Формула счастья - Коряков Олег Фомич - Страница 7

Пришла домой — папа увидел, что я вся заснеженная, и, конечно, заворчал: в наши дни и первоклашкам положено знать, что атмосферные осадки не всегда безобидны, надо избегать дождя и снега, а это великовозрастное дитя… И пошло! На него, случается, «находит». Ладно, мама заступилась:

— Так ведь снег — это же такая красота! — И вздохнула горестно и удивлённо, и было непонятно, то ли она на папину чёрствость досадует, то ли на то, что так неладно устроен мир: даже милого снега надо опасаться.

На самом-то деле папа не такой уж чёрствый, а мама не такая уж добрая. У них, по-моему, все «в норме», и, в общем, они — милейшие люди. Разница между ними в том, что папе после фронта удалось закончить вуз, и он гордится этим, а маме не удалось, и она, мне кажется, тоже чуть ли не гордится этим. Во всяком случае, достоинства не теряет.

Сие, наверное, уже последняя запись в этом году. Крутится старушка Земля и не ведает, что через сутки наступит Новый год. Ей хоть бы хны. А люди суетятся, бегают, чего-то жарят, парят, покупают вино, будто и на самом деле им предстоит перейти некую грань, за которой начинается Новая жизнь.

Условность? Да. Но я тоже, как все, чего-то жду от нового года, на что-то надеюсь, и мнится мне (совсем как в дрянных стихах это «мнится», за ним должно вылезти что-нибудь слащавое и сентиментальное… — лучше уж не заканчивать фразу).

А правда, чудится некая грань. Или на меня действует присутствие в квартире нового (и такого неожиданного и «необычного») жильца?

Он появился сегодня утром (соседи выехали вчера) в сопровождении… Даниила Седых. Принесли с собой обои и в два счета заново оклеили комнату. Даниил со мной и с мамой держался вежливо и суховато — на высшем официальном уровне.

Днем, когда мы были в школе, Венедикт Петрович перевёз вещи. Сейчас возится с ними, передвигает, что-то приколачивает. Папа говорит, что предлагал ему помощь — Венедикт Петрович отказался. Представляю, как разговаривали эти интеллигенты.

Папа. Венедикт Петрович, может быть, вам, если позволите, нужно помочь?

Дядя Веня. Что вы, Владимир Матвеевич! Пустяки. Пожалуйста, не беспокойтесь. Спасибо.

Папа. Но всё-таки…

Дядя Веня. Что вы, что вы! Спасибо. Зачем же вам утруждаться?

А что бы папе сказать: «Давайте помогу». А тот бы ответил: «Вот хорошо!» Только и делов. И обоим приятно.

Впрочем, это я — по злости. Я всегда злюсь, когда слышу такие «сверхинтеллигентные» разговоры. Все эти «ахи», «если позволите» и прочая галантерея, по-моему, пережиток классового общества. Со временем они отомрут. Конечно, тактичность и вежливость необходимы, но отношения должны быть проще…

А заглянуть к нему хочется. Любопытно же, какой он дома. Но я нарочно не выхожу ни в коридор, ни в кухню, чтобы не подумал, что я сую свой нос.

Завтра девчонки налетят с вопросами — скажу: «Даже не видела его», — ни за что не поверят.

Так и не решила ещё, как встречать Новый год…

Вот и другой уже год на календаре, и каникулы подходят к концу. На этот раз они прошли как-то вяло, неинтересно. Один раз выползала в лес на лыжах, ходила в кино, была в театре, а в основном сидела дома, вернее, валялась — читала, мечтала, бездельничала.

Я стала какой-то нервной, раздражительной, нетерпеливой. Иногда находит такая тоска, что хочется реветь и лезть на стенку. Бывают, конечно, и хорошие минуты, мир засияет — всех бы обнимала. Мама усмехается: «Взбалмошная!» Никакая я не взбалмошная, просто настроение бывает разное.

Очень жалко, что у меня нет ни сестры, ни брата. Вот стану взрослой — обязательно нарожу кучу ребятишек. Семья будет большая, дружная, весёлая. Конечно, девушке в моем возрасте об этом рассуждать «не положено», так у нас многие считают. А я не считаю. Я же знаю, что детей не на базаре покупают, и почему я не могу думать о своем личном будущем?

Ну ладно, надо царапать свою мелкотравчатую «летопись».

Новый год встречала у Володи Цыбина. Для мамы это было целое событие: до сих пор я всегда проводила новогодний вечер дома. Мама, конечно, принялась расспрашивать о Володе, его семье, о тех, кто там будет. Я что-то плела.

— Что же это получается — вечеринка? — с удивлением сокрушалась она. — Моя дочь начинает ходить по вечеринкам!

Я уж не рада была, что затеяла разговор, лучше бы дома сидеть, но из упрямства настаивала. Как обычно, помог папа.

— Когда-то и ей надо начинать, — сказал он. — В предысторические времена это называлось «выезжать в свет». Почти закон природы. Все-таки девятиклассница.

Мама напустилась на него, он довольно стойко отбил все атаки, но затем мне пришлось выслушать столько советов, предупреждений, наставлений и запрещений, что к Цыбиным я явилась в самом кислейшем виде.

Вначале все было чинно, благородно и… скучно. А потом… Нет, надо ещё о «вначале».

У них большая, шикарно обставленная квартира, все — модерн. Красиво.

Я чувствовала себя не в своей тарелке: гости Володи были мне незнакомы. Какие-то две девушки и два парня. Один, с туповатой, скучающей физиономией, все рылся в пластинках, другой, Ника, щеголеватый, весь в модном, показывал карточные фокусы; держался он непринуждённо, и мне понравился. Девушка с красивым и очень глупым лицом все время почему-то противно хихикала. Вторая подсела ко мне, пыталась заговорить, но из разговора у нас мало что получилось. Галя (так зовут эту девушку) — из тех, что с восьмого класса подкрашивают губы и ресницы. Попробуй я — вот был бы дома шум!

Появились родители Володи. Папаша Цыбин, пухленький и холёный мужчина, соблаговолил разговаривать с нами. Снисходительно и благодушно он задавал нам вопросы и сам же отвечал на них, («Ну-с, как учимся, молодые люди?.. Знаю, знаю: ученье не должно заслонять радостей бытия?» Или: «Как вам нравится наша уральская погодка? Превосходная, не правда ли, хотя никто из нас не знает, что с ней случится через час. Так всё в нашей жизни, всё, дорогие мои друзья».) Очень интересный разговор!

Мама у Володи совсем другая. Она тихая, молчаливая и даже словно чем-то напуганная. Испуг в глазах, больших и ярких, как у Володи. Очень изящная и красивая женщина.

Потом родители стали собираться в гости.

— Старички тоже любят повеселиться, — сказал Владимир Михайлович и лихо подмигнул нам. — Надеюсь, леди и джентльмены, все будет в порядке?

— Все будет о’кэй, сэр! — ответил Володя. Пришли ещё двое: некто Вадим, старше всех нас, студент медицинского института, и с ним… Валя Любина, из нашего десятого «А». В школе такая скромница, глаза в пол, а тут явилась тоже накрашенная, шумная, даже развязная.

После того как родители ушли, все почувствовали себя свободнее. Меланхолик поставил пластинку с рок-н-роллом и пустился в пляс с этой писаной дурой. Вадим потребовал «пиршества», начали накрывать на стол. Рядом с маленькой капроновой елочкой на скатерти появились бутылки шампанского и портвейн. Я косилась на них с опаской. Ребята пошептались и двинулись на кухню.

— Пошли принимать эликсир мужества, — со смешком пояснила мне Валя.

Что за «эликсир», я догадалась, но не поняла, зачем идти на кухню: ведь вино на столе.

— «Бордо — питье для мальчиков, а портер для мужчин. Но кто героем хочет быть, тот должен пить лишь джин», — процитировала Валя и опять усмехнулась, — Вы этого ещё не проходили?

Я знала, это из байроновского «Капитана Блея», но промолчала, только пожала плечами.

За столом было шумно. Вадим и Ника изо всех сил старались перещеголять друг друга, изощряясь в остротах, каламбурах и анекдотах. Они не всегда знали меру, но я выпила портвейна и два фужера шампанского (узнала бы мама!), и всё мне стало трын-трава. Я сделалась смешливой и очень разговорчивой. Володя сел рядом со мной и все рассказывал о том, как прекрасно у них на даче и как весело будем мы там проводить время. Я его поминутно перебивала, пыталась «острить» и при этом хохотала громче всех.

Уж не помню почему, вдруг я полезла целоваться с Валей, потом принялась петь. Меня никто не слушал, я обиделась и, когда Вадим потащил меня танцевать, грубо оттолкнула его и убежала на кухню. Мне стало тоскливо, захотелось плакать. За мной пришел Володя, уговаривал, я плела какую-то чушь. Он усадил меня пить чай. Тут явился Ника и сморозил нечто шутливо-мерзостное насчет «пары голубков». Я залепила в него пирожным и разревелась. Потом меня стошнило, и, как в бреду, я слышала чьи-то слова о «цыпленке из детсадика» — обо мне.

Чаем Володя меня все-таки напоил, стало чуть полегче, я даже пыталась танцевать. Стол отодвинули, верхний свет в комнате притушили; было, наверное, уютно, а мне казалось — мрачно, даже зловеще. Ника пригласил меня на танго, руки у него были потные, разило водкой.

— Ничего себе «герой»! — сказала я, вспомнив строки из Байрона.

— Чем мисс недовольна? — пытался отшутиться он.

Мне стало противно, я вырвалась и забилась в угол.

В общем, вечер был испорчен; даже описывать эту муть не хочется. Домой я пришла поздно — долго бродила по улицам, чтобы освежиться, — вся продрогла.

— Ну, погуля-яла! — только и молвила мама, открыв мне дверь. А в глазах и беспокойство, и осуждение, и жалость.

— Мы на горке катались — промёрзла, — пробормотала я, отворачиваясь.

Постель была уже готова (милая мамка, позаботилась), я юркнула под одеяло и уснула.

Вот так я встретила этот год. До сих пор какой-то нехороший, стыдный осадок. Неужели весь год будет такой?..