Джаваховское гнездо - Чарская Лидия Алексеевна - Страница 9
- Предыдущая
- 9/37
- Следующая
— Я-то при чем? Чем я виноват, что у татарина пустая тыква вместо башки!
— Опять!
Сандро делает угрожающий жест по направлению Селима, который готов драться до потери сил. В четырнадцать лет он еще совершенный ребенок, непосредственный, не умеющий владеть собою ни на йоту, хотя и мечтает днем и ночью быть джигитом-саибом (офицером).
Селтонет стоит в стороне. Она больше всего любит ссоры и драки, бурю и суету.
«И чего мешается Сандро! Кто его просит! Аллах ведает, как бывает сладко, когда подерутся мальчики, — проносятся мысли в ее голове. — Подерутся из-за нее. Селим — ее верный пес и настоящий джигит по натуре. Удалой, не боится ничего, ее слушает во всем, как ребенок. Немудрено: она старше и умнее его и это верно, как луна всходит ночью, а солнце утром! Он бы и сейчас лихо отдул долговязого Вальку, выколотил бы пыль из его бешмета, а этот Сандро всегда помехой всему».
Внезапно обрывается мысль.
Сандро стоит перед нею.
— Селтонет! — говорит он. — Селтонет, еще раз спрашиваю тебя, где ты была сегодня утром, где? Ты должна мне это сказать, понимаешь, должна!
Селтонет вырывается.
Но черные глаза точно впиваются ей прямо в душу. А сильная рука Сандро сжимает ее пальцы.
Селим не может прийти к ней на помощь. Селим много слабее Сандро, который силен, как молодой барс.
И зачем только «друг» поручил ему приглядывать за ними! Или они дети, что ли? Слава Аллаху, выросла она, Селтонет!
Бессильная злость закипает в груди девочки. Ненавистен ей Сандро и все они, особенно насмешник Валька и та синеглазая кукла, из-за которой ей влетело от «друга» и других в первый же день приезда!
И чтобы удивить их всех, испугать и озадачить, Селтонет швыряет в самое лицо Сандро злые, но правдивые слова:
— Была у зеленой сакли. Слушала под дверьми, как «она» там царапалась и выла. Слушала, да! Час битый ждала. И еще пойду! И еще увижу! И шайтан вас всех возьми! Нет цепей для рук и ног Селтонет. Нет цепей! Да!
— Как?! У зеленой сакли?! — восклицает Сандро. Ужасом полно это восклицание.
Бледнеют молодые лица.
Даже Валентину изменяет его обычное спокойствие, и он отступает назад.
Гема судорожно вздрагивает, повалившись на дерн.
У Маруси Хоменко лицо — сплошной ужас.
Селим широко раскрыл глаза и рот.
Только Даня спокойно смотрит на всех.
— Что это за зеленая сакля? — спрашивает она. — Скажите мне!
И в тот же миг чувствует, как маленькая ручонка ложится ей на губы. В двух вершках от нее личико Гемы. Она шепчет чуть слышно:
— Молчи, цветик, молчи. О зеленой сакле «друг» не позволяет говорить.
— Пора выходить!
Даня стоит в сторонке. Ее черное платье, с нашитыми на нем креповыми полосами, так мало подходит к сегодняшней праздничной обстановке.
Гема и Маруся в белых легких вечерних костюмах, смесь воздушного тюля и лент, у Селтонет белый суконный бешмет и широкие канаусовые голубые шальвары; красивые звенящие ожерелья на ее смуглой шее; у тети Люды парадное серое шелковое платье. А она, Даня, олицетворение сиротства в этот день!
Чуткая Гема лучше всех понимает подругу. Она ластится к ней, как кошечка, и шепчет то и дело:
— Не печалься, моя роза, улыбнись. За столом ты сядешь между мною и Марусей, и мы не позволим тебе скучать. Правду, Маруся, говорит Гема?
Молоденькая казачка вскидывает свой задорный носик.
— А то как же! Неужто позволим! Ха-ха…
— Что у тебя за манеры, Марусенок? Ну, кто же так дергает носом? — говорит подошедшая Люда.
— Ах, тетя, милая! Ну, чем же я виновата, если мой нос не сводит глаз с Горийской колокольни? Мой нос — тяжелое бремя для меня! Но ничего не поделаешь — переменить нельзя! Тетя Люда! Это выше моих сил!
— Глупенькая! Конечно!
Маруся всегда такая с тех пор, как здесь поселилась. Всегда веселая, резвая хохотушка. Живет, как птичка, беспечная и радостная.
Удар гонга прерывает эту сцену.
— Идем, дети, идем! Даня, бедняжка моя! Тебе очень тяжко?
Голос Люды, упавший до шепота, проникает в самую душу Дани Лариной.
За эти три недели Даня успела привыкнуть к Людмиле Александровне больше, нежели к другим. К «другу» она далеко не привыкла. Суровая Нина Бек-Израил, хозяйка Джаваховского гнезда, «друг», как ее здесь все зовут, не обладает такой кроткой, подкупающей, нежной душой. В ней сила, могучая, мощная мужская сила, рыцарски благородная, но чуждая сентиментальности, чуждая терпимости к чужим, особенно к Даниным, слабостям.
Княжна Нина рождена, чтобы повелевать. Да же не умеет покоряться и смущается ее глазами, зоркими и всевидящими, как у горной орлицы, ее советами учиться — советами, похожими на приказанье. При этом Нина вовсе не считает Даню особенной, отмеченной талантом. Люда куда ласковее и нежнее, мягче Нины.
На вопрос Люды Даня отвечает, забыв свое обычное недовольство судьбой:
— Да, тетя Люда, я вспоминаю маму. Мне тяжело.
— Что делать, крошка! Этот праздник нельзя отменить. Покойным князем Георгием Джаваха был отмечен этот день, и мы с Ниной не имеем права вычеркивать его, детка, — и Люда протягивает руку девочке.
Машинально Даня принимает ее. Все пятеро идут в кунацкую, где уже собрались гости, приехавшие на праздник Нины Бек-Израил.
— При виде этих прекрасных горийских звезд меркнет скромно месяц Востока!
С уст молодого еще красавца-джигита срывается этот возглас.
И взгляды присутствующих обращаются на дверь. Четыре молоденькие девушки, из которых старшей, Селтонет, только шестнадцать лет, невольно останавливаются на пороге. Глаза разбегаются от всей этой пестрой, нарядной толпы.
О, сколько здесь гостей! Здесь и «европейские», и «азиатские» гости, как их называет Валентин.
Все интеллигентные жители Гори с женами и детьми, офицеры ближайших полков с их семьями, холостая молодежь, барышни и не то татары, не то грузины в национальных костюмах, каких еще не встречала до сих пор Даня.
Один из гостей, сидящий около молоденькой красавицы в богатом восточном наряде под кисейной чадрой, приветствует вошедших в кунацкую девочек:
— Будьте так же прекрасны всегда!
— Ага Керим, да будут дарованы тебе и твоей милой Гуль-Гуль долгие годы за то, что приласкал моих деток! — отвечает ему княжна Нина, встает с тахты и низко кланяется молодому джигиту и его красавице — соседке.
— Ага Керим видит, как горный ястреб… Он замечает новую звездочку среди прежних планет, — говорит снова джигит.
Его красивое, умное и смелое лицо улыбается Дане. За ним стоят Сандро и Селим и ловят каждое его слово. В своих белых новых бешметах, ловкие, подвижные, юные, они особенно торжественно — праздничны нынче. Глаза Сандро горят, как факелы. Он издали следит за малейшим движением «друга», стараясь предупредить каждое желание Нины.
— Кузен Андро, — говорит последняя, встав со своего места и взяв под руку есаула, — и ты, ага Керим, мой кунак, и ты, Гуль-Гуль, моя молоденькая тетка, позвольте представить вам мою новую питомицу. Ее зовут Даня Ларина. Даня, дитя мое, не смущайся! Подойди к моим друзьям! Познакомься с ними.
Черная, в траурном скромном платье, фигурка Дани отделяется от дверей. Глаза гостей направлены к ней. Здесь, на Востоке, среди горийских девушек трудно встретить такую белокурую, хрупкую, с синими глазами. От нее веет изяществом. Легкая, как греза, со своими горделиво изогнутыми бровями, она очень хороша собой.
— Прелестная девочка! — говорит, лорнируя ее, княгиня Тамара Саврадзе, родственница княжны Нины, замужняя сестра Андро.
— Она похожа на валькирию! — роняет тучный полковой командир, старый казак из Мцхета.
— Да, на девушку из скандинавской сказки! — вторит его жена, мечтательная маленькая особа.
Гуль-Гуль, жена аги Керима, ровесница хозяйки дома, ее родная тетка, сестра родного отца Нины, со свойственной ей живостью лепечет на ломаном грузинско-русско-татарском языке:
- Предыдущая
- 9/37
- Следующая
