налегая на костыли; исчез в направлении Кроллоперахаус. Минут через десять он вернулся, тяжело дыша, в сопровождении не одного, а двоих русских солдат, которые после множества убедительных доводов купили «Микки-Маус» и золотой «Патек» за тысячу семьсот долларов.

Когда иваны ушли, я отсчитал девять сальных банкнот от пачки денег, полученных от них, и вручил одноногому.

– Может, теперь вам не придется продавав вашу ногу.

– Может быть, – ответил он, презрительно фыркнув, и несколько минут спустя продал свой протез за пять блоков сигарет «Уинстон».

В тот день мне больше не везло, и, надев на руку двое оставшихся часов, я решил возвратиться домой. Но, проходя мимо похожего на призрак Рейхстага с окнами, заложенными кирпичами, и скелетоподобным остовом купола, я передумал. А причиной тому послужил один из разухабистых рисунков, намалеванных на стене, сопровожденный надписью: «То, что делают немецкие женщины, заставляет немца рыдать, а американца – ходить в кальсонах».

Поезд на Целендорф со станции в американском секторе Берлина быстро доставил меня на Кронпринценалле, к находившемуся в километре от военного штаба США американскому бару «Джонни», где работала Кирстен.

К этому времени уже стемнело, и я отыскал бар по сияющим огнями запотевшим окнам и нескольким джипам напротив него. Надпись над довольно обшарпанной дверью гласила, что вход открыт только для военнослужащих трех высших чинов. Перед дверью топтался пожилой мужчина, сутулая фигура которого напоминала эскимосскую хижину иглу, – один из тысячи горожан – собирателей мусора, зарабатывающих на жизнь, подбирая окурки сигарет. Как и проститутки, каждый собиратель мусора имел свой собственный район с вожделенными тротуарами перед американскими барами и клубами, где в удачный день случалось насобирать до ста окурков; табака хватало на то, чтобы сделать десять – пятнадцать сигарет и продать их за пять долларов.

– Эй, дядя! – обратился я к нему. – Хочешь заработать четыре штуки «Уинстона»? – Я достал пачку, купленную у Рейхстага, и положил четыре сигареты на ладонь. Слезившиеся глаза мужчины нетерпеливо метнулись от сигарет к моему лицу.