Робинзон в русском лесу - Качулкова Ольга - Страница 11

• Предыдущая
• 11/31
• Следующая

Желая отпраздновать окончание основных работ, мы дали себе два дня отдыха и занимались тем, что спали или бродили по лесу, собирали грибы и ягоды. Но при этом мы не упускали из виду и своих главных целей. У нас не было глины, а нужно было разыскать ее.

Накануне праздника в ночь перепал тихий и теплый, но сильный дождь. Грибы так и то лез ли из-под земли. Я увлекся их собиранием до того, что стал брать с собою большую угольную корзину, а по вечерам начал плести две поменьше, для себя и Васи.

Утром мне вздумалось пробраться повыше к вершине. Я отправился один, едва пробираясь сквозь чащу со своей огромной корзиной. В одном месте мох рос как-то особенно тоще. Корзина моя застряла между двумя молодыми елками. Желая высвободить ее, я сильно уперся на правую ногу и рванулся вперед, но нога моя скользнула, свозя за собой тонкий слой мха; я ничком полетел на землю, корзинка за спиной опрокинулась и обдала меня дождем грибных обломков. Из чувства самосохранения, чтобы не удариться лицом о землю, я вытянул руки и на четвереньках проехал аршина два вниз. Я очень рассердился, — и грибов было жалко, и ушибся я, и испачкался во что-то мокрое, липкое…

В одно мгновение вся досада моя исчезла! Я поскользнулся на мокрой глине, не успевшей еще просохнуть под мхом после дождя! Я нагнулся, взяв комок, — сорт был отличный, — мягкий, нежный, почти без камней в светло-серого цвета! Я бросил корзинку, вытащил из-за кушака топор, который всегда носил с собою, и пошел

домой, как можно заметнее отмечая дорогу срубленными ветками.

— Вася, Вася! Ау…! — вопил я во всю силу легких.

Он был уже дома и сидел в тени под стеной. Возле него с одной стороны стояла сделанная из бересты коробка с прекрасной крупной земляникой, с другой моя наволочка, почти полная грибами, которые он очень серьезно чистил ножом. Он поднял голову и, насмешливо улыбаясь, проговорил:

— Ну и что? Не послушали меня! Ведь я вам говорил, что на горе не может быть других грибов кроме горянок, козьяков да рыжиков, — а нам от них и гак деваться некуда! Ведь солить их нам нельзя, — соли нет. А вот я так пошел да белых набрал. Их на зиму насушить можно! Э! А где же это ваша корзина? Да и сами-то вы хороши!

— Постой ты! — вскричал я, едва переводя дух от быстрой ходьбы, и бросил возле него на землю комок мокрой глины. Он взял его, помял в руках и с довольным видом взглянул на меня.

— Вот это так получше даже белых грибов будет, — сказал он. — А место заметили?

— Еще бы! Чуть не целую дорогу к нему прорубил да и корзину там оставил! — отвечал я самодовольно. — Оно, правда, не очень от нас близко, да то хорошо, что порожняком придется ехать на гору, а с глиной под гору!

— А грибы-то славные, — ворчал мой Пятница, продолжая возиться с ними, — жаль только, что нанизать их не на что. Разве на палочки, что ли.

— Как не на что? — оживленно возразил я, — разве ты забыл нянин ларец? Там, я думаю, ниток не оберешься. Я ведь его тогда так, без всякой цели прихватил, а вот он и пригодился. Пойду, кстати, притащу его из шалаша в дом.

Ларец оказался не легок. Я нес его и все боялся, что лубяное дно провалится, а потому, как только поравнялся с Васей, опустил его на землю, уселся возле и открыл крышку.

Кроме больших клубков бели, катушек, разноцветных тряпочек, утыканных иголками всех размеров, вязальных спиц, старых и новых ножниц, в «рабочем ящике» няни оказалось несколько мешочков, по-видимому, вовсе не имевших отношения к женским рукоделиям. На каждом из них красовался ярлычок, исписанный няниным почерком. Я сам когда-то выучил ее писать и читать, и меня всегда очень забавляли «крючочки и пузыречки», которые она выводила вместо букв. Я с чувством какой-то нежности схватил самый большой мешочек и прочел:

«Рожь Вазя от господина Праскурова радить сам даже двацать».

— Вася, — проговорил я, чуть не сквозь слезы, — ты знаешь, что это? Ведь это рожь! У нас хлеб будет!

Он даже чуть-чуть побледнел, схватил мешок и бережно развязал его. Я взялся за второй такой же величины. «А эта уже переродок родит десить и девить тоже любит место ниское», — повествовала няня на ярлыке своими пузырьками и колечками.

Вообще няня была великая любительница цветов, огородов и всякой растительности. Еще она любила рассказы разных странниц и монахинь. Они усердо навещали ее и не щадили своих языков, а также старались угодить разными приношениями в ее вкусе: образками, крестиками, ладанками, брошюрками духовного содержания и семенами огородных и других растений, которых несли часто очень издалека.

Между прочим, мне попался мешочек со следующей надписью:

«Симина агуретные от матери Анфисы — говорит с голову бывают должно быть врет а попробыть можно».

Другая, более почтительная и доверчивая, гласила: «Агурцы от Митрадоры Ликсеевны прорастить на мокрым мохе и сажать обкурены не боятся мошки».

Один за другим я перебрал семена всех огородных растений, и все с подобными же наставлениями.

— Вася, да ведь это целое богатство! Это дороже золота! — вскричал я. — Экая прелесть эта няня! Божий дар! Непременно поцелую ее.

— Если придется увидеть, — закончил за меня Вася. — А семена это дело, разумеется, хорошее, только ведь нам еще придется целую осень ломать из-за них кости, потом мечтать о них зимою, потом опять работать весною и летом и уж осенью добиться кое-чего.

— Что ж делать, Вася, это все-таки лучше, чем ничего, — из ничего ведь ничего и не сделаешь, — возразил я.

В этот день мы не пошли больше никуда, нанизали грибы, а потом принялись делать формы для кирпичей.

Утром мы встали вместе с солнцем и тотчас же принялись прокладывать дорогу к открытой мною глиняной залежи. Рубить у нас вошло уже в привычку, и дело подвигалось скоро. Часам к десяти просека была готова и даже очищена от срубленного молодого ельника и березняка, а после этого, наскоро позавтракав, мы взяли тележку и поехали за глиной. Везти ее обратно с горы не представляло уже никакого труда. Часа в четыре мы нашли, что на первый раз глины с нас достаточно, и начали возить песок, а кирпичи собирались делать уже на следующий день.

Делать кирпичи нужно; сидя верхом на скамейке, во всяком другом положении это чрезвычайно неудобно. У отца моего был кирпичный завод, и там мы с Васей достаточно насмотрелись на это производство и натолковались с рабочими.

Мы раскололи толстый обрубок и принесли чурки в дом. Костра мы в доме никогда не зажигали, боясь пожара, а работать впотьмах нельзя. Вася, впрочем, нашел выход: он взял палку, аршина в три длиной, заострил ее с одного конца и расщепил с другого. Острый конец он вогнал в землю, а в расщепленный воткнул лучину, зажег ее, и комната озарилась тем тусклым чадным светом, которым пользуется всю жизнь большинство русских крестьян.

— Постой, Вася, у нас есть свечка и подсвечник! — вскричал я, спохватившись, побежал к углу и отыскал между вещами свой подсвечник и огарок. Но он был таким жалким, изломанным, что едва мог прогореть с час. Пришлось все-таки зажечь лучину. По мере того, как одна сгорала, мы заменяли ее другой. В комнате скоро стало так душно, что пришлось отворить дверь. Дышать стало легче, но глаза нестерпимо разъедало дымом.

В этот вечер, несмотря на боль в глазах, мы работали очень долго и легли только тогда, когда сделали грубую широкую скамейку из двух толстых, соединенных вместе досок. Верхнюю часть ее мы тщательно выстругали, чтобы удобнее было делать кирпичи. Мы, истомленные, присели, на нее и невольно рассмеялись — только теперь пришло нам в голову, что мы давно уже не сидели и не лежали иначе, как на голой земле. До чего человек и его привычки зависят от обстоятельств.

Кирпичи делаются очень просто, хотя и не без труда. Повторяю, мы с Васей знали это производство, а потому начали с того, что принесли в дом добрую кучу глины, посредине ее сделали яму, залили туда воды и насыпали песок. Мы пробовали смешать все это в однородную массу лопатами, но дело шло так медленно и неудачно, что Вася, наконец, не выдержал.

• Предыдущая
• 11/31
• Следующая