Через Кордильеры - Ганзелка Иржи - Страница 8

• Предыдущая
• 8/94
• Следующая

Катамарку от столицы провинции Тукуман отделяет около 250 километров. Для хорошей машины по хорошей дороге — это три часа езды. Но между Катамаркой и Тукуманом действуют другие расчеты.

С первых же километров на дорогу с трех сторон надвигаются горы, сжимают ее, и кажется, что они ее запрут, загонят в тупик. Вокруг одни только выветрившиеся скалы, а на дне этой долины — песок, песок, песок. Ветер взметает его к небу, колеса машины прокладывают в нем глубокие борозды; ручьи под слоем песка лишились последних капель жизни.

Выбравшись из песчаных наносов, дорога «впадает» в каменистое горное шоссе, которое, петляя, ползет по крутым склонам, пока не погружается в облака. Как слепец, продвигается машина в плотной пелене тумана на высоте 800 метров над песчаной долиной, содрогаясь от ледяного ветра; направление можно определить только по тусклому солнцу.

Наконец мы выползаем из мрачной трубы гор и по пологим склонам съезжаем на равнину. Но какая же опять перемена! Ведь прошло всего лишь несколько часов с того времени, когда мы потеряли из виду тот расположенный в предгорье Вифлеем, который нарекли здесь именем Катамарка. Безнадежную тоску пустыни сменила утренняя пастораль; неприветливость голых скал убивала в нас последние чувства радости, а теперь нас встречает кипучая жизнь, бьющая из всех пор земли. Мы обводим глазами бескрайные долины, не зная, на чем остановить взгляд. Вокруг волнуются поля сахарного тростника, за ними апельсиновые рощи; над головой шумит бамбук; ветер то и дело обдает лицо своим влажным дыханием. Под какую рубрику подогнать этот уголок Аргентины? Пояс крутых гор защищает его от воздушных потоков Антарктиды. Только три градуса географической широты отделяют его от южного тропика.

Географ отнесет этот район к субтропикам.

Сармьенто назвал его «садом Аргентины».

Поднявшаяся было волна радостного изумления начала спадать по мере нашего приближения к сердцу провинции Тукуман. Буйная растительность мало-помалу скрывается под слоем белой пыли. Грязными пятнами камуфляжа ложится пыль на капоты машин и на раскаленные котлы паровозов, на упряжь ослов и на лица людей. Через минуту и мы с головы до пят покрываемся слоем пыли. Белые удушливые облака висят над головами людей, которые с мачете в руках трудятся на плантациях, убирая и складывая тростник в кучи. По дороге в тучах пыли устало плетутся взмокшие возчики — такие же флегматичные, как и их ослы или волы, запряженные шестерками в двуколки с чудовищным грузом тростника. Люди на дорогах пробуждаются от своей летаргии лишь для того, чтобы послать самые страшные проклятия вслед грузовикам, взметнувшим пыль прямо им в лицо.

В Тукумане царит тростниковая оргия. Сахарный тростник стоит на полях, едет в повозках, на грузовиках и железнодорожных платформах, накапливается за воротами сахароваренных заводов, валяется в пыли дорог и плывет по воде оросительных канав.

Мы проезжаем через селения, и все новые капли дегтя отравляют мед наших впечатлений. Невообразимо разбитые дороги сменяются ухабами улиц, развороченных сточными канавами, в которых гниют кучи отбросов и нечистот. Пыль, грязь и втоптанный в землю тростник, покосившиеся лачуги окраин и официальные призывы к борьбе с малярией — все это как бы визитные карточки столицы богатой провинции Тукуман.

Теперь уж мы так легко не согласимся с Сармьенто, Чем дальше углубляемся мы в его «сад Аргентины», тем скорее нам хочется вырваться отсюда. И только сейчас становится понятно, почему так много чехословацких переселенцев, осевших поначалу в Тукумане, предпочло вскоре пустоши хлопководческого Чако. Жизнь большинства сельских жителей этой провинции превращается в изнурительный бесконечный уход за тростником под вечным страхом малярии. Вид простых людей, их изможденных лиц и одежды, вид детей, копошащихся в пыли дороги, ни у кого не оставляет сомнений, что выручки от всей этой страшно тяжелой работы людям едва хватает на пропитание. Жилища крестьян в Тукумане так же убоги, как и в Чако, а о медицинском обслуживании населения в городах и деревнях и говорить не приходится. Единственное исключение составляет лишь торговый центр в столице провинции.

Однако стоит только шагнуть немного дальше на север, как весь этот тростниковый Вавилон пропадает так же быстро, как и появился. Создается впечатление, будто все плохое и отталкивающее, что есть в целой провинции, собралось лишь вокруг плантаций. Едва кончается тростник, как исчезает и пыль, и грязь, и угроза малярии, а дорога выравнивается как по мановению волшебной палочки. В аллеях апельсиновых рощ снова появляются живописные подсвечники кактусов.

Вдали, за зеленью фруктовых садов, вздымаются кручи Кордильер; пики зарываются в облака и, пронзив их, сверкают где-то высоко в небе остриями своих заснеженных вершин. Величие гор вселяет покой в души людей и оберегает их одиночество от суетливого, алчного юга, чтобы хоть с такой уголок остался осуществленной мечтой Сармьенто — «садом Аргентины».

Кто из тысяч путников, шоферов, возчиков и всадников, которых мы встречаем или обгоняем, продвигаясь к северу, хоть на минуту задумывается над тем, что он находится на столбовой дороге истории Аргентины? Кому из них известно, что в течение полутора столетий представление о вице-королевстве Ла-Плата для всего мира связывалось лишь с этим шоссе? И кто из них предполагает, что эта дорога явилась порождением величайшего безрассудства в экономическом развитии Нового Света, вследствие чего Буэнос-Айрес — этот морской порт далекого юга — лишился прямого сообщения с Европой и превратился в захудалую «сухопутную» станцию — конечный пункт отвратительной дороги из Лимы через самые длинные горы мира.

Диего-де-Рохас был первым смельчаком, который с горсткой верных людей в 1542 году впервые преодолел 5 тысяч километров, лежащих между Лимой и Ла-Платой. В следующие пятьдесят лет миру были открыты новые города — Тукуман, Кордова, Ла-Риоха, Сальта и много других, поменьше. Их основатели приходили не из Ла-Платы: она сама в течение полувека после опрометчивой попытки Педро-де-Мендосы ждала нового, истинного основателя Буэнос-Айреса — Xуана Гарая. Лимские вице-короли, торговцы Кадиса и правители испанской империи опутали побережье Нового Света цепями монополий. Испанский Кадис был избранным портом, имевшим исключительное право торговли со всем Новым Светом. А Лима служила лишь перевалочной базой для товаров, которые путешествовали из Кадиса в Южную Америку и обратно.

Для того, например, чтобы кусок испанского сукна мог попасть в руки швеи на Ла-Плате, его отнюдь не грузили на корабль, который доставил бы его прямо в Буэнос-Айрес. Впрочем, этот кусок сукна Атлантический океан пересекал, но направлялся далее через Карибское море к зараженным желтой лихорадкой и малярией берегам Панамы. Затем его перетаскивали индейцы-носильщики, а позднее и черные рабы, в порт на тихоокеанской стороне материка. Отсюда он плыл по водам Тихого океана на торговом судне, которое доставляло его лимским перекупщикам. До Сальты его перевозили караваны лам и мулов, преодолевая головокружительные высоты горных хребтов Южной Америки. И последним звеном эстафеты были вереницы тяжелых повозок, которые покрывали остаток пути до Буэнос-Айреса за три месяца.

Одно такое торговое путешествие из Кадиса в Ла-Плату и обратно длилось два года, товар дорожал в восемь раз — и все это потому, что бессмысленная монополия воздвигла непреодолимую стену, нарушив прямое сообщение между двумя портами, лежащими на обоих берегах Атлантики.

Какое же это было зрелище, когда караван отправлялся в путь по безбрежному морю памп! Во главе опытный проводник — капатас. За ним 600 повозок, каждая на двух огромных колесах, с 2 тоннами драгоценного груза. Караван «приводился в движение» громадным стадом в 12 тысяч волов, которые своей ленивой и страшной силой вытаскивали перегруженные повозки из глубокой грязи разъезженной пампы. А вокруг этого шествия, растянувшегося на многие километры, брели по мягкой пыли толпы возчиков, колесников, плотников, кузнецов, солдат, торговцев и переселенцев с измученными женами и голодными детьми. Целый город, который день за днем передвигался по бескрайной равнине на 15–20 километров.

• Предыдущая
• 8/94
• Следующая