Обломок молнии - Сабинина Людмила Николаевна - Страница 9
- Предыдущая
- 9/12
- Следующая
Ксана хотела ответить, ничего подходящего не придумала, смутилась. И правда, что полагается в таких случаях говорить? В голове вертелось что-то вроде: «Служу Советскому Союзу» или «Так поступил бы каждый», слова все какие-то не подходящие к случаю. Пришлось уж промолчать.
Подошли к отделению милиции. У крыльца уже толпились любопытные, каждый хотел проникнуть внутрь, но дежурный никого не пускал. Ксана же вместе с Вандышевым прошла свободно.
Прошла да и не обрадовалась. Только дверь отворили, а навстречу — Прасковья Семеновна. Растрепанная, красная, платок головной в руках комкает.
— Товарищ Гуськов!
— Минуточку, гражданка, видите, занят. Попозже зайдите, попозже.
— Да товарищ же Гуськов! Дело-то какое — девчонка пропала у меня. Так вот и пропала. Ой, горькая я! Гляжу — нет как нет. Со вчерашнего дня ушедши. Да послушайте же, человек пропал!
Тетя Паша горестно всплеснула руками, и вдруг глаза ее остановились на Ксане. Она смолкла на полуслове и опустилась на скамью.
— Эта, что ли? — участковый кивнул в сторону Ксаны.
— Матушки мои! — изумилась тетя Паша. — В милицию забрали вместе с хулиганами! Это что же такое делается? Вечор те две в кино удрапали, меня не спросивши. А теперь и эта…
— Плохо, значит, соблюдаете, — строго сказал участковый. — Дисциплина хромает.
— Да я ли не соблюдаю, — в голос запричитала тетя Паша, — я ли не берегу! У меня, если хотите, ровно у матери родной!
— Как же так получилось? — Участковый уже сидел за столом, листал какие-то бумаги, и мысли его, видно, заняты были куда более важными делами, чем теть Пашины…
А тетя Паша-то разливалась:
— Вечор, грешным делом, сбегаю, мол, в кино. Посмотрю, что за фильму привезли. Тоже ведь я не каторжная. Девки, думаю, спят, ну и пускай снят. А я, мол, сбегаю. Прибежала, гляжу: дым коромыслом, пляшут, да еще как чудно пляшут, ой, мамочки! А мои-то две в самой середке, а парни-то вокруг, парни-то! Так и обомлела. Хвать одну, хвать другую!
Тетя Паша перевела дух, обмахнула потное лицо платком.
— Ну, кино посмотрели все же, домой веду. «Ах вы, такие, говорю, сякие, что же вы без спросу ушли, да и подружку одну в сарае покинули?» Отвечают: «А она в избе спать залегла. Еще с вечера». Так я и обомлела. Бегу в избу — так и есть, пусто! А она вот, оказывается, где. В милицию угодила. Ух, я ужо крапивы-то нарву, ух, уж и не посмотрю, что не своя, не помилую!
— Минуточку, — участковый предостерегающе выставил ладонь, — минуточку, гражданка. Тут надо еще разобраться…
— Да что разбираться-то, товарищ Гуськов! — взмолилась тетя Паша. — Ну, девчонка молодая, глупая. С кем не бывает… Отпустите вы ее ради бога, товарищ Гуськов, а я уж, обещаю вам, крапивой-то. Уж я посодействую!
— Минуточку! — Участковый резко постучал по столу карандашом. — Ваша подшефная ни в чем не виновата. Наоборот, она выполняла особое задание и сильно помогла нам. Она, если хотите…
Тут Гуськов замолчал, уставился на дверь. Все, кто тут был, тоже повернулись к двери, прислушались. В полной тишине за дверью раздались странные, лязгающие шаги. По ступеням кто-то поднимался, медленно, грузно, бряцая на каждом шагу чем-то металлическим. Участковый поднялся из-за стола, выжидающе вытянул вперед шею.
Дверь распахнулась, и на пороге, в окружении двух дюжих дружинников, появился Аким Родионыч. За плечами у него болтался полупустой рюкзак, брюки на коленях порваны. Родионыч смущенно улыбался.
— Ой, Родионыч! — заголосила было тетя Паша. — Тебя-то за что, мил человек?!
— Отставить! — сгоряча скомандовал тете Паше участковый.
Кивнул дружинникам:
— Докладывайте!
Парень выступил вперед:
— Товарищ лейтенант! Результаты обыска на квартире Сысоевых: говяжьей тушенки сто пятьдесят банок, туш бараньих шесть, индеек восемь, масла топленого тридцать одна банка. Литровки. Консервы «Сардины в масле» — девятнадцать банок. Все найдено в погребе. Четыре сберкнижки. Вот они. На квартире остался старшина Митрохин.
Дружинник протянул Гуськову пакет.
— Так. А этого где взяли? — участковый кивнул на Родионыча.
— Все там же, на складском дворе. За ящиками прятался, видно, сообщник.
Участковый задумчиво посмотрел на Родионыча.
— А в мешке-то что?
— Не знаем. Не стали вскрывать, некогда.
— То-то что некогда, — проворчал Гуськов. — Вы, гражданин, садитесь. Что там у вас в мешке, показывайте.
Родионыч торопливо скинул с плеч рюкзак, там что-то звякнуло. Аккуратно развязал веревочку, опрокинул рюкзак. На пол высыпалась целая груда пустых консервных банок.
— Вот. Из-под сардин, — Родионыч смущенно развел руками.
— Никак, помешался! — испугалась тетя Паша.
— Гм… Хм… — Участковый откашлялся. — Так. Из-под сардин, значит. Ну, а все-таки, на что вам они, а? Расскажите все по порядку, не торопитесь. Для нас каждая деталь важна. — Гуськов положил перед собой чистый лист. — Итак, сегодня ночью вы пробрались на складской двор…
— Да-да, понимаете, именно пробрался, — Родионыч нервно потер рука об руку, — пробрался, значит, поскольку пытался пробраться еще днем, да, понимаете, никак нельзя: прогнали.
— Кто прогнал?
— Да вот гражданочка, — Родионыч указал на судомойку Лизавету. — Прямо-таки выгнала. Некультурными словами обозвала, пришлось уйти домой. Я тогда и решил: ночью все спят, прогуляюсь вторично, собаки там не имеется, отчего же и не пройтись. В моем возрасте прогулки полезны в любое, понимаете ли, время суток…
— Так. За что же вы его прогнали? — обратился участковый к судомойке Сысоевой.
— Лазает там. Не положено, — проворчала судомойка. — Склад: упрут чего — отвечай.
— Ну и… — Гуськов кивнул Родионычу.
— Ну и пошел. Мне жестянки эти до зарезу нужны. Я из них домры делаю.
— Домры?!
— Нет, вы поймите меня правильно, — заторопился Родионыч, — годится не всякая жестянка, а именно такая вот, — он поднял с пола одну, показал, — продолговатая, из-под сардин. В тысяча девятьсот тридцатом году у нас в клубе «Пролетарий» целый ансамбль был. С инструментами трудно приходилось, прямо-таки невозможно трудно, а это, если хотите, выход из положения. Ансамбль самоделок, прекрасный ансамбль. Я бы продемонстрировал вам. Эх, да с собой-то нет. Изготовил тут одну…
— Постойте, постойте, — Гуськов сложил чистый лист, забросил его в ящик стола, — я что-то не понимаю.
— Ах, что тут понимать! Жестянка продолговатая — это корпус, к ней приладить гриф деревянный, переднюю деку, лады. Четыре колочка, четыре струночки. И звучит, знаете! — Родионыч затряс кистью, как бы играя на балалайке. — Звук, правда, небольшой, но серебристый, в нижнем регистре — глуховатого тембра.
— Так, значит, на помойке обнаружили банки и решили воспользоваться? — подытожил участковый.
— Именно, именно, — Родионыч закивал согласно, — именно воспользоваться. Не пропадать же добру.
— Зачем же вам так много? На продажу, что ли? — Гуськов недоверчиво уставился на Родионыча.
— Как — на продажу? — обиделся Родионыч. — А ансамбль? Почему же детский ансамбль не организовать? Мы с этими домрушками еще на областной смотр попадем, вы уж поверьте. Ноты — по цифровой системе, строй — домровый, и зазвучит, ах как зазвучит!
Родионыч сладко зажмурился, будто прислушиваясь к звучанию необыкновенного ансамбля. Участковый помолчал немного.
— Все ясно, — сказал наконец он. — Аким Родионыч, извините за ошибочное задержание. Служба, долг, понимаете. Еще раз извините и можете быть свободны.
Дружинники помогли Родионычу собрать в мешок консервные банки, и тот заторопился к двери.
— Прочих граждан, кроме задержанных, прошу освободить помещение, — распорядился участковый.
Вместе с другими Ксана вышла на крыльцо и сразу же зажмурилась от света. Солнце едва поднималось. Сильно пахло тополем и березовым листом. Солнечные лучи оранжевыми стрелами вырывались из-за тучи, насквозь пронизывали сосновую рощу на пригорке, низ деревьев горел, переливался ярой медью, длинные тени сосен протянулись через всю луговину… Никогда еще Ксана не видела такого красивого утра: глядеть бы и не наглядеться.
- Предыдущая
- 9/12
- Следующая
