В Курляндском котле - Автомонов Павел Федорович - Страница 6

• Предыдущая
• 6/27
• Следующая

Это был седьмой день нашего пребывания в «котле».

Прошла еще ночь, ничем не лучше вчерашней, — с холодным дождем и ветром. Утром мне сказали, что я бредил. Я так обессилел, что не мог встать. Неотвязная мысль, что Аустра погибла в болоте с нераскрытым парашютом почему-то все время преследовала меня.

В самом деле, что случилось с Аустрой? Во время прыжка я не видел ее парашюта, как не видел и других товарищей. Шедший непосредственно за Аустрой Колтунов тоже не мог ничего сказать. Он не видел, раскрылся ли ее парашют. Правда, в лесу, на просеках, мы обнаруживали следы женской обуви. Но эти следы могли оставить женщины из соседних хуторов. В лесу пасут скот, туда ходят за дровами. Какого-либо условленного места встречи после приземления у нас не было. Мы прыгали вслепую…

Вечером, напрягая все усилия и волю, я снова работаю на радиостанции.

Нам радируют: «Благодарим за данные. Ищите Аустру. Готовьтесь идти в новый район».

— Что мне делать? — спрашиваю я.

— Кушать надо больше, Виктор, — строго ответил Зубровин. — Обессилеешь ты.

Я стараюсь побороть болезнь, не поддаваться ей.

На следующий день по радио мы получили приказ идти на юг, оседлать шоссе Тукумс — Кулдыга. Это в пятнадцати-двадцати километрах от места, где мы находились.

Колтунов вырезал палку и подал мне. — Вот, возьми. Довоевался, — с упреком сказал он.

Перед тем как выступить, мы хором выкрикнули имя Аустры. Молчание. Только эхо прокатилось по лесу.

Крикнули еще раз — тот же ответ…

— Нет, пропала девушка, — со вздохом произнес Зубровин, — пошли, братцы!.

Молча шагали мы по просеке, шурша опавшими и уже потемневшими листьями. Печален лес осенью. На ветках осиротелых берез, точно слезы, дрожат прозрачные капли. Кажется, деревья плачут, горюя о потерянном золотистом одеянии; уныло шелестят ветки голых кустарников, только ели и сосны стоят зеленые и высокие; им как будто безразлична осенняя непогодь, — их вершины гудят тем же гулом, как и летом. Но вот просека оборвалась и перед нами разостлался луг. На той стороне, у самого леса, возле старого сеновала пасутся дикие козы.

— Подстрелить бы, хороши козочки! — причмокнул губами Колтунов.

Козы, услыхав шум, насторожились. Увидев нас и словно понимая, что мы не можем по ним выстрелить, они не спеша исчезли между деревьями.

Мрачно и тихо стало на лугу. Казалось, серое небо, низко нависшее над лесом, прижало все живое. Ни звука, точно вымерло вокруг все и страшная тень смерти, прикрываясь сизым туманом, вот-вот коснется моего тела. Мне стало жутко от этой мысли. Нет, я не должен свалиться! И я не согнусь! Я буду идти! Я должен победить болезнь ради друзей, ради борьбы, для которой мы сюда пришли…

И я увереннее, тверже ступаю по земле, опираясь руками на автомат, разбрызгивая воду лесных луж, шагаю, не отставая от друзей.

Вторые сутки мы идем на юг. Всей силой воли я заставляю себя двигаться, не обращать внимания на слабость. Я стараюсь думать о чем-нибудь дорогом для меня, иногда даже подшучиваю над товарищами, чувствуя, что мне в самом деле становится легче.

Утром мы пересекли дорогу Кабиле — Кулдыга и расположились в небольшом редком лесочке. Идти осталось немного. Где-то в этом районе мы должны выбрать место для своего лагеря.

Вдруг Колтунов заметил неподалеку двух человек с автоматами. Не успели мы что-либо предпринять, как один из них дал очередь, и затем оба бросились бежать. Тот, что стрелял, был без фуражки, белобрысый… Он бежал, не оглядываясь, вобрав голову в плечи…

Одежда на них смешанная — по всей вероятности это полицейские. Нас же узнать легко. Мы в черных кепках и пальто. За плечами мешки. После встречи с полицейскими нельзя терять ни минуты времени, скорее уходить от места нашего привала. Вдали, на юго-запад от нас, темнел лес. Мы решили немедленно пробираться туда.

Конечно, случись встреча с полицейскими под вечер, мы бы чувствовали себя по-иному, но сейчас — десять часов утра, а это плохое время для таких встреч.

Выбираясь из леска, мы вышли на берег какого-то ручья. Оставив меня и Колтунова в кустах около ручья, Зубровин, Агеев и Озолс пошли вперед разведать местность.

Только они удалились, как неподалеку от нас послышались голоса. Они приближались к нам. Я быстро спрятал под отвесным берегом ручья радиостанцию. Держа наготове автоматы, мы ждали появления неизвестных. Вероятно, это вернулись стрелявшие в нас полицейские. Сколько их?..

Берегом ручья шли четверо. Они шли следом за нами, но тех, что стреляли в нас, среди них не было.

— Стой! — не утерпев, крикнул Колтунов. — Бросай оружие!

— Сами бросайте! Мы — русские!

Не опуская автоматов, мы смотрели на своих противников. Их четверо, нас двое. Теперь, вблизи, они мало похожи на полицейских. Но кто они?

Прошло несколько секунд. Двое из незнакомцев положили на землю автоматы и подошли ближе. Один из них — высокий, в черной измятой шляпе, одетый в ватную стеганку и куцые немецкие брюки, болтающиеся ниже колен, улыбнулся.

— Вижу, что свои, — сказал он. — Мы, как только услыхали о вас, сразу догадались, какие вы люди. Мы тоже партизаны! Стреляли-то по вас наши ребята — повар и санитар. Пошли в разведку к дороге, да и «разведали»… От неожиданности они вас за немцев приняли. Давайте знакомиться — Петр Трифонов, или «Тарас», — как меня зовут, — закончил он, подходя еще ближе.

— А я Гусак, Леонид Петрович, — сказал второй, пониже ростом, с пышными белокурыми усами.

Через несколько минут мы познакомились по-настоящему. Подошли и те двое, что стаяли вдали. Мы от души пожимали друг другу руки.

— Закуривайте! — Тарас предложил нам немецкие сигареты.

— Мы у них ларек около контрольно-пропускного пункта разнесли, — пояснил один из вновь подошедших — широкоплечий, широконосый, малоповоротливый парень, который, знакомясь, назвался Костех Толстых, а партизанская кличка его была «мяиор».

Мы предложили закурить «отечественного».

— О, вот это дело! Не то что ларечная дрянь, — Тарас бросил сигарету, оторвал бумагу и начал закручивать махорку, которую ему подсыпал болтунов. Тарас делал эта с явным удовольствием, сияя глазами.

— Я вас все время на мушке держал вон из-за того куста, — указывая на густой ореховый куст, сказал подошедший последним пожилой уже партизан в такой же черной шляпе, как и Тарас. — Но, приглядевшись, мы решили, что вы люди свои. Прозвище мое «Казимир Большой».

Я спросил у «Казимира Большого», не служил ли он в Советской Армии.

— Нет, я местный житель. Учителем был до войны.

Вскоре к нам подошли Зубровин, Агеев и Озолс. Побеседовав еще с партизанами, мы пошли в их лагерь.

Лагерь был скрыт в молодом, но очень густом ельнике. Там оказалось несколько прикрытых ветвями, низко натянутых палаток, под которыми можно было сидеть или лежать. Я несказанно обрадовался этому.

Между двух высоких елок горел костер, над который висел я ведро с варевом.

Около, костра дя увидел стрелявшего в нас белобрысого повара. Он искоса поглядывал на нас и винов: усмехался.

• Предыдущая
• 6/27
• Следующая