Коридор - Каледин Сергей - Страница 24

• Предыдущая
• 24/47
• Следующая

– Опять «вы»! Ну, ладно… Так, вольноопределяю­щимся… А в подтверждение своих слов я сегодня принес тебе для более детального ознакомления свою солдат­скую книжку. Вот, пожалуйста, только аккуратней.

– «Первого Лейб-Гренадерского Екатеринославско-го Императора Александра Второго полка, – бойко про­чел Ромка, порадовав Александра Григорьевича бегло­стью чтения, потому что достался внук ему в плачевном состоянии. – Личный номер сорок семь». А вы за царя был или за Ленина?

– Хм. Сложный вопрос ты задал. – Александр Гри­горьевич заложил руки за спину и неспешно ступил на Кировскую, тяжело ставя ноги в калошах носками врозь, так что Ромка время от времени, забывшись, наступал ему на ноги. – Как тебе ответить… Ну-с, скажем так: в это время я еще был недостаточно умен по молодости лет – и поскольку я жил в России, а Россией в то время, к сожалению, правил царь, следовательно, значит, и я был… Да, сложный вопрос. Давай, Рома, вернемся к не­му через несколько лет. Договорились?

– А через несколько лет вы уже можешь умереть. Вы уже старенький…

– Какая чепуха! Не говори глупостей. Ромка заглянул в книжку:

– А 1911 год – это до революции или после?

– До.

– А вы с Лениным служил в армии?

– Нет, Владимир Ильич в это время находился в эмиграции. Он вернулся в Россию в 1917 году.

Ромка задавал вопросы, но не успевал дослушивать ответы дедушки, потому что в красной книжке было еще очень много интересного.

– Вы иудейский мещанин был, да, дедуль, дедушка?

– Дай сюда! – Александр Григорьевич раздражен­но выхватил у Ромки книжку. – С чего ты взял? – Он ос­тановился, поднес книжку к глазам. – Сословие: меща­нин. Хм. Вероисповедание: иудейское… Ну, это я бы не сказал, не совсем верно, потому что я был неверующий. Я был человек просвещенный. Я работал, ездил по стра* не как заготовитель. Посещал концерты, оперу…

– А если война будет, мы всех победим! – не слушая его, заявил Ромка. – Потому что все рабочие за нас. Монгольцы за нас, индейцы за нас.

– Это верно, – пробормотал Александр Григорьевич, так зачитавшийся своей книжкой, что чуть не врезался в столб. – Ты смотри, Рома, как интересно: оказывается, нам выдавали приварочные, хлебное довольствие, мыль­ное…

– А вы пистолет армии принес?

– Оружие при демобилации сдается.

– Жалко, – вздохнул Ромка. – А я бы не отдал. Я в солдаты не пойду.

– То есть?

– Я хочу на машине работать, которая снег сгребает, а сзади у нее в грузовик сыплется.

– Да, конечно… – не зная, как нужно реагировать на слова внука, согласился Александр Григорьевич. – Одна­ко служить в армии необходимо. Вот, мы пришли! Чай Высоцкого, кофе Бродского. Вот этот китайский дом шо­коладного цвета и есть место моей службы. Понял?

– Ага! – совершенно не увлеченный последним сооб­щением деда, Ромка вертелся по сторонам. – Ух ты! Смотрите, какой подшипник здоровенный! На той сторо­не. Посмотрим, а? Ну, пожалуйста!

– Ты меня совершенно не слушаешь, Рома, – строго сказал Александр Григорьевич. – Итак, до революции я работал у фабриканта Высоцкого…

Слово «фабрикант» провело на внука наконец неко­торое впечатление, и Ромка отлепил взгляд от огромного, в полметра, подшипника в витрине напротив.

– Вы у него как крепостной был?

– Ну-у… Я работал у него. Очень много работал. С утра до вечера. Потому что отец мой умер, а у матери нас было четверо. Я – старший. Я должен был заботить­ся обо всех.

– А вы какой институт кончил?

– К сожалению, я института не кончал. Мне при­шлось уйти последнего класса реального училища, чтобы работать и, как я уже сообщил тебе, содержать всю семью.

– А после революции Высоцкого в тюрьму посадили?

– – Одних посадили, других прогнали. А все их состояние, капиталы стало достоянием народа…

– А после революции вы что стал делать? Стал на­чальником?

Александр Григорьевич посмотрел на часы.

– Та-а-ак, ну, тебе, по-моему, уже пора. Сейчас я те­бя провожу до остановки… На конку есть?

– Ага– засмеялся Ромка, он всегда смеялся, когда упоминал про неведомую конку, которую по Москве таскали по рельсам лошади. – Я уже есть хочу.

Александр Григорьевич тщательно скрывал свое пос­лереволюционное прошлое. Работал он в кооперации «на­чальником», как говорил Ромка. От этого времени оста­лась пожелтевшая фотография: вилла на море, Алек­сандр Григорьевич, Александра Иннокентьевна, Оля и крохотный Лева – все в белом, прислуга… Потом в его жни проошел неожиданный поворот: товаровед в «Галантерее», маленький оклад и всеобъемлющий страх… На вопросы детей, тревожащих его по необходимости при заполнении анкет: «Папа, какого ты сословия?» – он на­чинал неистово топать ногами: «Какое, к черту, сосло­вие!.. Ваш папа умер!..»

О буржуазной юности Александры Иннокентьевны тоже старались не упоминать. Иногда возникали курьезы.

Александра Иннокентьевна с воспитательной целью рассказывала Оле, что в детстве она сама мыла пол в доме. Александр же Григорьевич без злого умысла спро­сил невзначай: «Это в каком же доме, Шурочка? Где у вас белый рояль в вестибюле стоял?»

Александр Григорьевич вернулся домой, когда брон­зовые часы пробили шестой раз. Шесть часов вечера. Александра Иннокентьевна по-прежнему сидела в крес­ле, казалось, она так ни разу и не отрывалась от стола. Александр Григорьевич разделся, потер руки, как буд­то собирался приняться за какое-то нужное дело, которо­му подоспел наконец черед, или по крайней мере поде­литься событиями дня, рассказать о любознательности внука, но в комнате было тихо, только скрипело перо в неутомимой руке Александры Иннокентьевны.

Александр Григорьевич уселся в угол дивана, подо­двинул телефон. Подумал – куда бы позвонить. Набрав номер, он прокашлялся и уже через несколько секунд мирно вещал в трубку, прикрыв глаза:

– …Зять профессор, вестный микробиолог, – мер­но выговаривал он. – Дочь историк, редактор в крупней­шем дательстве…

Александр Григорьевич говорил как бы в полусне. Говорил он по телефону часами, а его семидесятилетний органм, сегодня вдобавок усугубленный долгой прогул­кой по Москве и нелегким общением с внуком, требовал отдыха, и потому, не прерывая разговора, он заснул, по­сапывая собеседнику в ухо. Тот в это время, по всей ви­димости, говорил сам и на сонное посапывание не реагировал. Но вот собеседник кончил говорить, и пришел че­ред включиться Александру Григорьевичу. Он вздрогнул, наполовину вышел сна и, не открывая глаз, для раз­гона начал с повторения:

– Зять профессор, вестный микробиолог…

Речь действительно шла о зяте, муже Ольги Алексан­дровны. Геннадий Анатольевич вошел в семью уже не­сколько лет назад, но для отсутствовавшего Александра Григорьевича замужество дочери было еще свежей но­востью, о чем он подолгу и охотно рассказывал по теле­фону.

. Ольга Александровна вышла замуж в возрасте трид­цати восьми лет и, в отличие от своих сверстниц, которых война обделила мужьями, отнюдь не считала свой запоз­далый брак с умным, нестарым и довольно красивым мужчиной выигрышем «ста тысяч по лотерейному биле­ту», как выражался Александр Григорьевич.

– Так-так, – довольно пробурчал Александр Григо­рьевич, положив трубку. – Прекрасно.

– Прошу потише, – ровным голосом напомнила Александра Иннокентьевна. К телефонным разговорам она относилась снисходительно, но всему есть предел.

– Извини, Шурочка. – Александр Григорьевич пони­мал причину столь сдержанного отношения к себе Алек­сандры Иннокентьевны и даже в какой-то степени ей сочувствовал. Пока он все еще виноват: оформление до­кументов задерживается. Он послушно положил труб­ку. – Чайку, что ли, попить? – маскируя просительную интонацию, сказал он, потирая озябшие руки.

Александра Иннокентьевна промолчала. Она пишет. Пишет она всегда только за обеденным столом в центре комнаты, несмотря на письменный – у окна. Может быть, пиши она за письменным столом, комната не была бы так безнадежно до краев заполнена ее писаниной.

• Предыдущая
• 24/47
• Следующая