Я не боюсь - Амманити Никколо - Страница 28
- Предыдущая
- 28/35
- Следующая
– Ты правда хочешь унести его в дом? – спросил папа.
– Да.
– А сможешь сам?
– Конечно.
Мама сказала:
– Ты с ума сошёл, Пино? Велосипед в доме? Все перемажет.
– Он будет аккуратным.
Моя сестра сдёрнула очки, бросила их на землю и принялась плакать.
– Мария, сейчас же подними очки! – разозлился папа.
Она скрестила руки.
– Нет! Я их не подниму, это нечестно! Все только Микеле, а мне ничего!
– Потерпи, придёт и твой черёд. – Папа достал из грузовика коробку, обёрнутую синей бумагой с большим бантом. – Вот твой подарок.
Мария быстро нацепила очки и начала развязывать бант, но он не поддавался, тогда она начала рвать его зубами.
– Подожди! Бумага очень красивая, ещё пригодится.
Мама развязала бант и развернула бумагу.
В коробке лежала Барби с короной на голове, одетая в белое атласное платье и с голыми руками.
Мария чуть сознание не потеряла.
– Барби-балерина… Какая красивая…
Папа застегнул тент грузовика.
– Теперь, надеюсь, с подарками не будете приставать следующие лет десять.
Мы с Марией стали подниматься по лестнице: я с велосипедом, она – с Барби-балериной.
– Она красивая, правда? – повторяла она, не сводя с неё глаз.
– Очень. Как ты её назовёшь?
– Барбара.
– Почему Барбара?
– Потому что Барбара сказала, что, когда вырастет, будет похожа на Барби. Барби – это Барбара, но по-английски.
А с Бедняжкой что будешь делать, выбросишь?
– Нет. Она будет её служанкой. – Потом посмотрела на меня и спросила: – А тебе твой подарок понравился?
– Да. Но я думал, что это будет совсем другое.
В эту ночь я спал со стариком. Я только-только забрался под одеяло и собирался полистать Тэкса, когда он вошёл в комнату. Казалось, что он внезапно постарел ещё лет на двадцать.
– Спишь? – прохрипел он.
Я закрыл журнальчик и повернулся к стене.
– Нет.
– Фу-у! Я сварился. – Он зажёг лампочку рядом с кроватью и начал раздеваться. – Намотал сегодня, наверное, тысячу километров. Спина вдребезги. Должен поспать. – Он поднял вверх брюки, осмотрел их и сморщился. – Надо бы сменить гардероб. – Поднял сапоги и носки и положил их на подоконник.
У него страшно воняли ноги.
Он пошарил в чемодане, достал бутылку виски и открыл её. Сделал большой глоток, сморщился и вытер губы рукой.
– Чёрт возьми, какая гадость. – Он взял папку, открыл её, перебрал фотографии и спросил меня: – Хочешь посмотреть на моего сына? —
И протянул мне одну.
Это была та, которую я видел утром, когда рылся в его вещах. Франческо в комбинезоне механика.
– Красивый парень, верно?
– Да.
– Здесь он ещё хорошо выглядит, это потом он похудел.
Коричневый мотылёк влетел в окно и начал биться о лампочку. Он производил глухой шум всякий раз, как натыкался на раскалённое стекло.
Старик взял газету, свернул её и припечатал его к стене.
– Эти гадские бабочки. – Протянул мне другую фотографию: – Мой дом.
Это был низкий домик с окнами, покрашенными красной краской. Из-за соломенной крыши виднелись верхушки четырёх пальм. Перед домом сидела в кресле чёрная девушка в крохотном жёлтом купальнике. У неё были длинные волосы, и в руках она сжимала, словно трофей, бутерброд с ветчиной. Рядом с домом стоял маленький гараж, а перед ним – машина, огромная и белая, без крыши, с чёрными окнами.
Какая это машина? – спросил я.
«Кадиллак». Я купил уже подержанную. Но в классном состоянии. Только резину поменял. – Он снял рубашку. – Это была отличная сделка.
– А кто эта чёрная девушка?
Он растянулся на кровати.
– Моя жена.
– У тебя жена – негритянка?
– Да. Старую я оставил. Этой двадцать три. Цветочек! Её зовут Сония. А если ты думаешь, что у неё в руке ветчина, то ошибаешься, это шпик. Настоящий шпик из Венето. Я привёз его из Италии. В Бразилии такого деликатеса днём с огнём не сыщешь. Это была целая проблема – провезти его. Меня даже остановили на таможне и хотели разрезать его на кусочки, думали, что в нём наркотики… Ладно, тушим свет, умираю, как хочется спать.
Комнату заполнила темнота. Я слышал, как он дышал и производил губами странные звуки. Неожиданно он сказал:
– Ты понятия не имеешь, как там живётся. Жизнь не стоит ни гроша. Все тебе прислуживают. Ни хрена не делаешь целыми днями. Совсем не так, как в этом говенном местечке. Пора с ним завязывать.
– А где эта Бразилия? – спросил я.
– Далеко. Очень далеко. Спокойной ночи и золотых снов.
– Спокойной ночи.
И все остановилось.
Фея погрузила Акуа Траверсе в сон. Дни следовали один за другим, жаркие, похожие друг на друга и бесконечные.
Взрослые не выходили из дома, даже когда наступал вечер. Раньше после ужина они выносили на улицу столы и играли в карты. Сейчас сидели по домам. Феличе куда-то исчез. Папа целыми днями валялся в постели и разговаривал только со стариком. Мама готовила. Сальваторе закрылся в своём доме.
Я катался на новом велосипеде. Все хотели покататься на нём. Череп наловчился проезжать все наше местечко на одном колесе. Я же не мог и двух метров.
Я почти всё время был предоставлен сам себе. Я доезжал до пересохшего источника, катился по пыльным тропинкам среди полей, которые уводили меня далеко-далеко, туда, где была голая земля, огороженная проржавевшей колючей проволокой. Ещё дальше в жарком мареве дрожали очертания комбайнов, ползающих по полям.
Иногда редкий грузовик, гружённый мешками с зерном, проезжал через местечко, оставляя за собой шлейф чёрного дыма.
Когда я ехал через селение, мне казалось, что все смотрят на меня. Вон из-за занавески шпионит за мной мать Барбары, Череп тычет пальцем в мою сторону и что-то говорит Ремо, рядом Барбара, которая странно мне улыбается. И это чувство не покидало меня, даже когда я оставался один, сидя на ветке дерева или несясь мимо полей. Даже когда, кроме скошенных колосьев и знойного неба, не было ничего кругом, мне казалось, что тысячи глаз наблюдают за мной.
Не поеду я туда, не беспокойтесь. Я же поклялся.
Но всякий раз холм возникал прямо по моему курсу, и он ждал меня.
Я начал ездить по дороге, ведущей к ферме Меликетти. И с каждым днём, не отдавая себе в том отчёта, прибавлял по нескольку метров.
Филиппо забыл обо мне. Я это чувствовал.
Я попытался мысленно позвать его.
Филиппо! Филиппо, слышишь меня?
Я не могу приехать. Не могу.
Он не думал обо мне.
Может быть, он умер. Может, его уже больше нет на этом свете.
После обеда я завалился в постель почитать. Свет едва проникал сквозь плотные занавески в раскалённую комнату. И я задремал с комиксом в руках.
Мне снилось, что уже ночь, но я все хорошо вижу. В темноте передвигаются холмы. Медленно-медленно, словно черепахи. Затем все они одновременно открывают глаза, красные дыры среди колосьев, и начинают медленно-медленно подниматься, уверенные, что их никто не видит, и становятся гигантами, с плотью из земли, покрытыми шкурой из колосьев. И они наваливаются на меня и хоронят под собой.
Я проснулся в луже пота, встал и поплёлся к холодильнику попить. А в глазах стояли холмы-гиганты.
Я вышел из дома и сел на Бульдозера.
Я был в самом начале тропинки, которая вела к заброшенному дому.
Холм был в её конце. Мрачный, колышущийся в тёплом мареве. Мне показалось, что я разглядел пару глаз среди колосьев, под самой вершиной, но это были просто пятна в складках рельефа. Солнце заходило, и воздух остывал. Тень от холма медленно наплывала на долину.
Я должен был подняться на него.
Голос папы удерживал меня. «Слушай внимательно. Если ты вернёшься, они его убьют. Они поклялись».
Кто? Кто в этом поклялся? Кто его убьёт?
Старик? Нет. Он – нет. Он недостаточно силён.
Они, земляные гиганты. Властелины холмов. Сейчас они залегли в полях и стали невидимыми, но ночью они проснутся и сделают своё страшное дело. И, если я сейчас пойду к Филиппо, пусть даже сейчас день, они перекатятся океанскими волнами по полям до самой ямы и засыплют её землёй, похоронив его в ней.
- Предыдущая
- 28/35
- Следующая
