На берегах Ярыни - Кондратьев Александр Алексеевич - Страница 21

Когда Максим, после долгого отсутствия, пришел в следующую зиму на поседки, никто не спрашивал у него, отчего он столько времени не являлся, но все делали вид, что только накануне вечером с ним расстались. Лишь Акулька не удержалась и, вместо того чтобы дружески хлопнуть Максима, как она имела обыкновение приветствовать парней, богатырской своей ладонью по спине, вспомнила вдруг чьи-то слова о том, что Аниска обращает своего возлюбленного в черного кота, и стала манить вновь пришедшего словами "кис-кис-кис".

Смешливая Зинка не удержалась и прыснула от неудержимого смеха. Девушки, не отрываясь от веретен, многозначительно переглянулись. Но Максим, который и раньше знал о пущенной на его счет шутке, не растерялся и, оглядывая пышное телосложение Акулины, в свою очередь обратился к ней со словами:

— Молоком, верно, угостить хочешь? А я думал, оно у тебя уже пропало…

После такой отповеди смутилась даже Акулька. Домна попробовала заступиться за подругу:

— Глядите-ка, подруженьки. Максима-то никак сглазил кто: девок за коров принимает… Верно, он в чужой хлев пробирался да сюда по ошибке и попал!..

— А ты, милая, не егози и около меня не старайся. Тебя доить не стану. Очень уж ты неприглядна, — огрызнулся на Домну раздосадованный парень.

Приятель его Антип, желая отвлечь внимание от ставшего жертвою насмешливых взглядов Максима, попробовал перевести разговор, хоть и тоже на колдовской, но все-таки менее опасный предмет.

— А мы тут без тебя, Максим, говорили, что ежели поймать черного кота без отметинки и сварить в полночь, на перекрестке, в закрытом котле, то в ем непременно малая костка должна оказаться, с которой невидимкою стать можно, и все, что хочешь, украдешь.

Максим, желая, быть может, показать невинность свою в делах, относящихся до волшебства, поспешил спросить, как же найти эту косточку.

— А вот как. Как только мясо разварится, надо отделить его от костей и брать в руки одну косточку за другою. Варить и разбирать вдвоем нужно. Один берет, другой на него смотрит. И как только перестанет видеть того, кто кость в руках держит, значит, и нашли косточку-невидимку.

— А как ты это узнал? — спросила Домаха.

— Меня твоя мать научила, — огрызнулся Антип.

— Что она тебя, как ты парнишкой был и яйца куриные у нас воровал, учила, это точно. Только она тебя учила крапивой, а не волшебством…

— Полно вам ссориться-то, — вступилась добродушная Фекла. — Человек пришел к самой что ни на есть каше и яишне, с собой никак сороковку, а то и целенькую приволок да семечек полные карманы, а вы к нему пристаете! Садись сюда, Максим, и покажи, какие семечки. Жареные?

И Фекла запустила пятерню в оттопыренный карман присевшего рядом Максима.

— Как мать-то поживает? — спросила она, отплевывая прилипшую к губам шелуху.

— А что ей делается? От дяди-богатея трешницу намедни получила. Ну и радуется… Кормилец, мол!

— То-то ты и водки принес, — сообразила Фекла.

— Нет. Я на свои, — смутившись, пояснил Максим и сделал вид, что вслушивается в разговор о том, как надо варить черного кота.

— С волшебной косточкой не в пример воровать способней, чем с мертвой рукой. Ту еще обносить надо вкруг избы, да, если кто спит, так еще кругом головы обводить, а косточка, она тебе дело чистое: взял в карман и иди куда хочешь, — деловито повествовал тем временем Антип.

— А ты что же? То и другое пробовал? — ядовито спросил говорившего сумрачный Антон.

— Не пробовал, а люди говорили. Сам я даже и кота, пожалуй бы, не сварил… Духу бы не хватило.

— А что? Али греха боишься? — спросила Матрунька.

— Не то что греха, а пока этого самого кота варишь, страхи, говорят, нападают. Мне один сказывал, что пробовал он варить. Так едва только начала вода кипеть и крышка о котел захлопала — откуда ни возьмись, шум, вроде как бы конница скачет. Слышно стало даже, как лошади фыркают. Топот такой страшный и голоса людские, совсем уж близко… Тут мой парнюга струсил да ходу!.. Бежал, бежал, а ему все чудится, что погоня за ним. Упал в темноте в канаву да и просидел там до рассвета. Благо, сухая была. Боялся в поле выходить. А как рассвело — огляделся по сторонам да и пошел на то место, где кота варил… Пришел. Видит: зола, угли, сучья обгорелые, а ни котла, ни крышки котельной, ни кота — ничего нет. Ровно унес кто-то.

— Не иначе как унес, — в один голос сказали и Антон, и Фекла, и Акулина, и даже обычно молчавший на поседках Федька Рыжий.

— Черного кота косточка, вестимо, не в пример способнее будет, — после минутного молчания глубокомысленно вымолвил Антон. — От мертвеца руку отрезать, конечно, нетрудно, да за это угодить куда следует тоже можно… А кота сварить — дело чистое. Судить за это не станут.

Акулина затянула в это время какую-то жалобно-заунывную, не то разбойничью, не то каторжную песню. К ней присоединились подруги, и на несколько времени смех и шушуканье в закопченной избе заменились протяжным пением, в котором явственно выделялся тоненький, слегка звенящий голосок молоденькой Зинки.

— Знаешь, Максим, ночью ко мне сегодня могут гости явиться, такие, что тебе лучше на глаза им не попадаться, — сказала в одно прекрасное зимнее утро своему возвратившемуся другу Аниска.

— А почему?

— Жаль мне тебя. Пропадешь ни за что ни про что.

— Да мне тебя, Анисушка, покинуть жаль одну… Неровен час, обидеть тебя могут, — медовым голосом ответил хитрый Максим. — Может, еще и пригожусь тебе…

Парню страшно хотелось посмотреть на нечистую силу. Ему пришлось раз услышать на мельнице рассказ про одного хозяина, у которого работник знался с чертями. Хозяин этот угостил своего батрака и упросил показать своих знакомых, когда те его навестят. Работник хотя и неохотно, но согласился. Он потребовал полведра пива, разбавил его сильно водой, "чтобы не забуянили", и велел хозяину не выходить из дому, чтоб не попадаться на глаза его знакомым. Батрак позволил ему лишь сидеть у окна и из-за занавесок смотреть, как гости пройдут мимо.

Как эти гости приходили, мужик прозевал. Он слышал лишь пьяный шум в сарае, где жил летом работник, и видел только, как гости, пошатываясь, шли обратно через двор к воротам.

Одеты они были в плохонькое платье. Лица у всех были человеческие, только у каждого с каким-нибудь изъяном: у того харя на сторону перекошена, у другого — рот до ушей и зубы звериные, у третьего — нос нехорош, а у четвертого и совсем лица не было. Одно пятно с бороденкой, картузом дырявым накрытое. Вид у них всех был такой гнусный и страшный, что хозяин строго приказал своему батраку впредь их не принимать, а потом, когда окончился срок годичного найма, не стал и держать его дальше…

Максиму очень хотелось проверить, такие ли, как он слышал в этом рассказе, бывают собою нечистые.

— Ты дай мне, Анисушка, невидим-травы и посади с нею в шкал, где твоя одежа висит, или в скрыню, а я буду в щелку замочную оттуда смотреть, — стал он упрашивать свою подругу.

— Без глаза, верно, хочешь остаться? Ко мне такой гость прилететь должен, что и тебя с собою, чего доброго, в трубу потом, гляди, унесет, да и мне за тебя достанется… Да я совсем и не желаю, чтобы ты на мою муку глядел! Ночуй сегодня у себя дома!

Так Аниска и не позволила Максиму остаться на ночь. Однако парень, мучимый, с одной стороны, ревностью, так как опасался, что вместо нечистой силы к подруге его явится приказчик из соседней усадьбы, и любопытствуя, с другой стороны, посмотреть, какова из себя будет эта самая вражья сила, вышел перед полуночью из своей избы и стал бродить неподалеку от хаты Аниски.

Окна там не светились, и все вокруг было тихо. Стояла морозная безлунная ночь, и лишь звезды ярко горели на черно-синем небе. Максим порядочно прозяб в ожидании и хотел было даже идти домой, когда с темной высоты сверкнула вдруг, падая огненной полосою, красная звездочка и мелкими искрами рассыпалась над Анискиной кровлей. Максим видел, что искры эти, перед тем как исчезнуть в трубе, приняли в сочетании своем вид свернувшегося золотисто-красного крылатого змея.