Письмо на панцире - Ефетов Марк Симович - Страница 19

• Предыдущая
• 19/30
• Следующая

— Шутишь.

— А вот и не шучу. Мне вожатая рассказывала. Только черепаху никто поймать не мог и что там написано, никто не знает.

— Тайна, значит?

— Ага, тайна. Ведь этой черепахе, может, триста лет.

— И так давно на ней написали? — Этого я не знаю…

Они проговорили о черепахе до того самого момента, пока докторша и, должно быть, тот самый главный врач не вошли в палату. Василь при этом исчез, как бы растаяв. А главный сказал:

— Давай, Вита, знакомиться. А с папой твоим я уже по телефону познакомился. Он к вечеру будет здесь.

Этот последний день перед отъездом в ялтинскую больницу стал вдруг пасмурным и прохладным, будто сама природа грустила вместе с Витой. Правда, грустить ей не давал Василь. Он проникал к Вите разными путями, а кто знает, может быть, нянюшки и медсёстры замечали его, проскальзывающего в медстационар, но только делали вид, что они его не замечают. Знали же они, что не от одних только лекарств легче переносить болезнь. Нужен больному и добрый человек, внимание, забота. И видели они, что при Василе Вита отвлекалась, щёки её розовели, а и того лучше — он делал так, что она смеялась или, широко раскрыв свои и без того большие глаза, слушала его, стараясь не пропустить мимо ушей ни одного слова.

В пасмурный день она спросила Василя:

— А сегодня купаться на пляж к морю вас не водили?

— Какое может быть купанье? — Василь протянул руку к окну. — Видишь, что делается. Штормяга! И золотой пляж весь взбаламучен. Ты знаешь, почему он называется золотым?

— Не. Не знаю.

— Слушай. Много веков тому назад был, понимаешь, злой разбойник. Ну пират. Знаешь, что это такое?

— Конечно, знаю. Что я, маленькая?!

— Так вот. Он нападал на своих фелюгах — лодки такие, понимаешь, — беспощадно грабил здешних жителей и накопил огромные сокровища. Но наши тоже не зевали. Собрали войско и пошли войной на этих разбойников — пиратов. И вот, понимаешь, узнал главный разбойник, что его хотят побить, погрузил всё награбленное золото, поднял паруса и дал дёру.

— Удрал, значит?

— Да ты слушай, слушай. Удрал-то он удрал, да не так-то далеко. Поднялся ветер, разыгрался шторм, порвал все паруса и мачты поломал, как спички. Пошли пиратские корабли на дно вместе с награбленным золотом. А утром здешние жители увидели золотой пляж… Ой, Вита, кто-то идёт в белом халате! Сейчас меня прогонят…

— Беги, Василь.

Он исчезал, но и за дверью медстационара продолжал, как мог, отвлекать Виту от чёрных мыслей. Голова Василя вдруг появлялась за окном. При этом он корчил такую рожу, что не смеяться было нельзя. А ведь это было только мгновение. Мелькнут в стекле оттопыренные уши и лохматая голова Василя и тут же исчезнут. Ведь окно-то было метра два от земли.

Вожатая Вера, если при этом она даже стояла лицом к окну, делала вид, что ничего не увидела.

Да, прыгать Василь был большой мастер. Но чаще всего Вера сидела у Витиной кровати и рассказывала ей о том, что происходило в Артеке. Вита слушала и забывала об операции. А тут снова в окне показывалась голова Василя, Вита смеялась, а Вера, сидящая спи_ ной к окну, спрашивала:

— Ты почему засмеялась?

— Так, ничего, — говорила Вита. — Не обращайте на меня внимания.

Один только раз Вита тихо заплакала, когда её положили на серо-зелёные носилки и понесли к белой машине с красным крестом. Правда, Вера шла рядом с носилками, но всё ж таки было как-то страшно уезжать в больницу из Артека, будто из своего дома. Но очень недолго, тихо поплакав, Вита почувствовала успокоение и даже радость. Она уже знала, что в больнице увидит папу и что после операции очень скоро её привезут обратно в Артек. Правда, она не подозревала, какая новая неожиданность будет ждать её, когда она туда вернётся. Ведь в самом деле с человеком случается чаще всего не то, что он ждёт, а что-то совсем незагаданное.

Такое происходило с Витой с того самого дня, когда она приехала в Артек.

По синему морю лениво ползли маленькие волны. У берега они растекались, шурша галькой, будто что-то нашёптывая.

Издали море было недвижимо, как на картине, казалось, что кисть художника наложила ровными рядками масляную краску, которая называется ультрамарин…

Много нарушений дисциплины было в этот день у Василя. Идя к морю не в строю, не в группе ребят с вожатыми, а в одиночку, он снова нарушал дисциплину, но думал совсем не об этом. Он не утешал себя тем, что «семь бед — один ответь». Василь почти ни о чём не думал. Просто ему было тоскливо и как-то непонятно грустно.

После дождя солнце вставило в каждый листок, в каждую травинку искрящийся драгоценный камень. Сильнее стали чувствоваться все запахи артековского парка, где цвели тысячи роз. И розы эти, промытые дождём, были теперь более яркими — пунцовые, жёлтые, бледно-розовые.

По морю солнце простелило золотистую дорожку.

Всего этого Василь не замечал. Он шёл, не выбирая пути, пересекая дороги и тропинки, и вышел к артековской гавани. Тут была глубокая вода, и море казалось куда более тёмным, чем мелководье у пляжа.

В гавани дремали узкие остромачтовые яхты, моторки с ветровым стеклом и баранкой руля, как у автомобиля; у пирса высился большой артековский катер, который можно бы назвать маленьким теплоходом.

Василь спускался по извилистой тропинке через кустарник, не замечая, что сухие ветки уже дважды оцарапали его.

Он сел на большой камень, согнувшись, упёрся подбородком в колени и только успел подумать: «А чего это мне так грустно?», как услышал шорох, будто кто-то полз по-пластунски тропинкой меж кустов.

Может быть, ему это только почудилось?

Поднял голову, прислушался…

Опять. Теперь слышно всё яснее и яснее. А вот и кусты зашевелились и мелкие камешки шуршат под лазутчиком. Сейчас должна появиться его голова. Василь точно рассчитал, откуда вынырнет эта голова. Он встал и, сжав кулаки, смотрел в одну точку.

И голова появилась. Маленькая голова с выпученными глазами на длинной морщинистой шее, которая тянулась из панциря, как из широкого ворота.

Черепаха… Может быть, та самая, о которой рассказывала Вита? Надо броситься за ней, задержать и прочесть, что написано на панцире.

Надо. Василь точно знал, что надо делать и как. Он знал, что черепаха безопасна — зубов у неё нет, а вместо зубов челюсти выложены вроде бы пластмассой, а точнее, роговым веществом.

У черепахи, которая уползала, он увидел выступающий наружу рот. Он походил больше на тупой клюв.

«Что ж задумался? Хватай!» — говорил сам себе Василь.

Черепаха уползала в кусты. Василь понимал, что далеко она не уйдёт — бежать не умеет. Но в кустах найти её будет не так-то просто.

Надо раздвинуть кусты в том месте, где листья у земли ещё колышутся. Надо действовать…

Василь стоял не двигаясь. Он как бы приказывал себе и сам же себя не., слушался, не выполнял приказание.

Страсть к дальним странствованиям и поискам неизведанного когда-нибудь охватывает каждого мальчика. Иногда это бывает, когда мальчишка в одну, из своих первых вёсен пускает в апрельских ручьях бумажные кораблики; Приходит эта страсть и позже, когда мальчишки открывают новые пустыри или рощи, развалины или речушки за окраинами родного города, чувствуя себя при этом охотниками и путешественниками.

Василь не был исключением. Он мечтал о дальних странах и невиданных зверях. Но в тот раз какое-то оцепенение охватило его.

Солнечный луч на мгновение ослепил Василя. Этот лучик был для него вроде часовой стрелки. Теперь Василь точно знал, что в это самое время Вите должны делать операцию. Он не был плаксой, но ему надо было крепко сжать челюсти и кулаки, чтоб не заплакать. Он приказал себе не плакать и тут же послушался приказа. Обернувшись, он пересчитал камни, из-за которых выползла черепаха. Их было шесть. И они лежали как бы ромбом.

• Предыдущая
• 19/30
• Следующая