Ковентри возрождается - Таунсенд Сьюзан "Сью" - Страница 21

У нас не было кредитных карточек, и мы ничего не брали в долг. Членский взнос Дерека в Общество любителей черепах составлял всего четыре фунта в год (сюда входила и оплата информационных бюллетеней, выпускавшихся дважды в год). Я почти не пользовалась косметикой или лаком для волос. Видеосистему нам подарила моя мать, отчаявшись освоить ее. Мебель большей частью Дерек мастерил сам – поэтому в нашем доме трудно было найти хоть одну вещь, которая бы не качалась, не опрокидывалась или нормально открывалась.

Последний раз мы были вместе в отпуске пять лет назад. Это была автобусная поездка по Шотландии. В автобусе детей тошнило, а когда нас всех перекусала мошкара, не было денег на мазь, успокаивающую зуд. Приходилось клянчить у пенсионеров, из которых состояла наша группа, чтобы они выдавили нам хоть чуточку из своих тюбиков.

В нашем доме деньги были богом. Но это был строгий, сердитый бог. Суть была не в поклонении деньгам, а в трепете перед ними. Поэтому мы вели очень скромную жизнь. Лишь материально обеспеченные люди могут позволить себе любые прихоти.

– Только бы дети перестали расти, – говаривал Дерек.

Ведь именно дети подрывали наши финансовые ресурсы. Без каких-то вещей они просто не могли жить. Мы с Дереком исключали самую мысль о том, что наши дети не будут счастливы. Понимаете, мы с Дереком оба были в детстве несчастны. Потому мы и поженились: чтобы произвести на свет себе подобных и тем самым вновь попытать счастья.

Вместо того чтобы проявить благоразумие и подыскать гостиницу подешевле, я пошла и проколола себе уши на Риджент-стрит. Я поразилась, как это больно. Девушка, которая специальным автоматом вставляла серьги, сказала мне, что ни в коем случае нельзя вынимать из ушей крошечные золотые кнопки. Кроме того, через каждые четыре часа я должна вращать их в отверстиях и протирать мочки спиртом, если только не хочу получить «серьезного заражения». После этого она прочла мне лекцию об охране живой природы. Я объяснила, что получила леопардовую шубку в подарок, но она отрезала, что «важен сам принцип». Говорила она все это так, словно до нее этого в жизни никто не говорил.

– Не понимаю, как вы можете расхаживать в шкуре убитого животного, – заключила она, поскрипывая кожаным костюмом.

Пришлось ждать, пока уши у меня перестанут кровоточить; тем временем я согласилась, что это бессердечно с моей стороны, чем весьма ее ублажила. И тут у меня вырвалось любимое выражение моей матери, я не успела прикусить язык:

– Нужда заставит…

– Что вы хотите сказать?

– Хочу сказать, что мне больше нечем согреться, – ответила я.

Выйдя на улицу, я тут же вынула из ушей золотые кнопки и вдела нефритовые серьги. Летиция была права, с моими оранжевыми волосами они смотрелись прелестно. Теперь у меня оставалось всего пятнадцать фунтов и один пенни. Я проявлю благоразумие и немедленно стану подыскивать номер в гостинице.

В классе живописи художественной школы для трудящихся Джон Дейкин и Брадфорд Кинз стояли над мольбертами друг против друга. Вокруг виднелись седые и лысые макушки: пенсионеры, склонившись, усердно копировали Тициана.

– Я пришел узнать насчет мамы.

– Кто ваша мама?

– Лорен Макскай, – солгал Джон.

У Брадфорда затрепетало сердце от тысячи электрических разрядов. Он даже дышать перестал. Кровь отхлынула от его лица. Он потерял всякое самообладание. Ему было двадцать шесть лет.

– Вы знаете, где она? – спросил Джон, размышляя про себя, неужели этот неряха с длинной, нелепой, заляпанной красками бородой к полудню уже напился.

Впервые встретив Лорен Макскай в январе, Брадфорд в считанные минуты страстно влюбился в нее. С тех пор он жил одним желанием – видеть ее и слышать ее голос. В перерывах между их невинными встречами, дважды в неделю, жизнь лишалась радости; по ночам он лихорадочно писал картины: Лорен в своем черном костюме, Лорен обнаженная, Лорен… Лорен… Лорен… Лорен.

– Нет, я не знаю, где она. – Голос Брадфорда предательски задрожал. – Она пропустила два занятия. Адреса она так и не дала, вот я и не знал, где и как ее искать.

В его голосе слышалась одержимость. Джон отнес ее за счет его артистической натуры: всем известно, что художники – полоумные, вечно оттяпывают себе уши или бросают приличную работу и сбегают на острова, где живут среди тучи туземцев.

– Она забыла здесь свою работу, – сказал Брадфорд, которому хотелось задержать подольше сына Лорен. Ему необходимо было узнать о Лорен все что можно, дабы потом обсасывать эту информацию, разжевывать и переваривать ее в своей запущенной квартирке на улице, застроенной стандартными прокопченными двухэтажными домами. Брадфорд поднял одну из картин.

Джон с презрением посмотрел на мазню матери.

«Ребенок бы лучше сделал», – подумал он.

Брадфорд тоже посмотрел на картину.

«Настоящий примитив, – подумал он, – подлинный, тонкий и наивный».

Лорен Макскай/Ковентри Дейкин писала, по просьбе Брадфорда, «Небеса». Изображена была медленно текущая река, по течению и против плыли лодки с гребцами. Берега реки были утыканы фруктовыми деревьями и дубами. Плакучие ивы томно клонили ветви в воду. Берега заросли нарциссами, дикой геранью, наперстянкой, лютиками и маргаритками. Похожая на Лорен женщина раскинулась на подушках, усыпанных драгоценными камнями. Она читала книгу. На зеленой траве лежала коробка шоколадных конфет «Черная магия». Из плетеной корзины у ног женщины торчали бутылки вина и головка эдамского сыра. В небе светили сразу и солнце, и луна, и звезды. Там плавало всего одно облачко. Вдалеке виднелись город, гора, море, маяк и объявление, на котором меленькими буквами было написано: «Наконец-то всеобщая занятость, минимальная заработная плата 200 фунтов в неделю».

– Ты знал, что мама умеет рисовать? – спросил Брадфорд.

– Нет, – ответил Джон. «Не умеет она рисовать, – подумал он, – дерьмо все это».

– Так мать, значит, не дома? – спросил Брадфорд.

– Да, куда-то уехала.

– Понятно. Я и не знал, что у твоей матери есть дети. Она замужем?

– Да, за папой. За Дереком Макскай.

– Понятно. Так тебя зовут?..

– Джон Макскай. У меня есть сестра, Мэри Макскай.

– Твой отец американец?

– Нет.

– Вот как… А у твоей матери акцент… вы где живете?

– Недалеко отсюда.

– Где именно?

Брадфорд до этого понапрасну перерыл всю телефонную книгу. Никаких Макскаев там не было.

– Мне пора в колледж.

Джон повесил на плечо парусиновую сумку. Брадфорд увидел, что на ней несмываемыми чернилами написано:

ПРИНАДЛЕЖИТ ДЖОНУ ДЕЙКИНУ

ПЕРЕУЛОК БАРСУЧЬЯ РОЩА, 13

РАЙОН ТЕМНЫЕ ТРОПИНКИ

Чернила расплылись, но адрес навечно врезался в память Брадфорда Кинза. Записывать его не было нужды.

Вы слыхали о Картон-сити? Я там живу.

Он поблизости от вокзала Ватерлоо, до Темзы от него рукой подать. В иных обстоятельствах он был бы идеальным pied a terre[21], но в данный момент в нем явно не хватает некоторых удобств, а именно крыши, стен, окон, пола, горячей и холодной воды, уборной, ванны, электричества, газа, входной двери. В Картон-сити нет зданий, есть только дома, построенные по принципу «сделай сам» из отходов чужой жизни. Все идет в дело: листы картона, пластика, что угодно, лишь бы отгородиться от холода и удержать тепло своего тела. Жители Картон-сити отличаются необыкновенной осведомленностью: они постоянно читают газеты. Предпочтение отдается серьезным газетам большого формата, поскольку их теплоизолирующие свойства значительно выше.

В Картон-сити вопросов не задают; вам могут по доброй воле сообщить какие-то сведения, а могут и отмолчаться. Нередко от историй, рассказанных по пьяной лавочке глубокой ночью, утром, при трезвом свете дня, решительно отрекаются. Единственное, что объединяет всех жителей города, – это их бедность и стремление выжить. И еще одно, по-видимому, – неумение обращаться с деньгами. Ведь потому и я здесь очутилась. Если бы вместо того, чтобы есть по три раза в день, я сняла номер подешевле, возможно, я бы сумела найти работу; но без точного адреса никто не желал меня нанимать.