Что к чему... - Фролов Вадим Григорьевич - Страница 12

• Предыдущая
• 12/39
• Следующая

– Не знаю… – Потом он как-то зашипел: – Н-ну, я узн-н-наю. – И выбежал из вестибюля.

Я догонять его не стал. Урок уже почти кончился, Мария Ивановна рассказывала что-то, но ее, по-моему, никто не слушал. Когда я вошел в класс, Валечка вопросительно и немного испуганно посмотрел на меня. Я сделал вид, что не заметил.

Когда прозвенел звонок, Капитанская дочка, собирая свой портфель, сказала:

– Обещайте мне только, что вы не будете доискиваться. И давайте не вспоминать об этом… Вы хорошие ребята.

Мы промолчали, и она, покачав головой, вышла. В дверях она столкнулась с Евгленой Зеленой – Еленой Зиновьевной, нашей классной воспитательницей.

– Что у вас тут происходило? – спросила Евглена. – Я проходила случайно мимо и слышала такой шум…

Она всегда проходит случайно!

– Ничего, – спокойно сказала Мария Ивановна и ушла.

Евглена покачала головой.

– Ларионов, – сказала она, – принеси, пожалуйста, записку от отца, что у тебя действительно больна сестра и тебе надо за ней ухаживать.

– У меня действительно больна сестра, но мне не нужно за ней ухаживать, – сказал я.

– Значит, прогул? – спросила Евглена.

– Значит, прогул, – сказал я.

Она молча кивнула, как будто ничего другого от меня не ожидала, и вышла, поджав губы.

– Ну и дурак! – закричала Ольга. – Подумаешь – принципиальный. Меня только подвел…

– Он правильно сделал, – сказала Наташа.

– Слишком уж вы все правильные, – сказала Ольга и вышла, хлопнув дверью так же, как Кныш, и мне почему-то стало ее жалко, я даже не обрадовался, что Наташа вступилась за меня. Я-то знал, какой я «правильный».

Уроки в этот день шли ужасно медленно, а перемены пролетали за одну секунду, потому что в каждую перемену мы обсуждали то, что произошло на уроке литературы, пока вдруг Гришка не сказал, хлопнув кулаком по парте:

– Хватит! Она же просила ничего не выяснять. Значит, ей это неприятно. И точка.

Все согласились, хотя и поворчали немного, и только Наташа через некоторое время сказала:

– А по-моему, надо узнать. Можно же ей ничего не говорить, но мы должны знать, что за подлец у нас в классе.

И опять мнения разделились. Я, пожалуй, был согласен с Наташкой, но то, что она сказала, чтобы сделать это тайком от Капитанской дочки, мне не понравилось. Я, правда, этого не сказал, – у меня был свой план.

После уроков я сказал Гришке, Осе и Валечке:

– Пошли вместе. Надо поговорить.

Валечка было заныл,. что он опоздает в музыкальную школу, но Гришка так посмотрел на него, что он сразу согласился. Я еще не знал толком, что? я, собственно, буду говорить, но, когда мы пришли в наш скверик, начал неожиданно для себя.

– Это ты, – сказал я Валечке так, как будто и в самом деле точно знал, что это он написал то письмо.

– Ты что? – закричал Валечка. – Докажи! Докажи!

– Ты, в самом деле, Сашка… того… знаешь что-нибудь, что ли? – спросил Гриша и неодобрительно посмотрел на меня.

– Знаю, – сказал я. – Это он.

Наверно, я сказал это так убежденно, что и Гриша и Ося сразу поверили, а Валечка совсем растерялся. Он залопотал что-то, забормотал и вдруг бросился бежать. Ося было кинулся за ним, но сразу остановился и махнул рукой.

– Не сто?ит, – сказал он. – Рук марать не стоит.

Валечка бежал к выходу из скверика, и там навстречу ему вышел Володька Кныш. Он загородил Валечке дорогу, и мы, не сговариваясь, побежали туда. Кныш что-то сказал Валечке, и тот, отшатнувшись от него, повернулся и побежал в нашу сторону, но, увидев, что мы бежим навстречу, остановился. Вид у него был такой загнанный, что, когда мы подбежали к нему, Гриша сказал:

– Беги, мы его задержим.

– Спасибо, – сказал Валечка и так припустил по аллейке, что Оська засмеялся.

Засмеялся и я, но мне было противно, и, когда Кныш подошел к нам, я не стал ни о чем говорить, а взял и ушел. Оглянувшись, я увидел, как все трое, стоя на одном месте, размахивали руками и о чем-то спорили. Я пошел домой, решив обо всем посоветоваться с батей. Я редко прибегал к его помощи. Не потому, что стеснялся или боялся, что он не поймет, а просто всегда помнил, что? он может сказать.

«Я, конечно, выслушаю тебя, – говорил батя, – и может быть, что-нибудь посоветую, но имей в виду: грош цена человеку, а тем более мужчине, если он сам не может разобраться в своих делах».

Я ужасно не хотел, чтобы мне, как человеку, а тем более мужчине, была грош цена. Но вот тут мне показалось, что именно такой крайний случай наступил. Как оказалось через несколько дней, я ошибался, – все это были детские игрушки по сравнению с тем, что мне вскоре пришлось испытать. Но я-то тогда еще не знал и решил вечером поговорить с батей.

Он пришел поздно – заходил к Нюрочке; ей стало еще лучше, и батя был довольно спокойный. Совсем спокойным он теперь не был никогда. Мне все время казалось, что его гложет что-то, – уж больно часто он сосал свою трубку. А что с ним, я спросить не решался, – соберусь было, но он как будто сразу догадается и примет такой вид, что у меня отпадает вся охота спрашивать.

– Мне с тобой нужно поговорить, – сказал я бате, когда мы кончили ужинать.

– О чем? – спросил батя, и мне показалось, что он насторожился.

– Да так, кое о каких своих делах.

– Назрела необходимость?

– Ага.

– Ну, давай.

Батя сел за свой стол, а я принялся ходить по комнате и все не знал, с чего начать.

– А ты начни с чего-нибудь попроще. Но вообще-то имей в виду, что грош цена человеку, а особенно мужчине, который…

И т. д. и т. п.

Я пропустил мимо ушей эту его знаменитую фразу и вдруг спросил:

– Батя, а тебе сколько лет было, когда ты начал с девчонками целоваться? – и схватился за голову – о чем это я, вот осел: хотел же совсем о другом говорить, и вдруг – на тебе! Видно, здорово засела мне в голову эта Лелька…

Батя крякнул и внимательно посмотрел на меня. Хорошо еще, что он не засмеялся, – если бы он даже только улыбнулся, я бы, наверно, провалился сквозь землю.

– Ну, рассказывай, – сказал он.

И я, красный как вареный рак, заикаясь на каждом слове, рассказал ему про Лельку.

– Эт-то… очень плохо? – отдуваясь, спросил я под конец.

Вопрос, конечно, дурацкий, но что-то мне надо было спросить, иначе зачем бы я рассказывал. Батя сидел, отвернувшись от меня, опершись лбом на руку, и шея у него была красной.

«Вот, даже смотреть на меня не хочет», – подумал я и еще раз обозвал себя ослом.

Наконец он повернулся ко мне: вид у него был очень серьезный, но лицо как-то странно кривилось – как будто он хотел чихнуть, но никак не мог.

– Вообще-то, – сказал он, – о таких вещах не очень принято рассказывать. Я, например, никогда и никому не рассказывал о таких вещах, но раз уж ты… хмм… удостоил меня своим доверием… – Он встал из-за стола и тоже начал ходить по комнате – …Раз уж ты рассказал, то… Послушай, а… ну, она тебе… нравится, что ли?

Я замотал головой.

– Не понимаю, – сказал батя и рассердился. – Да ты не финти. Нравится – так и скажи.

– Нет, – сказал я, – то есть… нравится, но…

– Ага, понимаю, – сказал батя. – Тогда это плохо. Совсем не обязательно лезть со своими поцелуями к человеку, который тебе нравится. Но…

– Не буду я с ней больше целоваться… – пробурчал я.

– Почему? – спросил батя и засмеялся. – Это ведь, наверно, весьма… приятно?

– Приятно, приятно! – заорал я. – Я к тебе как к человеку, а ты мне мораль читаешь, да еще издеваешься… Конечно, приятно… Будто не знаешь?!

– Ты не сердись, – сказал батя. – Ты от меня совета ждешь, а я, пожалуй, тебе тут никакого совета дать не могу. Поступай так, как тебе подскажет разум и… сердце… Парень ты неглупый, и сердце у тебя, по-моему, тоже есть.

– Спасибо, – буркнул я.

Тут уж он разозлился всерьез.

• Предыдущая
• 12/39
• Следующая