В Курляндском котле - Автомонов Павел Федорович - Страница 7

• Предыдущая
• 7/27
• Следующая

Партизанский отряд, с которым мы встретились, состоял из группы разведчиков первого Прибалтийского фронта, местных жителей и советских солдат, бежавших из немецкого плена. Конечно, «отряд» — название условное, так как всему личному составу его до нашего прихода хватало на обед ведра супа. Командиром отряда был Александр Данилович Капустин.

Партизаны приняли нас, как родных, угостили всем, что было у них. Узнав, что я болен, Капустин немедленно предложил мне свою постель.

Александр Данилович Капустин был из тех людей, которых, увидев, нельзя забыть. У него сильная, костистая фигура, крупный с горбиной нос и смуглое энергичное лицо со свежим, недавно зажившим шрамом на левой щеке; черные, как смоль, волосы, такие же борода и усы. Взгляд его — то строгий, словно пронизывающий насквозь, то мягкий и ласковый.

В первый же день нашего пребывания в лагере между Капустиным и Зубровиным состоялся деловой разговор. Было решено жить вместе. Находясь здесь, мы могли не только выполнить задание командования — установить наблюдение за движением по одной из важнейших шоссейных дорог в Курляндии Тукумс — Кулдыга, но значительно шире развернуть нашу разведывательную работу: установить связь с местным населением, иметь разведывательные данные о работе железных дорог, о работе вражеских штабов и прочее. Было решено, что каждая группа будет делать свое дело, взаимно помогая друг другу. Мы будем представлять единую боевую семью. Теперь повар Михаил, когда варил суп, над костром вешал не одно ведро, а два.

Мы рассказали об Аустре. Известие об исчезновении девушки было немедленно передано поддерживавшим связь с партизанами местным жителям. От одного из них — деда Галабки — вскоре поступило сообщение о том, что он видел на просеке девушку, похожую по описаниям на Аустру. Она была с автоматом и сумкой. Это случилось неделю назад. Больше она не появлялась.

В партизанском лагере я быстро поправился. Михаил — знакомый нам белобрысый повар — сам приносил мне еду.

— Вот я вам горяченького, — говорил он. — Только что с подогрева. Поправляйтесь! — Михаил, хотя никто не упрекал его за очередь из автомата по нас, видимо, чувствовал себя все же несколько виноватым.

Агеев и Колтунов в смене с двумя партизанами, которых выделил Капустин, вели круглосуточное наблюдение за шоссе. Но движение на шоссе с каждым днем заметно ослабевало. Активные боевые действия на фронте прекратились. Гитлеровцам не удалось прорваться в Восточную Пруссию, и они притихли, как мыши в своем углу. Наше командование, должно быть, тоже не спешило с разгромом курляндской группировки.

«Куда они денутся? Пусть припухают», — говорил повар Михаил. Он, будучи в плену, заготовлял дрова для штаба 18-й гитлеровской армии. Работать приходилось до упаду, а еда — пустая болтушка, кусок хлеба да картофелина. Хотя из плена Михаил убежал давно, но он до сих пор не мог забыть того, что испытал там.

Зубровин и Озолс побывали на хуторах и завели знакомство с жителями.

Моя работа на радиостанции, вместе с шифровкой и расшифровкой телеграмм, занимала в сутки два-три часа. Я и мой товарищ по ключу на советской стороне фронта понимали друг друга по тону сигналов и по почерку. Поэтому вместо позывных мы часто выстукивали что-то похожее на марш или быстрый танец. Когда работа идет хорошо — и на душе легко. После удачной передачи и приема деловых телеграмм хочется иногда сказать далекому сержанту или старшине, которого никогда не видел в глаза, теплое слово, и, конечно, не сдержишься, скажешь, пользуясь международным радиоязыком; а перед сигналом «конец работы» дашь такой финал, что хоть танцуй.

Часто я подсаживался к костру, слушая рассказы партизан. По вечерам, вместе с радистом Володей Кондратьевым, я проводил время возле приемника в ожидании приказов товарища Сталина.

Володя Кондратьев — москвич. Шестнадцатилетним юношей он покинул дом, чтобы пойти в партизаны. Володя любил рассказывать о своем детстве, о Москве, о партизанской зоне в Белоруссии, где ему пришлось побывать.

До войны он успешно учился в средней школе. У него была способность к музыке, хороший слух; он выступал в оркестре московских школьников, которым руководил композитор Чернецкий.

Весной 1944 года Володе посчастливилось побывать в Москве. Старая мать не сразу узнала сына. Она представляла его все еще школьником, а он явился возмужалым, окрепшим бойцом-партизаном.

Капустин любил Кондратьева. Они работали неразлучно уже три года.

У Капустина, как и у многих партизан, особенно у парашютистов, было и иное, партизанское имя — «Сашок».

— Славный человек этот Сашок! — говорил Костя Озолс. — Умный, решительный. Двадцать шесть лет ему, а борода, хоть на выставку. Бородатая теперь молодежь!

— Неплохой парень! — высказал свое мнение Агеев. — Ребята боролись сегодня, Сашок всех по очереди на лопатки положил. А кто он?. Силач? Акробат? Ничего подобного. Бухгалтер МТС из-под Барнаула. Надо мне с ним побороться…

Я подружился с двумя «братьями» — командиром разведки Петром Трифоновым — «Тарасом», который первым признал в нас своих, и белокурым, белолицым Павлом Ершовым.

Ершов всегда ходил в начищенных до блеска сапогах. Он почему-то никогда не смотрел товарищам в глаза. Это меня заинтересовало. Пытался узнать о Павле что-нибудь у «Тараса», который с 1942 года был с Ершовым в партизанской зоне на Смоленщине и в Белоруссии, но точного ответа тоже не получил. «Привычка девичья у него глаза опускать, — смеясь ответил Тарас, — а вообще человек хоть куда». Была и еще странность у Ершова. Если вблизи него пет людей, он обязательно посмотрится в зеркало и причешет волосы. Тарас, если заметит Ершова с зеркальцем, обязательно скажет: «Наш Паша хочет всем нравиться». — «Брось, Тарас! — сердится Ершов. — Не люблю я ходить неряхой, только и всего…» Тарас широко улыбается и подмигивает товарищам: «Знаем мы, почему не любишь. Встретил дивчину на хуторе, вот и причина».

Но говорят, что Павел Ершов в самые горячие минуты боя никогда не теряет спокойствия и самообладания.

Тарас и характером и внешним видом резко отличался от своего «брата». Одежду он носил, не придерживаясь никакой формы, — латышская шляпа, русская фуфайка и куцые немецкие брюки. Он добродушен и прост. У него нет никаких тайн. Все, что думает, он выкладывает на суждение товарищей.

Все мы, собравшиеся здесь, уроженцы разных районов Советского Союза — я с Украины, Тарас из-под Рязани, Ершов из Белоруссии. Есть среди нас и москвичи, и уральцы, но наши жизни до войны были так схожи, что все мы чувствуем себя в отряде, как братья, близкие и надежные друзья.

Ефим Колтунов подружился с Костей Толстых — коренастым, сильным парнем в морском бушлате. До войны Толстых был колхозным чабаном в Мордовской АССР. За смелость и боевые дела партизаны прозвали его «майором». Он, как и Колтунов, никогда не избегает опасности; чем труднее и опаснее поручение, тем охотнее он берется за него. Он владеет искусством минера, и немало вражеских машин подорвалось на шоссе на минах, заложенных нашим «майором».

Агеев строго следил за порядком в лагере и боролся с малейшими нарушениями дисциплины. В лагере не должно быть шума, громкого смеха, выкриков. Агеев ссорился с поваром, если от костра валил дым. Он требовал, чтобы костер горел без дыма, пламенем. Все эти предосторожности были крайне важны, так как в полукилометре от нас находились хутора. Разбить лагерь дальше от хуторов невозможно: лесной массив невелик. Чтобы не выдать своего местопребывания, нам каждую неделю приходилось переходить на новое место. Сейчас очень близко от лагеря было жилище лесника; это заставляло нас быть особенно осторожными, так как известно, что наш «сосед» не питает симпатии к партизанам.

Агеев вырос в деревне. В лагере он подружился с Петром Порфильевым, крестьянином Лудзенского уезда, из Латгалии. Порфидьеву было уже под сорок. Внешне он ничем не походил на разведчика. Ходил не спеша, говорить любил обстоятельно и большей частью слушал рассказы товарищей; сам он знал много сказок и вечерами, когда ему удавалось сидеть у костра, охотно рассказывал их.

• Предыдущая
• 7/27
• Следующая