Ковентри возрождается - Таунсенд Сьюзан "Сью" - Страница 20

– Муж, заткни пасть. Незачем Ковентри слушать про этого жуткого занюханного старого пьянчугу, которого ты называешь другом. Она торопится, правда, милая?

Я пожала им руки. Потом они оба поцеловали меня, я открыла дверь и двинулась в путь. Профессор вышел на крыльцо помахать мне на прощанье, а Летиция, будучи голой, осталась дома и махала, открыв крышку почтового ящика в двери.

Позднее осеннее солнце светило по-сумасшедшему, как напоказ: било в глаза, ослепляло шоферов, озаряло грязные окна. Я вспотела в своей леопардовой шубке. В парке на Расселл-сквер ярко пламенели в бодрящем воздухе деревья, и я бросила две фунтовые монеты на то место в траве, где я лежала под Лесли, у которого не хватало зубов.

В углу парка было маленькое кафе. Вокруг павильона среди деревьев стояло несколько столов и стульев. Все это было не похоже на Англию, напоминая скорее субботний день за границей, как я его себе представляла. Я заказала чашку кофе и поджаренную булочку и тут же вспомнила, что у меня есть только банкнота в пятьдесят фунтов.

– Полагаю, у вас вряд ли найдется разменять?.. – Я протянула купюру.

– Правильно полагаете, дама. Это вам не чайная в отеле «Риц». Я тут не богачей обслуживаю.

Я пошла туда, где минуту назад я бросила две фунтовые монеты, нашла их, одну подняла, вторую оставила на месте, вернулась в кафе и протянула монету человеку за прилавком.

– Господи, леди, ну и нюх у вас на денежки, а? – засмеялся он. – Прямо так и прыгают из травы к вам в руки.

Очень странное чувство я испытывала, сидя на солнце, покуривая сигарету, попивая кофе и сознавая, что мне никуда не надо идти и ничего не надо делать. И муж не торопит меня допивать поскорее и приниматься за дела. И дети не канючат, не раскачивают стол и не проливают кока-колу. Думаю, что это странное чувство и было счастьем.

А как только перед глазами всплывало лицо мертвого Джеральда Фокса, я тут же гнала прочь это видение.

Было всего лишь 10.30 утра, впереди простирался целый день. Я собиралась провести его как богатая женщина: купить туфли, проколоть уши, подобрать комнату в гостинице. А тем временем до чего же приятно было сидеть под деревьями и смотреть по сторонам. Я встала, когда солнце зашло за тучу. Человек за прилавком крикнул:

– Пока, ваша милость!

Я поплотнее запахнула шубку и вышла из парка.

– Что-нибудь в плане пятидесятых? – спросила продавщица в обувном магазине.

– Каких пятидесятых?

– Пятидесятые, то есть тысяча девятьсот пятидесятые, – сказала она, глядя на мой костюм и шубку. – Хотите вот эти, «смерть тараканам»? – И она показала мне остроносые туфли на тонких, как спицы, каблуках-гвоздиках.

– «Шпильки», – сказала я, – в мое время их называли «шпильками».

– Ваше время – это когда? – спросила она.

– Тысяча девятьсот пятьдесят седьмой, – ответила я.

– Ах, так у вас не просто тоска по пятидесятым, да?

– Нет, я сама из пятидесятых. Покажите мне, пожалуйста, удобные сапоги, невысокие, до лодыжки. Такие, чтобы можно было бегать.

Я в восторге от сапожек. Смотрю на них не отрываясь и трогаю мягкую кожу. Мне нравится, что шнуровка плотно обхватывает ногу. Я могу пробежать в них десять миль, станцевать целый балет или взобраться на скалу.

– Я бы в них и пошла, – сообщила я девушке.

Она взяла пятидесятифунтовую банкноту, старые парусиновые тапки, а мне дала тридцать фунтов, один пенни и полиэтиленовый пакет, в котором лежали мои позорные старые тапки.

Сапоги настолько мягкие, что они уже приняли форму ног. Сквозь их кожу я словно вижу собственные стопы и едва заметные шишки у больших пальцев. Чудо что за сапожки. Я решила купить им тюбик черного гуталина. Эти сапожки спасут меня от тюрьмы, найдут мне работу и изменят всю жизнь.

– Руфь?

– Да.

– Это Ковентри!

– А, привет, Ков, как ты?

– Прекрасно, а ты?

– У меня живот болел, думаю, из-за сомнительного цыпленка. Но сейчас все в порядке. Как Дерек, дети?

– Не знаю.

– Почему?

– Я ведь не дома.

– Не дома?

– Нет, я в Лондоне. Разве Сидни тебе не говорил? – Что не говорил?

– У меня кое-какие неприятности.

– Попалась в магазине самообслуживания?

– Нет. Так он тебе не сказал?

– Ты что, ушла от Дерека?

– Поверить не могу, что он тебе не сказал.

– У тебя рак, ты в больнице?

– Нет.

– Ты сбежала с другим мужчиной?

– Нет.

Руфь вздохнула:

– Слушай, я приведу Сидни. Он в бассейне, с трубкой плавает, может быть, придется подождать, пока он вынырнет перевести дух.

– Руфь, я звоню из автомата, давай быстрее.

Я совала в щель монету за монетой, в общей сложности на три бесценных фунта; наконец Сидни взял трубку.

– Ков? Извини, не мог отыскать сигареты.

– Привет, Сидни.

– Слушай, Ков. Я же тебя просил оставить меня на неделю в покое.

– Я боюсь. Я шла мимо автомата, а у меня куча пятидесятипенсовых монет. Я купила сапожки, и продавщица дала мне пять фунтов серебром.

– Слушай, перестань плакать, ты же знаешь, как я от этого расстраиваюсь.

– Ты почему не рассказал Руфи?

– Потому что хочу хорошо провести здесь время, Ков. Я не желаю сидеть остаток отпуска на краю бассейна, глядя, как Руфь покрывается экземой. У нее уже и так нервы ни к черту из-за португальских шоферов. Ты бы только посмотрела на этих психов, прямо как в рекламе: «Увидеть Алгарви и умереть».

– Ты когда в Англию вернешься, только точно?

– В воскресенье днем. Аэропорт Гатуик. Звякни мне в магазин в понедельник, ладно?

– У меня кончились монетки.

– Держи хвост пистолетом, Ков.

– Ладно, и ты тоже.

– Мой-то всегда пистолетом. – Он засмеялся и положил трубку.

Не надо было мне звонить – безрассудная расточительность. Единственное мое оправдание: я люблю брата и хотела услышать его голос. Если бы Сидни кого-нибудь убил и нуждался в моей помощи, я прошла бы всю Португалию и Францию, переплыла бы любое море, какое легло бы между нами. Я отдала бы ему последний пенни. Я врала бы и мошенничала, воровала бы и дралась, лишь бы прикрыть его от беды. Мне очень грустно, что Сидни не любит меня с той же силой.

В кармане моей леопардовой шубки осталось двадцать пять фунтов и один пенни. Обычно я очень аккуратно трачу деньги. Я точно знаю, куда идет каждый пенни. Вернее, шел. На работе Дерек выразил желание получать зарплату еженедельно наличными, а не переводить ее в банк, как предпочитало большинство его сослуживцев. Каждую пятницу вечером мы с ним усаживались за кухонный стол и раскладывали деньги на кучки. Дерек щелкал на калькуляторе и указывал мне, сколько куда положить. Потом я заносила эти цифры в красную книгу расходов. Их общая сумма никогда не превышала восьмидесяти одного фунта и шестидесяти семи пенсов, составлявших чистый заработок Дерека за неделю. Скажу без ложной скромности: я была отличной хозяйкой. Я замечательно готовила дешевые потроха. Все, что только можно было как-то еще использовать, мылось, стиралось и вновь пускалось в дело. На это уходила уйма времени и сил. В магазине самообслуживания я знала все цены назубок. Я учитывала их сезонные колебания. В январе на распродажах я покупала простыни и наволочки, сама чинила себе туфли, вязала, шила и вышивала нашу одежду. Я сама рисовала поздравительные открытки на дни рождения и на Рождество (и конверты сама клеила), пекла хлеб, пироги и печенье. Мы сами выращивали овощи и цветы и сами стригли друг друга. Когда мы заболевали, то просто ждали, пока поправимся. В красной книге расходов не было графы «лекарства». Мы экономили на электричестве и отоплении. В нашем доме отопление включалось не ранее середины октября, а выключалось неукоснительно в Страстную пятницу. Дерек ездил на работу на велосипеде, и в багажной сумке у него всегда лежал пакет с бутербродами. У телефона стояли маленькие песочные часы на две минуты.