Джаваховское гнездо - Чарская Лидия Алексеевна - Страница 8
- Предыдущая
- 8/37
- Следующая
Глаза Гемы, темные, карие, с пушистыми ресницами, загнутыми кверху, — поэма. Что для ее брата Сандро «друг», то для нее, сестры его Гемы, — Даня. Бледная, синеглазая, талантливая Даня, три недели назад потерявшая мать, как бы приросла к сердечку Гемы.
Новый удар гонга прерывает болтовню восторженной девочки. Появляется тетя Люда в своем обычном темном платье, с ниточкой ровного пробора в черных, с проседью, волосах.
— Как? Девочки, вы еще не готовы? А где Селтонет? — спрашивает она, заметив, что постель Селтонет пуста. — Где Селтонет, Маро?
— Не знаю, госпожа. Должно быть, побежала за дикими азалиями в горы. Наверное, выпрыгнула в окно. Дверь заперта.
— Безумная девочка! Нет сладу с ней. Она опоздает на урок. Сейчас приходит мулла. Это его часы.
— Он займется пока с Селимом, тетя Люда. А Селтонет подоспеет как раз. Только бы не узнала «друг»: «другу» нельзя сердиться в такие дни. Не правда ли, тетя?
И личико Гемы принимает молящее выражение.
В восемь часов христианские члены гнезда собираются в часовне. Она построена в углу сада усадьбы в память князя Георгия Джаваха, названного отца тети Люды и «друга». С мусульманами, Селимом и Селтонет, молится приходящий для занятий из соседней мечети мулла.
В часовне сама Люда читает молитвы, хор детей поет, и затем все идут в кунацкую на ранний завтрак. В девять — уроки. Тетя Люда и Нина занимаются с детьми всем, что проходят в средне-учебных заведениях. Нина сама преподает мальчикам математику и латынь. Специально ради этого она прошла то и другое в последние два года. Все дети приблизительно одного возраста, от двенадцати до пятнадцати лет.
Мальчики готовятся в гимназию. Только Селим хочет быть военным. С ним отдельно занимается казачий есаул, князь Андрей Кашидзе. Он же учит одинаково мальчиков и девочек стрельбе и верховой езде. Нина готовит Тему и Марусю в средние классы тифлисского института. Судьба дальнейших занятий Селтонет еще не решена. Трудно запереть в четырех стенах вольную кабардинку.
После двух часов едут в горы верхом. Иногда состязаются в скачках в красивых карталинских низинах.
Кроме Вороного, красавца кабардинского коня, еще дюжина других коней стоит на конюшне.
Нина требует от своих питомцев, мальчиков и девочек — безразлично, сидеть в седле, как в кресле, стрелять без промаха, править и грести на лодке во всякую погоду. Она сама с помощью князя Андрея, Михако и Аршака выучила их этому. Когда Кура бушует и ропщет, она берет свой катер, надежный, как библейский Ноев ковчег, и едет туда, где нужна ее помощь. Случится где пожар — она немедля спешит с помощью. Ее мальчики, Селим, Сандро и Валентин, она сама, Аршак и Павле всегда первые там, где опасность грозит людям.
Дане трудно свыкнуться с новой для нее обстановкой.
Когда первые приступы горя стихли, Нина указала Дане, что надо делать, как учиться и чем заниматься в Джаваховском гнезде.
Даня стала отдельно от других брать уроки у Людмилы Александровны Влассовской. Ей это было тяжело, непривычно. Разве она думала когда-нибудь о систематических уроках в пятнадцать лет? Успех, слава, бродячая жизнь артистки, — вот что наполняло до сих пор ее всю, а теперь… Иногда, забывшись, Даня вспыхивала, бросала перо, книгу.
— Я не хочу и не могу учиться! Я не могу быть как все! Оставьте меня! Я не создана для жизни трудовой пчелы, — срывается с ее губ. — Я не хочу такой жизни. Да мне ее и не надо. Я талантливая и не пропаду и без этого вашего ученья. Я буду артисткой!
— Увы! Бродячей арфисткой ты будешь, дитя мое, но не артисткой, нет, — улыбаясь, отвечает тетя Люда. — Пока ты еще дитя, твои импровизированные песенки дадут тебе успех и удовлетворение. Но когда станешь постарше — они уже не будут интересовать людей. Толпа требует школы от артистки. А школы у тебя нет. И чтобы поступить в консерваторию, даже в музыкальные классы, необходимо образование. Только грамотный человек может войти в этот храм.
Голос тети Люды кроткий и тихий. Веет от него искренностью и участием. Но Даня волнуется, едва слушая его. Нет! Нет! Она не понимает ее. Она не может ее понять. Ах, Боже мой! Никто ее здесь не понимает. Она не как все. Спадут чары! И она покажет, покажет им! И зачем умерла мама? Зачем? Зачем? Из синих глаз падают скупые слезы.
— Где ты была утром, Селтонет?
Сандро спрашивает это таким же тоном, каким спрашивал бы сам «друг» провинившуюся дикарку.
И черные глаза его строги, почти суровы.
Селим, с туго перетянутой талией, со съехавшей на бритой голове папахой, выступает вперед.
— Какое тебе дело, где она была?! Хотя бы в подземной сакле у самого шайтана. Не смей обижать девушку! — отвечает ему Селим.
Сандро пожимает плечами.
— Ты с ума сошел, Селим. «Друг» приказал мне, как старшему, заботиться о всех вас. Тетя Люда беспокоилась все утро. Селтонет опоздала на Урок муллы.
— Ха-ха-ха! Пусть Сандро наденет черную юбку «друга». Пусть заплетет свои кудри в две косы. Пусть сорвет кинжал, пояс и газыри со своего бешмета. Пусть девчонкой сделается Сандро, чтобы каждая баба-осетинка могла тыкать в него пальцем и кричать: вот так джигит!
Селтонет, говоря это, хохочет. Даже Маро, приготовляя у себя в кухне на завтрак любимый детьми бараний шашлык, вздрагивает и говорит сварливо:
— Ну вот, разошлась снова, дикая коза. Опять вселились в девчонку злые духи. И чего это княжна-джан не ушлет куда-нибудь подальше эту дикарку Селтонет. Всех ребят испортит. В одной только разбойничьей Кабарде рождаются такие дети.
Маро права.
Глаза у Селтонет — злые, как у рассерженной кошки, ноздри раздуты. Несмотря на тонкость линий, лицо ее не симпатично, хотя и красиво настоящей восточной красотой.
Она все еще злобно смеется, глядя в самые зрачки Сандро.
— Снимай бешмет, надевай юбку, и хорошая баба будешь! Верно тебе говорю.
Сандро вспыхивает. Горячая кровь его родины бьет в виски.
— Но-но, потише, Селтонет! Полегче!
— Что? Ты никак грозишь? Нет у нас такого адата в Кабарде, чтобы обижать женщин, — вступается Селим, сдвинув на лоб папаху.
— Ты хочешь ссориться, Селим? — спокойно осведомляется Сандро. — Ты забыл, что велит нам постоянно «друг» — жить в мире и согласии между собой?
— Ссору кабардинца с грузином может решить только кинжал, и никакой «друг» не будет тому помехой! — вызывающе бросает мальчик-татарин.
— Эге, приятель! Да у тебя на плечах, я вижу, вместо головы пустая тыква, если ты хочешь драться, когда это строго запрещает «друг».
Это говорит Валентин. Лицо его серьезно, почти строго.
В этих спокойных, смышленых чертах навеки застыло что-то ясное, раз и навсегда понятное. Но глаза Валентина полны затаенного смеха.
— Тебя никто не спрашивает, убирайся к шайтану! — сердито выкрикивает Селим.
— Охотно, если ты пойдешь туда со мною, чтобы показать мне дорогу.
Лицо Валентина невозмутимо-спокойное.
— Ой, молчи, баранья голова! — говорит Селим.
И в одну минуту весь загорается, как порох.
— Не боишься, что забодаю тебя. Ведь бараньи головы украшены рогами, миленький. Правду тебе говорю, — смеясь, роняет Валентин.
— Ах, ты! Не будь я Селим-Али, сын Ахверды-Али из нижней Кабарды, если я…
Селим подскакивает к Валентину.
— Мальчики! Не деритесь! Во имя «друга»! Вы помните завет и ее, и тети Люды: мы должны быть, как братья и сестры — все!
Гема, с полными слез глазами, с мольбою протягивает руки вперед.
— Женщина, молчи! Твое место не там, где сражаются джигиты!
Красный, как пион, Селим, оттолкнув девочку, с поднятыми кулаками кидается на Валентина. Но между ними уже Сандро.
— Ни с места!
Сильными руками обхватывает он молоденького татарина поперек тонкого стана и откидывает назад.
— И ты тоже, Валь! И тебе не стыдно? Так-то вы любите «друга»? Драчуны!
Сандро — весь гроза. Густой румянец кроет его смуглые щеки.
Валентин пожимает плечами.
- Предыдущая
- 8/37
- Следующая
