Врачеватель. Олигархическая сказка - Войновский Андрей Сергеевич - Страница 34

– Пал Палыч, подождите, – окликнула она его.

Он остановился, продолжая улыбаться.

– Баронесса, а посмотрите, какая замечательная лавочка. Может, присядем, поговорим. Меня, дорогая моя, не покидает ощущение, что мы с вами встретились не случайно. Вы, как пить дать, знали, что именно сегодня я вновь обрету способность говорить.

– Да, знала, – с несвойственным для нее смущением ответила она. – Но это издержки прошлой жизни. Теперь все по-другому. А лавочка, действительно, замечательная, и нам с вами, пожалуй, следует присесть и немного пообщаться.

Со стороны взирая на происходящее, совершенно обоснованно Константин всем своим видом начал выказывать обеспокоенность.

– Не переживайте вы так, Костя, – успокоила она его. – Ничего такого, что помешало бы вам добраться до Григория, который подъедет не раньше, чем через пятнадцать минут, вам с Пал Палычем не грозит. Вы спокойно можете расслабиться на соседней лавочке.

В это время проходящая мимо внушительная группа медиков не обратила на них ровным счетом никакого внимания.

– Костя, верь ей, – заметил Пал Палыч, – эта женщина знает, что говорит!

Уверенность, с которой произнес последнюю фразу недавно проснувшийся олигарх, позволила Константину, недолго думая, присесть на рядом стоявшую лавочку и даже закурить сигарету, чего раньше он никогда себе не позволял на службе. Чудеса, да и только! Он вдруг почувствовал такое внутреннее спокойствие и умиротворение, которые, наверное, не смог бы пережить одержимый океанолог, наконец-то достигший дна Марианской впадины, опустившись в своем батискафе на глубину одиннадцати тысяч метров.

Затянувшись отвратительной сигаретой, Константин открывал для себя новые краски и оттенки. Оказывается, ели могут иметь иголки не только зеленого цвета. Есть еще и голубые. А его убогая по дизайну девятая модель «Жигулей», если смотреть сбоку, ничуть не хуже «Альфа-Ромео».

В то время, когда он выпускал дым изо всех дыр, кои присутствовали на его лице, сладкая парочка, мило взявшись за руки, уселась на соседнюю лавочку. Положив правую босую ногу на не менее босую левую, Пал Палыч игриво шевелил пальцами, не стесняясь своих до неприличия отросших ногтей, и совсем не замечал холода, исходившего от земли, еще не успевшей прогреться под скудными лучами апрельского солнца.

– Ах, баронесса! Моя баронесса! – напевал Пал Палыч. – Как хорошо, что я встретил тебя. Ах, Маритана, моя «Мариванна», как хорошо, хорошо, что я встретил тебя.

– Пал Палыч, – начала баронесса, тактично дождавшись, когда он допоет последнюю ноту, – пожалуйста, не называйте меня больше баронессой. Я ведь теперь не баронесса.

– А кто же ты у нас теперь? Стоп! Да неужели? Нашла-таки свою любовь?

Она смущенно потупила взор, крепче сжав руку Пал Палыча.

– А ну-ка давай немедленно рассказывай – кто он? – сгорал от любопытства Пал Палыч. – Откуда взялся? Супермен, что ли?

– Да какой, к черту, супермен? Скорее, совсем наоборот. Всему виной, Пал Палыч, ваш кабриолет.

– Не мой, – поправил ее Остроголов, – а твой, баронесса. Не забывай.

– Хорошо, мой… Только я же просила не называть меня так.

– Ой, прости! Я по привычке. Так ты тогда скажи уж, наконец, – как нам теперь тебя величать-то?

– Я теперь Елена Ивановна, – глубоко вздохнув, ответила баронесса. – А фамилия моя Зямкина. Имею паспорт и московскую прописку.

– Как твоя фамилия? – от неожиданности Пал Палыча приподняло с удобной для сидения скамейки.

– Ну вот, у всех одна и та же реакция, – с обидой в голосе произнесла гражданка Зямкина. – А по мне, так очень даже красивая фамилия. По-моему, в ней есть что-то музыкальное.

– Зямкина?.. – на секунду задумался Пал Палыч – А ты знаешь, действительно – звучит очень поэтично: Зямкина. Нет, правда, красиво.

– Вот и мне так кажется, Пал Палыч. Только почему-то даже в ЗАГСе эта дура со здоровенной блямбой на груди, вытаращив глаза, тоже два раза переспрашивала.

– С каких это пор, – попытался успокоить ее Пал Палыч, – ты стала обращать внимание на дур? Черт с ними, с дурами! Ты мне про Зямкина расскажи.

– Да, в общем-то, все до банальности просто, – ответила она. – Еду как-то вечером в кабриолете по Тверской. Кругом огни. Все сияет. А тут смотрю – он идет, весь какой-то худой, нестиранный. Ну, останавливаюсь и говорю ему: «Юноша, давайте я вас до дома подвезу, что ли?» Вот с тех пор я Зямкина Елена Ивановна. А он у меня, Пал Палыч, умный. Университет закончил. Химик, между прочим. Правда, сейчас работает не по специальности, в одной частной фирме. Оклад, конечно, скудный, но мне работать не разрешает.

Она посмотрела на Пал Палыча своими бездонными, словно два моря, глазами.

– Да и не желательно мне сейчас, – было заметно, что баронесса (кто бы мог подумать!) сильно волнуется. – У меня ведь друзей, кроме тебя, пожалуй, что и нету. Потому и повидаться хотела… Я беременна, Паша.

Она положила голову ему на плечо, а он, нежно обняв баронессу, вместе с ней прислонился к спинке скамейки, и лицо его в этот момент выражало непомерную мальчишескую гордость, словно минуту назад он при всем честном народе в собственном дворе начистил харю местному признанному авторитету.

– А я, Ленуся, всегда говорил, что наша российская сперма самая сперматозоидная на всем белом свете, раз уж такое чудо, как ты, к рукам прибрали. Ах, Зямкин! Красавец ты наш! Может, мы еще и не все постиранные, но нас никакой кислотой не вытравишь. Пусть и не мечтают!

– Паша, – еле слышно произнесла Елена Ивановна, – это еще не все. Машина твоей жены тоже у меня.

– Какая машина?.. Подожди, а как она у тебя оказалась-то?

– Да ты не волнуйся. Она в целости и сохранности. Просто когда Лариса Дмитриевна встречалась с Петровичем, то от волнения забыла ее закрыть. Ну, ты пойми, такая халява. Не смогла удержаться. Чисто профессионально.

– Ты вот что, профессионалка, – в голосе Пал Палыча послышались укоризненные нотки, – машину жены вернешь. Ясно? Не хочу я тебя видеть в таком качестве.

– Так я потому тебе и сказала! Как ты не поймешь – я же теперь другая.

– Ну хорошо-хорошо. Считай, что я это уже понял. С тобою мне более-менее все понятно, а вот с твоим начальничком не совсем. Где эта нечисть? Кому кровь портит?

– Сейчас, думаю, никому. Он в серьезной опале. Пока не востребован. Работает стилистом в Саратовском драматическом. На подносе «кушать подано» на сцену выносит. Открытку мне, гад, прислал. С 8 Марта поздравлял, но я ему, Паша, не ответила, хоть он и очень жаловался на одиночество.

– Значит, когда я вам оказался не по зубам, – глядя на выглянувшее солнышко, произнес Пал Палыч, – вашу бригаду расформировали.

– Что-то в этом роде. Только я уверена – не долго ему осталось на одиночество жаловаться. Скоро опять призовут. А он, собака страшная, только этого и ждет. Ничего другого-то не умеет. Ты же теперь сам отлично знаешь, что эта суета из-за этого чертового баланса – вечная, без конца и края. А мне, Паша, только бы ребеночка родить. Тогда и море по колено. Тогда я стану такою же, как все бабы. Не хуже и не лучше. Ладно, ты иди, – сказала баронесса, поцеловав Пал Палыча. – Укладывайся в багажник. Гриша твой через две минуты уже будет на месте.

Они поднялись с лавочки.

– Вот что, Елена Ивановна, садись-ка ты в свой кабриолет да дуй за Зямкиным. Пока не родишь, у меня поживете. Места всем хватит, и мне так спокойнее будет. А достойную работу твоему химику мы подыщем. Я тебе обещаю.

– Спасибо, только он не согласится. Зямкин хоть и бедный, но очень гордый организм.

– А ты не переживай, – уверенно ответил Пал Палыч, – я найду нужные аргументы его уговорить.

На Рублевском шоссе в двухстах метрах от въездных ворот Центральной клинической больницы, вплотную прижавшись к обочине дороги, стоял черный «Гелентваген», четырьмя желтыми лампочками изображая аварийную остановку. Из припарковавшейся сзади девятки пулей вылетел Константин и, мгновенно открыв багажник, помог Пал Палычу из него выбраться.