Корунд и саламандра - Гореликова Алла - Страница 48
- Предыдущая
- 48/54
- Следующая
— Как ты? Спать хочешь?
— Терпимо, — отвечаю. — Вот только темнота давит. Тревожно.
— Здесь поначалу всегда так. Привыкнешь. Не дрейфь, Серый.
Капитан идет дальше, и снова вокруг — вязкая тьма. Время тянется медленно, и чего я, в самом деле, боюсь — так это заснуть. Нет, спать не хочется, — но очень уж странные ночи в этой степи… так и кажется, что в ночной тьме разлита неведомая магия.
Суматошные фиолетовые искры мельтешат перед лицом. Звездный ветер, обжигающая метель… смертный холод вместо воздуха…
Серж растолкал меня. А иначе, пожалуй, спать бы мне вечным сном под звездную метель… вместе с Серым. Жаль, как жаль!
И ведь он чувствовал магию, вспоминаю я… неведомую степную магию.
Я не могу удержать слез, да и не стараюсь. К чему? Будто часть меня умерла с ним вместе — как не оплакать? Даже то, что сам я в последний миг избежал смерти, не пугает и не радует. Что моя жизнь? Сплошная неудача, серые дни да глупые страхи.
Я плачу и повторяю сквозь слезы: зачем? Зачем, Господи? Для чего? Какой смысл в его смерти? Я плачу, пока Серж не уясняет, в чем дело… А Серж, поняв, что к чему, сует в руки мне чашку с водой и говорит:
— Может, его спасут. Ты, Анже, не можешь точно знать, что он умер. Потому что ты — живой, и, согласись, мало ли что там могло случиться, пока ты здесь. Что мы знаем о магии восточников? Можно сказать, ничего! Давай-ка успокойся, вернись — и глянь, как там дела. Плакать рано.
Шальная надежда ударяет в голову. Я тянусь к амулету.
— Не этот! — И Серж сует мне в руки Лекин шнурок.
Во сне он пятится от чего-то страшного, темного в темной ночи, темнее ночи, страшнее страха… пятится, пока не оказывается рядом с Серым. И просыпается. Амулет жжет грудь. Серый! Лека вскакивает, сует ноги в штаны и, на ходу затягивая пояс тряскими спросонок руками, мчится к выходу.
Ночь.
И то, что темнее ночи, страшнее страха!
— Куда это ты собрался? Арбуза переел?
— Капитан, где Серый?
— Зачем тебе?…
— Капитан! С ним не то что-то, я знаю!
Темнее ночи, страшнее страха — идет враг, непонятный враг, и Серега на его пути.
— Что ж, пойдем глянем. Только куртку накинь. — Капитан глядит в шалые глаза новобранца, пожимает плечами и сдергивает с гвоздя у выхода ничейный изодранный ватник. — Уж если не то что-то, глупо полуголому выскакивать, понимаешь ты?
— Скорее! — Амулет жалит сердце сердитой пчелой. Трясущиеся руки не попадают в рукава. — С ним беда!
— Он здесь, у конюшни. Случись что, тревогу поднял бы внешний круг.
Темная тень сползает по белой стене, мерцая в свете луны фиолетовыми искрами…
— Серый!!!
— Стой! Вот ведь пакость… Серому твоему не помочь, а еще один труп мне без надобности. И так уж…
С ядовитым шипением клок фиолетового тумана поднимается над скорчившимся телом и медленно, пульсируя и противно колышась, поднимается в небо.
— Хвала Господу, — выдыхает капитан. И, набрав полную грудь воздуха, орет: — Тревога!
— Серый… очнись, Серый!
— Эй, ты не слыхал, что ли? Тревога! Вильчаки!
— Вильчаки, — тупо повторяет Лека. И спрашивает с внезапным ожесточением: — Разве не все равно, где именно я их встречу?
— Забыл, сопляк, с кем говоришь? Ты ж у меня все лето конюшню чистить будешь!
— Ну и ладно! — Амулет стынет, все сильнее холодит кожу, сейчас Серому еще можно помочь, но скоро, очень скоро будет поздно. А может, и сейчас не получится…
Чары братства… дружба и кровь, и общее причастие… желание и вера… хватит ли?
— Серый! — Лека держит побратима за руки — и течет в него охвативший Серегу смертный холод. Не согреть…
— А, к Нечистому в задницу, — в сердцах плюет капитан. — Сопляк… Эй, на стенах, что там?!
Некогда тормошить оглушенного потерей новобранца. Славный парень, да и дружок его погибший тоже… жалко. Но что ты за воин, если над ухом орут: «Тревога», а ты сидишь — чучело чучелом! — над безнадежно мертвым телом. Пусть только выживет… терять друзей каждый учится сам, а вдолбить уважение к порядку — дело капитана.
«Серый… живи, пожалуйста. Пожалуйста, Господи! Я всю силу свою готов отдать до капли, всю, я выдержу, только помоги, Господи, помоги вернуть Сереге жизнь, ведь это в Твоей силе… в Твоей воле… Господи, пожалуйста… пусть живет… Серый, мой друг и брат! Господи… умоляю!»
Дикий вой режет уши. Вильчаки. Серый стоял на посту с коротким копьем, и Лека осторожно вынимает его из холодных пальцев побратима. «Пожалуйста, Господи…»
Темнее ночи черная тень прыгает, целя в горло. Лека наугад принимает волчью тушу на копье, мимоходом порадовавшись ватнику, валится на землю рядом с Серым. В боковом перекате выхватывает левой рукой нож. Зря оборотням приписывают бессмертие. Может, они и впрямь живучи и век их дольше века людей, но убить оборотня не сложнее, чем обычного человека — или обычного волка. Лека успевает найти ножом горловую вену, и не помогает оборотню жесткая густая шерсть.
Лека освобождается из-под привалившей его туши как раз вовремя, чтобы подставить рукав под нацеленный к горлу бросок врага. И, ощущая всем существом своим рвущие кожу и мясо клыки, ожидая вот-вот услышать хруст собственных костей под волчьими зубами, успевает вогнать нож в неосторожно открывшееся горло вильчака. Выдергивает искромсанную руку из смыкающейся в агонии пасти, оставляя между зубами грязные клочья ваты. Хватает копье. И поражается нахлынувшему чувству полноты жизни, радостному осознанию силы, переполнившей его до краев и готовой выплеснуться.
А потом слабеет. Он не сразу это понимает — занят следующим оборотнем. Волк мельтешит перед глазами, перетекая из одного кусочка ночи в другой, волк собирается прорваться к Серому…
— Дайте огня! — орет кто-то диким голосом. — Факелов!
Вильчак мешкает лишний миг; Лека, сжав зубы, бьет без замаха, на авось: лишь бы успеть. Копье вонзается в оказавшийся неожиданно близким бок, волк рвется, древко выворачивается из потных ладоней; и тут вдруг слабеют ноги, и Лека садится на землю, удивляясь заглушившему яростные звуки ночного боя звону — тонкому, пронзительному звону не в ушах даже, а где-то в затылке. Он не успевает испугаться. Не раз потом гадал, чем кончилась бы та ночь, успей он испугаться. Но он теряет сознание, так и не попытавшись удержаться на краю тьмы.
— Новобранец Валерий, ты пренебрег действиями, предписанными тебе по тревоге. Проще говоря, наплевал на приказ командира. Мне вообще-то очень интересно, ты знаешь хоть, что для новобранца обычная награда за такие выкрутасы — смерть? А?
— Знаю.
— Ну и?…
— Тогда я не думал об этом.
— Да? Не думал? Ну, это не тянет на смягчающее обстоятельство.
— А если бы и думал, — Лека коротко выдыхает, — мне тогда было все равно.
— А сейчас? Новобранец Валерий, почему мне кажется, что тебе и сейчас все равно?
— После драки кулаками не машут, капитан. Что было, то было. Я признаю свою вину.
— Попробовал бы ты не признать! А я хочу знать, новобранец, о чем ты все-таки думал?
— Я был нужен Серому.
— Ты заставе нужен был, сопляк! На нас оборотни перли!
— Простите, капитан, но мне кажется, что я тогда… — Лека запинается, глядит прямо на капитана и опускает голову.
— Ты хочешь чем-то оправдаться?
— Нет.
Над заставой висит тишина. Долго… так, по крайней мере, кажется кое-кому из стоящих в ожидании под палящим полуденным солнцем.
— Почему же? — невинно интересуется капитан.
— Капитан, вы и сами знаете все, что я мог бы сказать.
— Что правда, то правда, — ухмыляется капитан. — Знаю и признаю перед всеми. Если бы не ты, вильчаки застигли бы нас врасплох. И ты сумел в одиночку завалить двоих, а третьего оставалось только добить. Неплохо для сопляка вроде тебя, Лека! И Сергий… не думал я, что такое бывает в жизни, а не в старинных байках. После всего этого твоя дерзость не тянет на смерть. Плети разве что… да ведь ты, обормот, и так на ногах еле стоишь!
- Предыдущая
- 48/54
- Следующая
