Золото собирается крупицами - Хамматов Яныбай Хамматович - Страница 20

• Предыдущая
• 20/94
• Следующая

Балхиза даже не пошевелилась. Фатхия поднесла лучину к ее желтому, сморщенному лицу и увидела открывшийся беззубый рот, ввалившиеся глубоко глаза. Руки и ноги Балхизы окоченели.

Фатхию обдало холодом. «Какое несчастье! Когда же она скончалась? И где Нафиса? Уж не случилось ли чего с ней?»

Фатхия подняла лучину выше и оглядела дом. Пол был замусорен и давно не метен, передняя часть немазаного чувала обрушилась, рядом с ним валялись на полу пустая деревянная чашка и кумган; потолок, словно собираясь вот-вот обрушиться, тяжело прогнулся в одном углу.

«Во всем доме даже для милостыни ни одной вещи не найдется, — подумала Фатхия, — а ведь нужны деньги, чтобы устроить поминание на третий, седьмой и сороковый день.. И Гилман-мулла не станет без денег читать погребальную молитву, а одолжить некому»…

Фатхия взглянула опять на нары, и то ли странно как-то мигнула в этот момент лучина, то ли еще что, но ей показалось, что высохшее левое веко инэй дрогнуло. Фатхия покрылась холодным потом. Внезапно звонкий, дробный топот козьих копытцев послышался за домом, — Фатхия вздрогнула: не шайтан ли это несется? Не он ли лежал, притворившись козой, у дверей и уступил ей дорогу?!

— Прочь, прочь, нечистая сила! — крикнула Фатхия дрожащим голосом и, читая молитвы, выбежала из дому. В доме что-то упало и покатилось по полу.

Скотина все так же спокойно лежала на земле, но лишь Фатхия пошла медленнее, как сзади послышались чьи-то тяжелые шаги. Она обернулась — улица была пуста. Так она, то прибавляя, то убавляя шаг, оглядываясь и призывая аллаха, с колотящимся сердцем дошла до дому.

Нафиса задумчиво сидела у окна, сложив руки на коленях. Она, видимо, только что вернулась, и Фатхия с облегчением вздохнула.

— Где ты была, доченька?

Нафиса бросилась к матери и прижалась лицом к ее плечу.

— Мама, не ругай меня!.. Я была не у Балхизы-инэй… Я увидала Хисматуллу… Мы сидели у реки…

Фатхия оттолкнула дочь, схватила коромысло и ударила Нафису по плечу, плача и дрожа от гнева.

— Бессовестная! Ты так платишь матери за то, что день и ночь о тебе думает?..

Она сама удивилась тому, как страх перед нечистой силой, еще несколько минут тому назад живший в ней, обратился в жгучую ярость и обрушился на дочь. Она готова была кричать, выть, бить ее слепо и безжалостно, не слушая умоляющий голос Нафисы.

— Эсей!.. Эсей!.. Нас никто не видел!.. Я не сделала ничего плохого!.. Эсей!

— Ты опозорила себя и нас! — Фатхия оторвалась от дочери, села на сосновый чурбан, за стонала, закачалась из стороны в сторону. — Ой, алла, алла, как нам теперь показаться на глаза людям?.. И зачем я отпустила тебя? О, позор на мою седую голову…

— Мама!.. Мамочка!.. Пожалей меня!.. Не отдавай меня баю!.. Мы с Хисматуллой будем всю жизнь работать на вас… Не губите меня!.. Мы соберем большой калым!..

— Молчи, дурочка!.. Ты теперь от меня ни на шаг не отойдешь и никогда своего нищего Хисматуллу не увидишь!

Послышались неторопливые шаркающие шаги, и Фатхия, не видя, кто шел, уже знала, что это Хайретдин.

— Иди за занавеску, и чтобы я больше не слышала ни твоих слез, ни твоих жалоб! — Фатхия выпрямилась, набросила на голову платок, чтобы он скрывал ее заплаканные глаза. — Я отцу ничего не скажу, он и так еле живой… Не хватало, чтобы он еще заботился о твоей чести!..

Нафиса закрыла лицо руками, занавеска качнулась, и замерла, за нею было так тихо, что можно было подумать, что там никого нет.

«Теперь не буду спускать с нее глаз, — размышляла Фатхия. — Молодость безрассудна!.. Она бросится и в огонь и в воду, если за нею недоглядеть!.. Когда буду уходить из дому, придется закрывать в подвале или на замок в сарае… Потом сама спасибо скажет, что мать была строга и держала ее за косы, чтобы уберечь от глупого поступка!»

Хайретдин вошел не спеша, повесил старый красный кушак на деревянный крюк возле дверей, подтянул и прибил попрочнее телячью брюшину, которой было затянуто узкое окно, бегло оглядел чувал и нары.

— Ты бы обмазала чувал, мать, скоро гости будут, — тихо сказал он.

— Кого позвал?

— С калымом должны прийти: лошадь при ведут, корову, в дом — новый занавес, а тебе лисью шубу жених обещал… И свадьбу всю на себя берет — корову отдает на угощение. Сразу видно, что хорошего рода. Слава аллаху, наконец-то он вспомнил о нашей нужде — теперь будет чем и за Гайзуллу заплатить! Да и о Нафисе больше не станет забот — и сыта, и обута, и оде та! Верно, мать?

— Верно, верно, отец, пристроили мы ее: Слава аллаху, она у нас хорошая девушка, небалованная, и честь свою сберегла. Дай ей аллах счастья! — Фатхия отвернулась и заплакала.

— Ну, что запричитала, будто навек с ней расстаешься? — смущенно тронул ее за плечо Хайретдин. — Тут будет жить, под боком, хоть каждый день навещай… Может, и ума поднаберется: как-никак жених — человек ученый, весь коран прочитал, настоящий мусульманин…

Хайретдин сел на нары и задумался.

Сарай был старый, щелястый, в каждую щель пробивалось солнце, и оттого казалось, что он весь был насквозь проколот золотистыми острыми кинжалами.

Едва заслышав конский топот или чьи-нибудь шаги, Нафиса вскакивала, приникала одним глазом к первой попавшейся трещине, напрягала слух.

— Сюда, сюда! Я здесь, меня в сарае заперли!

Ей хотелось крикнуть об этом, и девушка сдерживала себя, боясь, что ее услышат.

Сквозь щель нельзя было разглядеть даже двор, и она видела то тропинку, ведущую от калитки, то угол ворот, то стену забора. Пробегали белые куры, за ними, рокоча, вприпрыжку скакал петух, чертя крылом по земле, и потом снова наступала тишина, и тишина эта казалась Нафисе невыносимой. «Аллах мой! Где же ты, Хисмат? Почему ты не торопишься? Почему ты не спасаешь меня?»

Она то принималась ходить по сараю, разглядывая белые от помета насесты для кур, то следила за лениво крутившимися в солнечных потоках пылинками, то вдруг начинала плакать — неудержимо, навзрыд, захлебываясь слезами.

Проплакав до полудня, она так устала от слез, что не заметила, как уснула, — сидя, прислонившись к сучковатой стене сарая. Солнце заглянуло в щель над дверью и коснулось ее лица тонким золотистым лучом, в котором лениво плавали легкие пылинки. Нафиса вздохнула и улыбнулась, не открывая глаз.

Во сне она сразу очутилась среди своих подружек — нарядная и счастливая, потому что Хисматулла давно уже выплатил калым за нее, и скоро он должен был показаться верхом на коне в конце улицы, чтобы навестить ее, как жених. Наступают ранние сумерки, самое лучшее время, когда можно спрятать невесту, а жених обязан во что бы то ни стало отыскать ее. И вот уже слышится глухой, будто по днищу пустой бочки, перестук копыт, кричат мальчишки, сидящие на заборе верхом: «Жених едет! Жених!» — и Нафиса бросается с подружками в огород, к невысокой копне сена, падает в ее дурманную духоту, а подружки заваливают ее сверху большими охапками травы. «Иди сюда, Хисмат!» — мысленно зовет она его, не чувствуя, что сено колет ей лицо и руки. Но Хисмат, сойдя с коня и бросив поводья свату, кружится где-то по двору, гремит досками в сарае, а подружки, не сдерживаясь, смеются, и Нафисе становится жаль его. Ну зачем они его так мучают. Или он не может одарить их подарками, чтобы они навели его на след? Ведь для мужчины считается позором, если он не сумеет отыскать свою невесту! «Я здесь, Хисмат! Милый! Я здесь!» — шепчет Нафиса, вся переполненная нежностью, и лаской, и тревогой. И вот, точно услышав ее зов, Хисмат скрипит калиткой, бежит по огороду, и сердце его стучит в лад его бегу. Вот он останавливается в двух шагах, она слышит, как он прерывисто дышит, потом руки его торопливо обшаривают копну, и тут Нафиса —не выдерживает, вырывается из душного плена травы, бежит между грядок, выскакивает во двор, а оттуда уже за ворота на широкую улицу. Ветер свистит в ее, ушах, горят огнем щеки, слезы выкатываются из глаз, но она бежит что есть силы, теперь уже не щадя своего нареченного — он должен, обязан догнать ее на виду у всех, и Хисмат догоняет ее, его сильные руки падают ей на плечи, он подхватывает ее, задыхающуюся, счастливую, и несет обратно к дому. У дверей толпятся подружки, родичи, две женщины держат, натянув у входа, разноцветную полосу ситца, и Хисмат, вырвав ситец, становится на яркий лоскут обеими ногами, с треском рвет его на куски… На какие-то время их оставляют одних, он опускается на край нар, а она, присев, стягивает с него сапоги. Он хочет обнять ее, но она отстраняет его руки, увертывается от поцелуев. Тогда, чтобы соблюсти до конца все обычаи, он роется в кармане, протягивает ей на ладони серебряную монетку, и она Сама прижимается к нему, ищет губами его губы… И вот уже гудит от свадебного гомона вся изба, а гости все идут и идут… Уже прочли никах, и ее с Хисматуллой отвели за занавеску, и они сидят там, словно напуганные шумом, и, как маленькие, держатся за руки и улыбаются друг другу… Хватит ли денег, чтобы угостить всех? Наверное, хватит, иначе зачем бы отец приглашал столько гостей?.. А что это опять за топот? Аха, это скачут навстречу гостям парни с улицы Кыдар. Они должны на лету срывать с гостей шапки, а гости бежать следом за ними, и свадьба звенит, смеется, кажется, она может обойтись и без жениха с невестой, потому что людям весело и без них… Вот женщины несут к столу колбасу — казылык. Значит, отец зарезал лошадь, чтобы угостить всех таким лакомством!.. Свадьба Нафисы похожа на свадьбы ее подруг, на которых она гуляла, но сейчас ей кажется, что лучше свадьбы не было, чем ее свадьба, без устали поет кураист, кто-то мечется в танце по кругу, и до боли в глазах блестят монисты на груди… И наступает час разлуки с родным домом и Нафиса рыдает на груди матери и сквозь слезы поет песню, которую пели и другие девушки на свадьбах, расставаясь с родными и близкими, но ей снова кажется, что песня эта рождена для нее одной, так щемящи ее слова, такая жалоба слышится в ее напеве.

• Предыдущая
• 20/94
• Следующая