Бескрайние земли - Амаду Жоржи - Страница 24

• Предыдущая
• 24/72
• Следующая

Теперь худой пугал его этим завтрашним днем: сеаренец поинтересовался, что же с ним будет. Любой из присутствующих мог бы ответить; взялся объяснить все тот же худой.

— Завтра рано утром приказчик из лавки позовет тебя и предложит забрать все, что тебе нужно на неделю вперед. У тебя нет инструмента — тебе понадобится приобрести его. Ты покупаешь серп и топор, покупаешь нож, покупаешь мотыгу… И все это тебе обходится в сотню мильрейсов. Потом ты покупаешь муку, мясо, кашасу, кофе на всю неделю. На еду ты истратишь десять мильрейсов. В конце недели тебе начислят заработанные тобой пятнадцать мильрейсов. — Сеаренец подсчитал про себя: шесть дней по два с половиной, пятнадцать, — и мотнул головой, соглашаясь. — У тебя останется пять мильрейсов, но тебе их не дадут, — они пойдут в погашение долга за инструмент… Тебе понадобится год, чтобы выплатить сто мильрейсов, причем ты не увидишь ни гроша. Возможно, к рождеству полковник одолжит тебе десять мильрейсов, чтобы ты истратил их с проститутками в Феррадасе…

Худой говорил полунасмешливо, с циничным и в то же время унылым, трагическим видом. Потом попросил кашасы. Пришелец из Сеара как будто онемел, он безмолвно смотрел на покойника. Наконец сказал:

— Сто мильрейсов за нож, серп и мотыгу?

Старик пояснил:

— В Ильеусе нож жакаре стоит двенадцать мильрейсов. В лавке фазенды ты его получишь не меньше, чем за двадцать пять…

— Год… — промолвил сеаренец и стал прикидывать, когда пройдут дожди в его родном краю, страдающем засухой. Он рассчитывал заработать здесь на корову и теленка и вернуться сразу же, как только первые дожди оросят раскаленную землю. — Год… — повторил он и взглянул на мертвого, который, казалось, улыбался.

— Это ты так думаешь… Еще до того, как ты закончишь выплату, твой долг уже увеличится… Ты приобрел холщовые брюки и рубашку… Истратился на лекарства, которые, помоги нам господи, обходятся очень дорого; ты купил револьвер — единственное стоящее вложение денег в этом краю… И тебе никогда не выплатить долга… Тут все в долгу, — и худой обвел рукой присутствующих — и тех, кто работал на «Обезьяньей фазенде», и тех двоих, что пришли с мертвецом из Бараунаса, — тут ни у кого нет никаких сбережений…

В глазах сеаренца отразился испуг. Свеча бросала на мертвого свой желтоватый свет. На дворе все еще моросил дождь. Старик поднялся.

— Мальчишкой я еще застал рабство… Мой отец был рабом, мать тоже… Фактически с тех пор ничего не изменилось. Все, что нам обещали, осталось только на словах. А, может быть, стало даже хуже.

Сеаренец оставил на родине жену и дочь. Он поехал, рассчитывая вернуться, когда пойдут дожди, привезти заработанные на юге деньги и заново построить жизнь в своем родном краю. Теперь его обуял страх. Мертвый улыбался, свет свечи то озарял, то гасил его улыбку. Худой согласился со стариком:

— Да, ничего не изменилось…

Старик потушил свечу и спрятал ее в карман. Он и юноша медленно подняли гамак. Худой открыл дверь, а негр спросил:

— Дочери его — проститутки?..

— Да, — сказал старик.

— …А где они живут?

— На улице Сапо… Второй дом…

Потом старик обернулся к сеаренцу:

— Никто не возвращается отсюда. С самого первого дня приезда всех приковывает лавка фазенды. Если ты хочешь уйти, то уходи сегодня же, завтра уже будет поздно… Пойдем с нами, ты, кстати, сделаешь доброе дело — поможешь нести покойника… Потом уже будет поздно…

Сеаренец все еще колебался. Старик и юноша подняли гамак на плечи. Сеаренец спросил:

— А куда же мне идти? Что мне делать?

Никто не мог на это ответить, такой вопрос никому не приходил в голову. Даже старик, даже худой, говоривший насмешливо и цинично, не могли ответить. Моросил дождь, и капли стекали по лицу мертвеца. Старик и юноша поблагодарили всех, пожелали доброй ночи. С порога все смотрели на них, негр перекрестился в память покойника, но тут же подумал о трех дочерях, трех распутных девках. Улица Сапо, второй дом… Когда он попадет в Феррадас, он непременно зайдет… Пришелец из Сеара смотрел на людей, исчезающих в ночном мраке. Вдруг он сказал:

— Ладно, я тоже пойду…

Он лихорадочно собрал свои пожитки, быстренько попрощался и побежал догонять. Худой закрыл дверь.

— Куда он пойдет? — И так как никто не отозвался на его вопрос, он ответил сам: — На другую фазенду, где его ждет то же самое, что здесь.

И потушил лампу.

Он потушил лампу одним дуновением.

Перед тем, как закрыть дверь в коридор, Орасио пожелал спокойной ночи доктору Виржилио, которого поместили в комнате напротив. Мягкий голос адвоката ответил:

— Спокойной ночи, полковник.

Эстер, в тишине своей комнаты, слышала эти слова; она прижала руки к груди, как бы желая сдержать биение сердца. Из залы доносился размеренный храп Манеки Дантаса. Кум спал в гамаке, подвешенном в гостиной, — он уступил адвокату комнату, в которой обычно ночевал. Эстер в темноте следила за движениями мужа. Она ясно чувствовала присутствие Виржилио там, в комнате напротив, и это сознание, что он рядом, все нарастало в ней. Орасио начал раздеваться. Он еще весь был переполнен радостью, каким-то почти юношеским ощущением счастья, которое охватило его во время обеда, когда она по его просьбе сыграла на рояле.

Сидя на краю кровати, он слышал дыхание Эстер. Орасио разделся, надел ночную сорочку с вышитыми на груди цветочками. Затем поднялся закрыть дверь из спальни в детскую, где под присмотром Фелисии спал ребенок. Эстер долго противилась тому, чтобы ребенка перевели из ее комнаты и оставили его спать под наблюдением няни. Уступив, она все же потребовала, чтобы дверь оставалась всегда открытой, так как боялась, что змеи спустятся ночью с потолка и задушат ребенка.

Орасио медленно прикрыл дверь. Эстер с открытыми глазами в темноте следила за движениями мужа. Она знала, что этой ночью он собирается обладать ею; всегда в таких случаях он закрывал дверь в детскую. И впервые — это было самым странным из всего странного, что происходило с ней в этот вечер, — Эстер не ощутила того глухого чувства отвращения, которое появлялось у нее всякий раз, когда Орасио брал ее. В другое время она бессознательно съеживалась в постели: все в ней — живот, руки, сердце — холодело. Она чувствовала тогда, что вся сжимается от страха. Сегодня же она не ощущала ничего подобного. Потому что, хотя ее глаза неясно различали в темноте движения Орасио, мысленно она была в комнате напротив, где спал Виржилио. Спал? Возможно и нет, возможно он даже думает о ней, глаза его проникают сквозь темноту и через дверь, коридор и через другую дверь, стараясь разглядеть под батистовой рубашкой тело Эстер. Она задрожала при этой мысли, но не от ужаса; это была приятная дрожь, пробегающая по спине, по бедрам, и умирающая там, где зарождается желание.

Никогда раньше она не чувствовала того, что ощущает сегодня. Ее тело, перенесшее столько грубости Орасио, тело, которым он обладал всегда с одинаковым неистовством, тело, отвергавшее его всегда с неизменным отвращением, тело, замкнувшееся для любви, — за что она обычно награждалась эпитетом «рыба», который после короткой борьбы бросал ей со злостью Орасио, — это тело раскрылось теперь, как раскрылось сегодня и ее сердце. Сейчас она не сжимается, не прячется в раковину, подобно улитке. Одно лишь сознание, что Виржилио находится рядом в комнате, всю ее раскрывает, от одной лишь мысли о нем, о его больших, тщательно подстриженных усах, о таких понимающих глазах, о белокурых волосах, она чувствует озноб, ее охватывает невыразимо приятное ощущение. Губы Виржилио оказались близко от уха Эстер, когда он прошептал ей это сравнение с птичкой и змеей, но оно отозвалось у нее в сердце. Она закрывает глаза, чтобы не видеть приближающегося Орасио; перед ней возникает Виржилио, она слышит, как он говорит красивые слова… А она-то думала, что он такой же пьяница, как доктор Руи… Эстер улыбнулась. Орасио решил, что эта улыбка предназначается ему. Он тоже был счастлив в эту ночь. Эстер видит Виржилио, его нежные руки, чувственные губы, и она ощущает в себе то, чего раньше никогда не ощущала — безумное желание. Желание обнять его, прижаться к нему, отдаться, умереть в его объятиях. У нее сжимается горло, как при рыдании. Орасио касается ее руками. Это Виржилио ласкает ее своими тонкими и нежными руками, она готова лишиться чувств. Рядом с ней Орасио, но это Виржилио, — тот, кого она ждала еще с далеких дней пансиона… Она протягивает руки, ища его волосы, чтобы погладить их; впивается в губы Орасио, но это желанные губы Виржилио… И она готова умереть, жизнь истекает из ее воспламененного тела.

• Предыдущая
• 24/72
• Следующая