Я не боюсь - Амманити Никколо - Страница 18
- Предыдущая
- 18/35
- Следующая
Череп спросил его:
– Хочешь поиграть?
– Нет.
Череп взвился:
– Вы два куска дерьма! Тогда знаете, что я сделаю? Поеду в Лучиньяно.
И ушёл, злой как черт.
Мы засмеялись. Сальваторе сказал:
– А я домой. Хочешь, пойдём ко мне? Поиграем в настольный футбол.
– Я не могу.
Он похлопал меня по плечу:
– Тогда пока. Увидимся позже. Чао.
Сальваторе мне нравился. Мне нравилось, что он всегда спокоен, не оскорбляет тебя каждые пять минут. С Черепом же нужно подумать три раза, прежде чем сказать чего-нибудь.
Я поехал к фонтану.
Мария учила плавать своих Барби, используя в качестве бассейна эмалированный таз.
У неё их было две. Одна нормальная, другая вся чёрная с оплавленной рукой и без волос.
Это я сделал её такой. Однажды увидел по телевизору историю про Жанну д'Арк и, схватив Барби, бросил её в огонь с криком: «Сгори! Ведьма, сгори!» Когда я увидел, что она действительно загорелась, схватил её за ногу и сунул в кастрюлю с супом.
Мама отняла у меня велик на целую неделю и заставила съесть весь суп одному. Мария умолила её купить другую куклу.
– Ещё чего. Пока играй с этой. Другую пусть тебе купит твой братик-идиот.
Но Мария добилась своего. Новую Барби она назвала Паола, а ту, что сгорела, – Бедняжка.
– Привет, Мария, – сказал я, соскочив с велосипеда.
Она приложила ладонь козырьком ко лбу – от солнца.
– Папа тебя искал… Мама злая-презлая.
– Я знаю.
Она взяла Бедняжку и окунула её в таз.
– Ты всё время её злишь.
– Я пошёл в дом.
– Папа сказал, что ему надо поговорить с Серджо, и просил, чтобы им не мешали.
– Но я есть хочу…
Она вытащила из кармана абрикос и протянула мне:
– Хочешь?
– Спасибо.
Абрикос был тёплый и вялый, но я слопал его мгновенно, далеко выплюнув косточку.
Папа вышел на терраску, увидел меня и позвал:
– Микеле, иди-ка сюда.
Он был в рубашке и шортах.
Мне не хотелось с ним объясняться:
– Не могу, у меня дела!
Он жестом приказал мне подняться: иди сюда.
Я прислонил велосипед к стене и стал подниматься по лестнице, опустив голову.
Отец сидел на последней ступеньке.
– Садись сюда, рядом со мной.
Он достал пачку сигарет из кармана рубашки, вынул одну, сунул в рот и закурил.
– Нам надо поговорить, тебе и мне.
Он не казался очень сердитым.
Мы сидели молча, разглядывая через крыши жёлтые поля.
– Жарковато сегодня, а? – спросил он.
– Очень.
Он выпустил облако дыма.
– Где ты пропадаешь целыми днями, можно узнать?
– Так, везде.
– Неправда. Куда-то ты ходишь.
– Гуляю… и все.
– Один?
– Один.
– А что такое? Тебе не нравится быть с твоими друзьями?
– Почему, нравится. Мне также нравится иногда побыть одному.
Он согласно покивал, глядя в никуда. Он казался старше своего возраста, среди чёрных волос мелькало белое, щеки у него провалились, как будто он не спал целую неделю.
– Ты рассердил маму.
Я сорвал веточку розмарина и начал растирать её пальцами.
– Я не нарочно.
– Она сказала, что ты отказываешься спать в одной комнате с Серджо.
– Мне это не нравится…
– Ну и почему?
– Потому что хочу спать с вами. В вашей кровати. Все вместе. Если мы прижмёмся друг к другу, то уместимся.
– А что подумает Серджо, когда узнает, что ты не хочешь спать с ним в комнате?
– Мне всё равно, что он подумает.
– Но так себя с гостями не ведут. Представь себе, что ты приехал к кому-то в гости, а он отказывается спать с тобой в одной комнате. Что бы ты подумал?
– Ничего бы не подумал. Я просто хотел бы, чтобы вся комната была для меня. Как в гостинице.
Он усмехнулся и щелчком запустил окурок на дорогу.
Я спросил его:
– Серджо твой начальник? Поэтому он должен жить у нас?
Он удивлённо посмотрел на меня:
– С чего ты взял, что он мой начальник?
– Потому что он всеми командует.
– Ничем он не командует. Он просто мой друг.
Это неправда. Старик не был ему другом, он был его начальником. Я знал это.
– Папа, а где спишь ты, когда ездишь на Север?
– Почему ты это спрашиваешь?
– Просто так.
В гостинице или там, где придётся, иногда в кабине грузовика.
– А по ночам на Севере что-нибудь случается?
Он посмотрел на меня, вздохнул и спросил:
– В чём дело? Ты что, не доволен, что я вернулся?
– Доволен.
– Ну-ка, скажи мне правду.
– Правда, доволен.
– Обними-ка меня. Покрепче. Давай, Микеле, давай. Покажи отцу, какой ты сильный.
Я обнял его изо всех сил и заплакал. Слёзы текли по моим щекам, и у меня перехватило горло.
– Ты что, плачешь?
Я сглотнул:
– Нет, не плачу.
Он вытащил из кармана мятый платок:
– Ну-ка, вытри слезы. А то кто-нибудь увидит, что ты как девчонка. Микеле, в эти дни у меня много дел, и поэтому прошу тебя слушаться. Твоя мама устала. Не доставай её своими капризами. Если ты будешь вести себя хорошо, то, как только я закончу, возьму тебя к морю. Покатаемся на водном велосипеде.
Я задохнулся:
– А что это?
– Это лодка, у которой вместо весел педали, как у велосипеда.
Я вытер слёзы.
– На нём можно доехать прямо до Африки?
– Если хорошо покрутить педали, то и до Африки.
– Я хочу уехать совсем из Акуа Траверсе.
– Почему? Тебе здесь больше не нравится? Я вернул ему платок.
– Давай переедем на Север.
– Почему ты хочешь уехать отсюда?
– Не знаю… Мне не хочется больше оставаться здесь.
Он посмотрел вдаль.
– Мы уедем.
Я сорвал ещё одну веточку розмарина. У него был замечательный запах.
– Ты когда-нибудь слышал о медвежатах-полоскунах?
Он поднял брови:
– О медвежатах-полоскунах?
– Да.
– Нет. А кто это?
– Какие-то медведи, которые стирают тряпки… Но, может, их и не существует.
Папа поднялся на ноги и размял спину.
– А-а-а! Пойду в дом, надо поговорить с Серджо. Иди побегай немного, скоро обед. – Он открыл дверь, но остановился на пороге: – Мама приготовила лапшу. Когда придёшь, попроси у неё прощения.
В это мгновение появился Феличе. Он остановил свой 127-й, подняв облако пыли, и выскочил из машины, словно за ним гнался пчелиный рой.
– Феличе! – закричал отец. – Ну-ка, быстро сюда!
Феличе кивнул, а когда проходил мимо меня, шлёпнул по макушке и спросил:
– Как дела, придурок?
Раз Феличе здесь, там – никого.
Ведро с дерьмом было полным. Кастрюля с водой – пустой.
Филиппо сидел, закутав голову покрывалом. Он даже не заметил, что я спустился в яму.
Мне показалась, что его щиколотка выглядит хуже: она распухла и стала фиолетовой. Мухи так и липли к ней.
Я подошёл.
– Эй!
Никакой реакции.
– Эй! Ты меня слышишь?
Я подошёл ещё ближе:
– Слышишь меня?
Он выдохнул:
– Слышу.
Значит, папа не отрезал ему уши.
– Тебя ведь зовут Филиппо, правильно?
– Да.
Путь был открыт.
– Я пришёл сказать тебе очень важную вещь. В общем… Твоя мама сказала, что любит тебя. И что ей без тебя плохо. Это она вчера сказала, по телевизору. В теленовостях. Она сказала, что бы ты не беспокоился… И что ей нужны не твои уши, а весь ты.
Он молчал.
– Ты слышал, что я сказал?
Молчание.
Я повторил:
– Твоя мама сказала, что любит тебя. И что ей тебя не хватает. Это она сказала по телевизору. Сказала, что ты не должен беспокоиться… И что ей нужны не твои уши, а…
– Моя мама умерла.
– Как умерла?
Он ответил из-под покрывала:
– Моя мама умерла.
– Ты что говоришь-то? Она жива. Я её видел, в телевизоре…
– Нет. Она умерла.
Я прижал руку к сердцу:
– Клянусь головой моей сестры Марии, что она жива. Я видел её вчера вечером в телевизоре. Она жива. У неё белые волосы. Худая. Немножко старая… Но красивая. Она сидела в высоком кресле. Коричневом. Большом. Как у королей. А сзади была картина с кораблём. Правильно или нет?
- Предыдущая
- 18/35
- Следующая
