Маленькая балерина - Смецкая Ольга - Страница 21

«А вдруг это Пафнутий поранился?» – пронзила меня мысль. Я схватила бульдога на руки. Он оказался на удивление тяжелым, килограммов пятнадцать, не меньше. Пока я его осматривала, Паф старательно вылизывал меня шершавым языком. Блестящая шерстяная шкура, мускулистые лапы и лысое беззащитное пузо выглядели целыми и невредимыми.

Я почувствовала, что мне необходимо закурить. Стремительно поднялась и направилась в дом. Бульдог, чуть не сбив меня с ног, с оглушительным лаем ринулся вперед.

На веранде сигарет не нашлось. Я прошла в гостиную.

Пафнутий в угрожающей позе застыл у входа в репетиционный зал и тихо зарычал. Шерсть на холке стояла дыбом. Почуяв меня, бульдог, все так же рыча, начал пятиться, а потом нырнул мне под платье и спрятался там. Хорош защитничек.

– Чего ты испугался, малыш? – нарочито громко проговорила я. Мне передалась нервозность собаки, мои колени слегка подрагивали. – Там же никого нет.

Пафнутий высунул голову, с опаской огляделся и пулей выскочил наружу.

Мне вспомнился услышанный недавно странный скрежет, который раздался как раз из репетиционной. Я прошла вперед. В комнате все было так, как я, уходя, оставила. Окно закрыто, шкаф тоже, балетные туфли на своих местах.

Я посмотрела в зеркало, словно оно было в состоянии дать ответы на волнующие меня вопросы. Но естественно, кроме собственного бледного отражения, ничего больше не увидела.

Неожиданно рядом с моим отражением в зеркале что-то блеснуло.

Показалось? Я медленно обернулась вокруг своей оси, внимательно разглядывая дощатый пол. Вот оно! Я нагнулась и подняла маленький, похожий на кулон, предмет. Без помощи зеркала я его никогда не заметила бы, так как он частично провалился в щель между досками. Я положила предмет на ладонь.

Гладкий черный камень, заключенный в золотой треугольник. Собственно, это и был кулон, потому что к одной из вершин треугольника было припаяно небольшое колечко. Камень был явно очень старый, с трещиной. На испещренной временем поверхности с трудом читались неровные буквы: UXOR.

Что значит это слово и имеет ли оно вообще какой-нибудь смысл? Может быть, это просто набор букв?

От напряжения у меня сильно застучало в висках. Я зажала кулон в потном кулаке, плотно закрыла дверь в репетиционную и быстро поднялась наверх. Учитывая обстоятельства, я не хотела оставлять свою находку в доме. Боялась, что кулон может бесследно исчезнуть вслед за ключом от чердака и странной запиской с восковой фигуркой.

Я извлекла из сумки с вещами мою любимую шелковую блузку на шнуровке, купленную за бешеные деньги в дорогом бутике в Риме. Ведь были же счастливые времена, когда мы с Кириллом путешествовали по миру! Как же так получилось, что мы позволили друг другу разрушить нашу жизнь? Где мы так жестоко ошиблись? Я почувствовала, как слезы навернулись на глаза, и безжалостно выдернула из блузки черный замшевый шнурок. Вдела его в кулон, подошла к зеркалу и приложила кулон к шее. Получилось эффектно и красиво. То есть совсем не то, что требовалось мне. Мне-то как раз совсем ни к чему было привлекать внимание к кулону. Я завязала концы шнурка на два узла и запрятала импровизированное колье под платье. На миг у меня закружилась голова, и собственное отражение показалось мне чужим.

Пафнутий со злосчастной шляпой в зубах преданно ждал меня на пороге дома. А я совсем о нем забыла, впрочем, как и обо всем остальном.

– Эй, дружок, отдай! – Я забрала у пса шляпу и повесила ее на ветку сирени. Если Славик будет проходить мимо, он сразу ее увидит. – А теперь иди домой, малыш.

Я легонько подтолкнула бульдога, но он вдруг вцепился в подол моего платья и потянул за собой.

– Ну-ка, перестань! – прикрикнула я, но он и бровью не повел, а продолжал меня тащить. – Ты что делаешь, хулиган? Ты же платье мне порвешь!

Пафнутий виновато на меня посмотрел, ослабил хватку, но до конца так и не отпустил.

– Ну, хорошо, хорошо, – смирилась я. – Я пойду, куда ты скажешь. Только не тяни ты так.

Бульдог наконец оставил в покое платье, радостно хрюкнул и устремился вперед. Пробежал несколько метров и уселся на траву, дожидаясь меня.

В этой стороне поселка я еще не бывала. Сразу за аккуратно подстриженной живой изгородью, ограничивавшей участок Врублевской, начиналась лесополоса. Грозное сосновое войско черной стеной охраняло свой суверенитет.

Ступив в хвойную чащу, я почувствовала священный трепет первооткрывателя. Здесь царил свой особый микроклимат. Воздух был влажный и плотный, не пропускавший посторонних звуков. Густые кроны деревьев перекрывали доступ солнцу, доверив господство вечным сумеркам. Толстый ковер из сосновых иголок тихо шуршал под ногами, колючие ветви, переплетаясь, хлестали по оголенной коже.

Не хотелось бы мне оказаться тут ночью одной.

Паф умчался далеко вперед.

Мне почудилось, что от безмолвного леса повеяло враждебностью. Как будто воины-сосны стали сближаться, чтобы заключить меня в плотное кольцо. Я непроизвольно дотронулась рукой до кулона под тонкой тканью платья, словно он мог меня защитить.

Удивительно, как устроен человеческий мозг! Откуда взялась эта тревога? Я вспомнила бытующее в психиатрии мнение, что страх имеет причину – опасность, и направлен в настоящее, в то время как тревога – это тоска, спроецированная в будущее.

Тревога – это предчувствие…

Я вдруг поняла, что не знаю, в какую сторону двигаться дальше. Я шла за бульдогом и не следила за дорогой. А Пафнутий постоянно петлял и менял траекторию движения.

– Паф! – в отчаянии крикнула я.

Раздалось знакомое хрюканье, и Паф материализовался рядом со мной. Словно вырос из-под земли. И моментально вывел меня из плена. Оказалось, что я не дошла до свободы каких-то сто метров. Поросшая сочной изумрудной травой поляна полого карабкалась вверх и упиралась в двухэтажный бревенчатый дом. Бульдог уверенно устремился к дому, я пошла за ним.

Наконец, у меня под ногами громко зашуршал гравий, устилавший площадку перед домом. Я непроизвольно остановилась и вдруг услышала:

– Я надеюсь, мы поняли друг друга, – говорила женщина. Тон ее не предвещал ничего хорошего. – Ты обязан вернуть то, что тебе не принадлежит.

– Не представляю, что ты имеешь в виду, – равнодушно ответил мужчина.

Я узнала Монахова.

– Не смей делать из меня идиотку! – дурным голосом взвилась женщина. – Она моя, ясно?

Стараясь издавать как можно меньше шума, я продвинулась вперед и оказалась перед раскидистым кустом жасмина. Отсюда открывался прекрасный вид на увитую плющом летнюю террасу, на которой и разыгрывался спектакль.

«Тебя поставили подслушивать, а ты подглядываешь», – вспомнилось мне любимое выражение моего брата Егора. Почему-то в детстве меня ужасно обижали эти слова.

Продленная с одной стороны черепичная крыша служила навесом, призванным защищать террасу от непогоды. В плетеном кресле, закинув ноги на овальный стол со стеклянной столешницей, утопал Олег Монахов. Другое кресло, к моему великому сожалению, стояло спинкой ко мне, и под этим углом я не могла разглядеть того, кто его занимал. Или, вернее, ту…

Даша Монахова, опустив голову, сидела прямо на полу рядом с креслом отца и сосредоточенно собирала пазл. Около нее развалился Пафнутий.

– Ты не слышишь меня? – снова взвизгнула женщина. – Я сказала тебе, не строй из меня идиотку!

– Думаешь, у меня может получиться лучше, чем у тебя самой? – усмехнулся Монахов. Взял со стола пачку «Мальборо», щелкнул по ней пальцем, выбивая сигарету, задумчиво размял ее и прикурил. – Сомневаюсь. В этом деле тебе равных нет…

– Ах, ты… Ну ладно, ты еще пожалеешь…

– Как бы тебе самой не пришлось жалеть… – лениво парировал Монахов и пустил в потолок несколько идеально ровных колец.

– Так ты мне угрожаешь?

Женщина порывисто вскочила с кресла, едва его не опрокинув, и я с трудом узнала в разъяренной «фурии» свою милейшую соседку художницу Галу. Лицо ее перекосилось от ненависти, на впалых щеках полыхали красные пятна, глаза метали гром и молнии.