В сердце роза - Гарридо Алекс - Страница 43

Я лег и, покусывая пальцы, пытался заснуть. Его не коснулось то, что спалило меня, и пусть. Пусть остается таким, как есть.

И я засмеялся над своим ненужным благородством. Как, в самом деле, я мог бы?

Я смеялся. Ведь огонь не может превратиться в слезы, и не дано мне оплакать мою участь.

Эртхиа завозился, прикрывая лицо руками, поднял голову.

— Что это? Лес горит… или мне приснилось? Лицо, как обожженное.

— Это ничего, — покачал я головой и отодвинулся.

Следующей ночью рассказывал Эртхиа.

— В далекие времена, о которых не сохранилось записей, жил царь из славнейших царей земли, повелитель страны обширной и изобильной. У царя была единственная дочь, а сыновей не было ни от жен, ни от наложниц. И было предсказано царю, что не родится у него сын, пока дочь не вырастет и не перейдет в дом мужа.

Год летел за годом для царевны, а для отца они тянулись как вечность за вечностью. Наконец девушка достигла брачного возраста, и стали с нетерпением ожидать сватов из соседних царств. Но сваты все не ехали.

Нрава царевна была… дурного слова не скажешь: девушку жалко, и хорошего слова не скажешь: хорошего слова жалко. А внешности она была такой, что посмотришь и пожмешь плечами, отвернешься — забудешь. И это не делало ее покладистей.

Вот и не спешили послы и сваты от окрестных государей, а выдать единственную дочь за подданного обидно было бы столь могучему и славному царю.

Однако нужно было, чтобы родился у царя наследник. И поэтому, свернув коврик и прихватив посох, отправился в путь старик из долины Аиберджит, и прошел все земли, отделявшие его от той благословенной страны, и пришел в ее столицу, никем не замеченный прошел во дворец и предстал перед царевной.

— Я принес тебе от самой Судьбы подарок, поклонись и прими с благоговением! — воскликнул он.

— Мне ли, дочери моего отца, кланяться нищим? — насупилась царевна и уже воздела руки, чтобы хлопнуть в ладоши, призывая служанок и стражу.

Но старик быстро взял ее за подбородок, глянул в глаза — и она присмирела.

— Смотри, — сказал ей старик, вынимая из складок плаща неприметное с виду ожерелье из серой амбры, что собирают по берегам Южного моря. — Это сделает тебя самой красивой женщиной на этой стороне мира — да и на той мало кто сможет соперничать с тобою. Трех дней не пройдет, как женихи съедутся ко двору твоего отца, и замужество твое будет счастливым. Но не снимай ожерелья ни днем ни ночью и берегись предстать перед мужем без него.

И старик надел ей на шею ожерелье. Но, пока он возился с застежкой, ему пришлось отвести взгляд от глаз царевны.

— Наконец-то, — сказала царевна, — наконец-то Судьба собралась исправить свою оплошность. То, что мне принадлежит по праву, дарит она мне как милость. Ну пусть. Кто я, чтобы с ней спорить? Так уж бывает, что власть получает не тот, кто способен ею правильно распорядиться…

Уходя, старик оглянулся на царевну и покачал головой.

Часа не прошло, как весь город знал о внезапно расцветшей красоте царевны. К вечеру об этом знала вся страна, а на третий день уже во все ворота столицы входили караваны из разных стран, нагруженные подарками, без которых — какое сватовство?

И отдали царевну замуж за царя из страны могучей и не слишком отдаленной, наделив приданым, как положено. Царь был молод, собой хорош, могучий воин, ловкий охотник, нрава доброго — истинное счастье своих подданных!

Эртхиа остановился перевести дух, и этим воспользовался Тахин:

— А как их звали? — спросил он, подмигнув Дэнешу.

— Их? — переспросил Эртхиа.

— Ну да. Нельзя же рассказывать о людях, не называя их имен. Может, таких людей и не было никогда? Как звали царя и его жену?

— Которую? — невинно округлил глаза Эртхиа.

— А у него их сколько было?

— Жен у царя было столько, — с удовольствием сообщил Эртхиа, — что он сам всех не помнил.

Тахин развел руками: что тут возразишь! И впрямь, значит, великий был царь. Каждая жена, что воин в полном вооружении и с конем: расходы на содержание одинаковые.

— А царя звали Кири, что значит «лев». А царицу Кирини, и это имя ей подходило. И Кири любил Кирини так, что оставил всех своих жен, забыл и тех, кого помнил, проводил все время только с ней, глаз от нее не отрывал, все дела правления поручил советникам, прервал все войны, которые вел — словом, вовсе переселился бы в ее покои, если бы не нрав царицы, о котором вы уже имеете представление. Все-то ей было не по нраву: и ткани грубы, и золотое шитье блёкло, и камни мелки, и краски бледны, и ароматы не душисты, и гребни не часты, и подушки не мягки, и муж не ласков.

И стал царь пленником и рабом в собственном дворце, ибо ни в чем не мог отказать царице: такую силу имела над ним ее красота. И по ее прихоти он то слал караваны в дальние страны за редкостями и диковинками, то гнал всех купцов из страны: она-де видеть не может то убожество, что они привозят. То, изгнанный ею из заветного покоя, собирал советников, то, едва приступив к делам правления, спешил обратно, узнав от евнуха, что царица простила его и хочет видеть немедленно. То по ее наущению затевал войну: ей бы увидеть его в боевом уборе, — то покидал войско и мчался к ней, получив известие, что царица заболела и умирает. А оказывалось, что ей наскучило во дворце одной. И он собирался на следующий день вернуться к войску, но царица удерживала его и день, и другой, и третий…

И не стало в царстве порядка, и умножились беды.

И как-то ночью, когда царица по воле луны спала одна, вошел в ее покой старик, похожий на нищего. Постоял над ней недолго, снял ожерелье из серой амбры и исчез.

Наутро царица проснулась, кликнула служанок. Те в крик: что за посторонняя женщина в постели любимой государыни?! В шею вытолкали ее, созвали евнухов, а те подвергли ее наказанию и определили ей место в самом отдаленном уголке дворца, в самой дальней части сада.

Кинулись искать царицу, а найти не могут, — будто ночные духи унесли! Не знают, как доложить царю. Вот уже сам царь послал вперед себя слуг, чтобы предупредить царицу о своем приходе, вот уже пожаловал в заветный покой. А царицы нет как нет. Полетели головы. Разослали гонцов по всей стране, с ног сбились, ашананшеди землю по камешку перебрали, сады — по листочку, пустыни — по песчинке. Не нашли.

Потерял покой царь, а на ночной половине радость и праздник: ждут жены и наложницы, что вспомнит теперь о них господин, когда не стало той, что владела его помыслами. Наперебой устраивают угощения, наряжаются, драгоценными маслами умащиваются, зовут повелителя к себе то одна то другая. А повелитель слоняется по дворцу, сам стал подобен ночному духу, не находит ни покоя, ни утешения.

Вот однажды забрел он в самый дальний уголок сада, где стояла одинокая заброшенная беседка, в которой он и не бывал раньше. Видит: сидит женщина, ни хороша собой, ни дурна. Он такую и не помнил среди жен своих. Правда, и всех жен своих он не помнил. Сидит женщина, одета скромно, без украшений, волосы не убраны, лицо не накрашено, — и плачет. Удивился царь: все радуются, а эта плачет.

— Отчего ты плачешь, женщина? — спросил царь.

А она взглянула на него сквозь слезы прозрачные, сверкающие на солнце, и сказала:

— Я плачу, царь, — сказала она, — оттого, что ты потерял свою любимую.

Удивился царь, что ни в ком не нашел он сочувствия своему горю, кроме этой, которую и не посетил ни разу. И так тронуло царя ее сострадание, что сел царь рядом с ней и дал волю слезам.

С тех пор каждый день стал царь заходить в ее покой, ибо только с ней мог говорить о своей печали. Рассказывал, как любил исчезнувшую царицу, как страдал из-за нее, каким мучениям она его подвергала.

А женщина только вздыхала:

— Как могла она так относиться к господину, не ценить его любовь! Это Судьба ее наказала, горделивую, привередливую.

— Это меня Судьба наказала, за то что я пренебрегал своим долгом, — отвечал царь. И тогда женщина плакала, а царь ее утешал, а она его.