Моя судьба - Лауда Ники - Страница 22

Холодное молчание между мной и Деннисом все более действовало мне на нервы, и я стремился прояснить эту ситуацию. Я пригласил Рона с подругой Лизой слетать ко мне на Ибицу и там спокойно поговорить. Выдался прекрасный день, и мы вышли на моем катере в море. Балеарские острова показывали себя с лучшей стороны. Я выключил мотор, опустил якорь (как всегда, с трудом, в качестве моряка я совсем не пригоден). «Ну что, Рон, мы можем опять вернуть хорошие отношения? В чем вообще причины возникновения трещины между нами?»

Он сказал, что ощущает ко мне чувство, колеблющееся между любовью и ненавистью. Он чувствует себя обманутым, поскольку я как бы шантажировал его своим двухлетним контрактом. Он тогда оказался в положении, когда не мог отказаться от моих услуг и смирился. Кроме того, он осудил мою отдаленность и эгоцентричный настрой. Забавное ядро его высказывания было следующим.

«Если человеку платят так безумно много денег, можно было бы за это получить и немного дружбы».

Это было мне не по нутру. Что общего у вознаграждения с дружбой? Рон не тот тип, который интересовал бы меня как друг (кроме того, у меня только два-три друга), и факт, что он еще и платит так много, ничего не меняет. Что касается моей эгоцентричности, соглашусь. Я пытаюсь в жизни все планировать с пользой для себя. В случае Лауда-McLaren я, правда, могу аргументировать, что к совместному делу я приложил все свои усилия, так что он даже выиграл от моего эгоцентризма. Как бы то ни было, я отдавал все сто процентов того, что от меня ожидалось.

Разговор продолжался хорошо, в конце у меня появилось чувство, что нашелся новый базис для цивилизованного сотрудничества. Мы поехали в ресторан на маленький остров, и при подходе Деннис сказал: «I must change my head now».[21] Будто он теперь больше не мой новый друг Рон, а директор McLaren Деннис, и в качестве такового он сделал мне договорное предложение. Цифры, которыми он при этом оперировал, находились точно на половине моего теперешнего жалования. Я спросил его, не получил ли он солнечный удар на Ибице. «Да я лучше буду сидеть и бездельничать, чем поеду за половину денег.»

Разговор застопорился, он заупрямился, я тоже. Мне было ясно, что моя последняя зарплата была «перегрета», практически вдвое больше, чем у остальных, но сокращение ее наполовину я считал смешным, почти обидным.

Тогда он сказал, что пригласит в понедельник господина Сенну и предложит ему двух- или трехлетний контракт. «Пожалуйста», — сказал я, и пожелал ему счастья. «Было приятно пообщаться с тобой денек на катере, пусть даже все только коту под хвост.»

Начиная с этого момента, у меня появились мысли подписать контракт на 1985 год с другой командой. Первоначально меня привлекала Ferrari, но со временем я «вырос» из зарплат Ferrari, кроме того, итальянцы в этом сезоне очень рано заняли свои кокпиты. Привлекала меня и Renault, поскольку я думал, что там, возможно, будут так управлять своим огромным бюджетом, что из этого получится что-то порядочное.

В июле я впервые встретился с гоночным директором Renault Жераром Ляруссом и намекнул о своей заинтересованности. Он полагал, что, вероятно, в Renault не будет смены пилотов, но, в общем, будет видно. Позже он позвонил и сказал, что тема «Лауда» стала актуальной, мы в общих чертах пришли к единому мнению и договорились о встрече в Париже. Меня озадачило то, что примерно десять минут телефонного разговора Лярусс потратил на то, чтобы выяснить, присылать за мной вертолет в Ле-Бурже или нет. Если ему надо так много времени, чтобы решать простые вопросы, как же это будет в столь сложной материи, как гонки?

Дело происходило, конечно, в строжайшей тайне. Я боялся, что Рон Деннис в оставшихся гонках может вставить мне палки в колеса, и я могу из-за этого проиграть чемпионат. Ясно, сказал Лярусс, все останется тайной, ни один человек ничего не узнает.

Я полетел с Ибицы в Париж. Мы дискутировали и торговались часами, в конце концов, он принял мои финансовые требования, которые были, признаться, не слабыми. В качестве контракта он показал мне одно из чудовищных произведений Renault, с которым я не знал, что делать. Он мог бы взять лист бумаги и очень просто установить: сумма, продолжительность, гонщик #1, преимущественное право на тестах, личный автомобиль Renault, этого бы и хватило.

Когда бумажонка была готова к подписи, Лярусс сказал, что мы должны теперь нанести небольшой визит президенту. Я понял это, как своеобразный визит вежливости, первое рукопожатие и так далее. Мы поднялись к господину Ханону, который мне с первого взгляда показался несимпатичным. Он излучал холод и жесткость. Он выглядел вообще не особенным сторонником гонок, во всяком случае, не находил для спорта хороших слов. Затем он сказал Ляруссу и мне, что контракт, к сожалению, не может быть заключен сегодня. Будто бы произошло нечто непредсказуемое, и необходимо еще четырнадцать дней времени.

Лярусс сам был удивлен этим, и я догадался, что его положение в фирме было не таким радужным. Я считаю его приятным и искренним человеком, но для работы шефом команды в такой фирме он, может быть, несколько слабоват. Как бы то ни было, Лярусс предложил мне пока подписать бумажонку, а подпись Renault будет поставлена позже. Такую ерунду я отклонил — что представляет собой договор, подписанный одной стороной? Мы остановились на том, что Лярусс позвонит мне, как только все будет готово для подписания.

С Ибицы я улетел утром, а после обеда полетел обратно. Единственными людьми, с которыми я говорил в промежутке между Парижем и Ибицей, были мой второй пилот и ребята из Air Traffic Control.[22] Но через час после того, как я приехал домой, мне позвонил Рон Деннис и спросил: «Где ты сегодня был?»

«В Париже», — сказал я, совершенно ошеломленный.

«Прекрасно, что ты сознаешься».

Потом он рассказал мне подробности договора, что меня крайне удивило. Было несомненно, что в Renault была утечка или даже намеренное разглашение тайны. Как бы то ни было, я мог сказать, что ничего не подписал, и это было правдой. Деннис наполовину успокоился.

Лярусс позвонил в августе. Все в порядке, контракт одобрен, менеджмент сказал: «Да», мы можем подписывать. Раздраженный прошлым разглашением информации, я сказал следующее. «Договор в силе, и я даю в этом слово, но официальную подпись я поставлю лишь тогда, когда будет решен исход чемпионата. В противном случае я боюсь действий со стороны Рона Денниса. Если он точно будет знать, что я его покидаю, он сделает Проста чемпионом.»

Лярусс согласился с этим и удовлетворился устным заключением договора, что и подтвердил со своей стороны. Тем самым определилось, что я стал пилотом Renault на 1985 год.

На этот раз удалось несколько лучше сохранять информацию в тайне, хотя эта тема долго муссировалась во французских газетах. Деннис пытался и дальше уговорить меня на договор с половинной оплатой. С присущей ему деликатностью за два часа до старта на Остеррайхринге он сказал: «Зарплата вдвое меньше, иначе я приглашу Кеке Росберга.»

Да пожалуйста, приглашай своего Кеке, и вообще, большое спасибо за то, что прямо перед решающей гонкой ты третируешь меня подобной ерундой. Дело-то всего лишь в исходе чемпионата мира.

Остеррайхринг. Я обгоняю Пике за пятнадцать кругов до финиша и, тем самым, захватываю лидерство. Прост, к моему счастью, вылетел с трассы из-за масляного пятна, что означает для меня прекрасные новые перспективы в чемпионате. Пике не представляет больше настоящей опасности, я заметил, что его задние шины при смерти, он не сможет мне особо докучать. Мне только нужно довести автомобиль до финиша, остальное уже сделано. Разгон из поворота Bosch, четвертая передача, сильный треск, тяги больше нет. Мотор еще работает, но крутящий момент на колеса не передается. Я подумал: «Дифференциал» и поднял руку, чтобы другие видели — я еду только по краю. Я перестраиваюсь влево и хочу остановиться на газоне. Но потом приходит мысль, что мне, ох и долго идти пешком до боксов. А не попробовать ли еще кусочек прокатиться? Я шурую рычагом переключения передач, нахожу третью, которая работает, и думаю: «Ну вот, теперь хотя бы вернусь в боксы на третьей».