Реквием по Германии - Керр Филипп - Страница 3

Следующим ударом я повалил солдата на пол, и половина его туловища оказалась по ту сторону распахнутой двери вагона мчащегося на полной скорости поезда. Лежа на его брыкающихся ногах, я старался помешать ивану удержаться в вагоне. Его липкие от крови пальцы скользнули по моему лицу, а затем отчаянно сцепились у меня на шее. Он с силой сжал пальцы, и в горле у меня захлюпало, точно кипяток в кофеварке «Экспресс».

Несколько раз я резко ударил его в подбородок, а затем ребром ладони по шее. Его голова откинулась навстречу свистящему потоку ночного воздуха. Переводя дух, я вздохнул.

И вдруг Жуткий звук ударил мне в уши, точно перед лицом разорвалась граната. На секунду его пальцы, казалось, разжались. Я не сразу понял, что солдату снесло голову либо деревом, либо телеграфным столбом.

Сердце готово было выпрыгнуть из груди. Я ввалился в вагон настолько обессиленный, что не смог сдержать приступа тошноты. Я согнулся пополам, и меня вывернуло на мертвое тело.

Через несколько минут, придя в себя, я сбросил с поезда труп, карабин и потянулся за вонючей шинелью ивана, но она оказалась подозрительно тяжелой. Обшарив карманы, я обнаружил сделанный в Чехословакии автоматический пистолет 38-го калибра, несколько наручных часов, по всей видимости краденых, и полупустую бутылку «Московской». Решив оставить себе пистолет и часы, я откупорил водку, протер горлышко и поднял бутылку к морозному ночному небу.

– Храни тебя Боже, – сказал я по-турецки и сделал изрядный глоток, затем, выбросив бутылку и шинель, закрыл дверь.

Когда на железнодорожной станции я покинул поезд, в воздухе кружили крупные хлопья снега, напоминая мне клочки корпии. Между станцией и дорогой намело невысокие сугробы-трамплины. Похолодало, и небо тяжело нависло над городом. Густой туман плыл вдоль запорошенных снегом улиц, словно сигарный дым над хорошо накрахмаленной скатертью. Поблизости одиноко мерцал уличный фонарь, около него я и столкнулся с британским солдатом, возвращавшимся, пошатываясь, домой с несколькими бутылками пива в каждой руке. Когда он взглянул на меня, смущенная пьяная усмешка на его лице сменилась настороженным выражением, и он испуганно выругался.

Я быстро прошмыгнул мимо него и услышал звон разбившейся бутылки, выскользнувшей из его пальцев. Внезапно мне пришло в голову, что мои руки и лицо перепачканы кровью ивана да и моей собственной. Должно быть, я выглядел как Юлий Цезарь в предсмертной тоге.

Нырнув в ближайшую аллею, я умылся снегом. Казалось, он удалил с моего лица не только кровь, но и кожу, и, по всей видимости, оно осталось таким же красным, как и было до этого. Я продолжил путь и добрался до дома без приключений.

Уже перевалило за полночь, когда я плечом открыл входную дверь. Войти, по крайней мере, было легче, чем выйти. Ожидая увидеть жену в постели, я не удивился темноте, но в спальне никого не было.

Прежде чем раздеться, я вынул содержимое из карманов. Выложив на туалетный столик часы ивана – «Ролекс», «Микки-Маус», золотой «Патек» и «Доксас», – я про себя отметил, что все они идут с расхождением в одну-две минуты. Но вид точно идущих часов, казалось, только подчеркивал опоздание Кирстен. Однако у меня не было сил беспокоиться о ней, и потом, я догадывался, где она и чем занимается.

Мои руки тряслись от переутомления, в висках пульсировала боль, как будто по голове шлепали молотком для отбивания мяса. Я доплелся до кровати с таким же воодушевлением, как если бы меня гнали со стадом быков на пастбище.

Проснулся я от отдаленного грохота – где-то взрывали грозящие обвалом руины. За окном по-волчьи завывал ветер, и я теснее прижался к теплому телу Кирстен. Тем временем мой мозг подсознательно подмечал улики, порождавшие в душе сомнения: аромат духов на шее, пропахнувшие табаком волосы.

Я не слышал, как она легла.

Резко пошевелившись, я почувствовал боль в правой ноге и в голове. Закрыв глаза, застонал и теперь уже медленно и осторожно повернулся на спину, вспоминая ужасные события минувшей ночи. Я убил человека. Хуже того – я убил русского солдата. Тот факт, что я сделал это, дабы защитить собственную жизнь, не имел бы ни малейшего значения для назначенного Советами суда. За убийство солдат Красной Армии выносился только один приговор.

Сейчас я допытывался сам у себя, много ли людей видели меня идущим от Потсдамской железной дороги с руками и лицом, точно у южноафриканского охотника. Если все обойдется, лучше по крайней мере несколько месяцев не появляться в Восточной зоне. Глянув на поврежденный бомбой потолок спальни, я подумал, что зона может, пожалуй, и сама добраться до меня: Берлин был своего рода зияющей дырой, всегда найдутся желающие поставить на нее решетку, поработать над ней. Вот и меня уже дожидается в углу спальни мешок с купленным на рынке строительным гипсом, нужно только выбрать время, чтобы отремонтировать потолок. Мало кто, и я в том числе, верил, что Сталин намерен оставить в покое Берлин – небольшой островок свободы.

Я поднялся с кровати, ополоснул лицо из кувшина, оделся и пошел на кухню, чтобы отыскать что-нибудь на завтрак.

На столе лежали продукты, которых вчера не было: кофе, масло, банка сгущенного молока и пара плиток шоколада – все из гарнизонного магазина, куда допускались только американские военнослужащие. Немецкие магазины были опустошены, как только в город вошли продовольственные части, и теперь местному населению продукты выдавались по карточкам.

Мы были рады любой пище: отоварив продуктовые карточки, на которые причиталось три с половиной тысячи калорий на двоих, зачастую ходили голодными. После окончания войны я похудел более чем на пятнадцать килограммов. В то же время меня одолевали сомнения по поводу того, каким образом Кирстен удается добывать это дополнительное продовольствие. Но в данный момент голод одержал верх, я отбросил сомнения и принялся жарить картошку, добавив несколько кофейных зерен для вкуса.

Привлеченная аппетитным запахом готовящейся пищи, в дверях кухни появилась Кирстен.

– Хватит на двоих? – спросила она.

– Конечно, – ответил я и поставил перед ней тарелку.

Теперь Кирстен заметила синяк на моем лице.

– Бог мой, Берни, что с тобой случилось?

– Да подрался с Иваном вчера вечером.

Я позволил ей дотронуться до моего лица и тем самым продемонстрировать трогательную заботу, прежде чем сесть за стол и съесть приготовленный мною завтрак.

– Этот ублюдок пытался ограбить меня. Мы схватились, он получил свое и быстренько убрался. – Я не собирался рассказывать ей, что русский мертв, – какой смысл обоим изводить себя страхом?

– Я видела часы, они превосходные. Должно быть, стоят пару тысяч долларов.

– Утром поеду к Рейхстагу и попробую продать их Иванам.

– Будь осторожен, как бы он не заявился туда искать тебя.

– Не волнуйся, все будет в порядке. – Я отправил в рот вилку с картофелем, взял в руки банку с американским кофе и бесстрастно уставился на нее. – Поздновато ты вернулась вчера вечером.

– Ты спал как ребенок, когда я пришла. – Кирстен поправила ладонью волосы и добавила: – У нас было очень много работы. Один янки отмечал день рождения.

– Понятно.

Моя жена по профессии учительница, но теперь работала официанткой в баре в Целендорфе, который посещали только американские военнослужащие. Под шинелью, которую она накинула на плечи, спасаясь от холода в квартире, на ней уже было надето красное ситцевое платье и тонкий с оборками фартук – ее униформа.

Я взвесил банку кофе на руке.

– Ты украла это?

Она кивнула, избегая моего взгляда.

– Не представляю, как ты все это проносишь, – удивился я. – Разве они не обыскивают вас? Неужели не замечают недостачи в кладовой?

Она улыбнулась.

– Ты даже не представляешь, сколько там продуктов! Эти янки потребляют более четырех тысяч калорий в день. Солдат за один вечер съедает твой месячный рацион, да к тому же еще лакомится мороженым. – Она закончила завтрак и вынула из кармана шинели пачку сигарет «Лаки Страйк». – Хочешь одну?