Через Кордильеры - Ганзелка Иржи - Страница 7

• Предыдущая
• 7/94
• Следующая

И вдруг вдоль разбитой пыльной дороги с высоким гребнем посредине потянулись места, где будто просыпали мешок белой селитры. Это они-то и отмечены на подробных картах желтыми пятнами, прочерченными руслами высохших рек, которые нигде не начинаются и никуда не впадают, а кое-где — бледно-голубыми крапинками, которым картографы дали лаконичное объяснение: salinas — солончаки.

«Tenga precaucion de los badenes», — то и дело предостерегают надписи указателей на дороге, — «Внимание — канавы!» Эти надписи следуют друг за другом, как по расписанию. То, что можно назвать дорогой лишь с большой долей фантазии, после каждого указателя утопает в сыпучем песке: ни в одной из канав нет ни капли воды.

Тут и там тащатся по обочине дороги неуклюжие повозки на двух огромных колесах с пирамидами древесного угля. Неподалеку отсюда пыхтят товарные поезда, везущие в Мендосу и Сан-Хуан самый ценный груз — дрова. И тендеры за паровозами словно прогибаются под тяжестью красных кебрачовых чурбаков. Аргентине недостает собственного угля. Англия и Соединенные Штаты охотно дали бы ей уголь, но у Аргентины нет средств даже на рентгеновскую пленку для больниц. В последнее время на мировом рынке почти прекратился спрос на кебрачо, что еще совсем недавно поддерживало аргентинский платежный баланс. И вот только железная дорога осталась верным потребителем дерева кебрачо, которым «кормятся» все локомотивы на магистралях, хотя за топливом приходится ездить на север — в Чако, за тысячи километров.

— Бензин? Здесь? — Старик потеребил усы и сдвинул на затылок засаленную феску. — Бензин, говорите? А какой это умник посоветовал вам искать бензин в Десидерио Тельо?

Не говоря ни слова, мы достаем из походной сумки тетрадочку, на обложке которой изображена символическая шестеренка с инициалами «АКА», катящаяся наискосок по карте Аргентины. Что ни страница, то подробный план и описание стокилометрового участка дороги. Автоклуб в Буэнос-Айресе был первой на нашем пути организацией, снабдившей нас столь тщательно выполненным и до сих пор надежным справочником. У кружочка с надписью «Десидерио Тельо» красуются два условных значка: бензоколонка и отель.

Старик берет у нас из рук путеводитель, наклоняется поближе к свету фар, крутит головой и божится.

— Я торчу в этой дыре четвертый десяток лет, но еще не видел, чтобы здесь кто-нибудь продавал бензин. Если не верите, спросите в местечке! Этот десяток бараков вы объедете в минуту. Но лучше идите пешком! Машину можно поставить сюда, во дворик…

Был уже поздний вечер, когда старик приготовил нам в своем деревянном «отеле» две раскладушки. Мы устали за день, а продолжать путь ночью, по плохим дорогам не было смысла.

Утром нам ничего не оставалось, как начать неприкосновенный запас бензина. Мы надеялись, что нам хватит его, чтобы добраться до ближайшей бензоколонки. На помощь других машин рассчитывать не приходилось. За весь день мы обогнали всего лишь один автомобиль, да и тот без людей и без бензина. Покинутый грузовик с прицепом, увязший в высохшем русле и нагруженный почти на 3 метра в высоту мешками с древесным углем, вероятно, ожидал, когда его вытащат отсюда более сильные машины.

Только к полудню выбрались мы по проселочной дороге из Десидерио Тельо на просторное шоссе. Под колесами чувствуется твердое покрытие автострады, соединяющей Тукуман с главным городом провинции. Цифры на счетчике пройденного расстояния перескочили на вторую тысячу километров, к которым, впрочем, мы должны были прибавить еще одну тысячу километров большого «крюка» с заездом в Мендосу. К этому времени тоскливое чувство одиночества покинуло нас. На шоссе и вокруг него стали заметнее проявляться признаки жизни. Запыленные маршрутные автобусы, грузовики и легковые машины; смуглые гаучо в кожаных гуарда-монтес, спускающихся от пояса до носков сапог. В долинах — увядшая зимняя пампа, на которой тут и там торчат еще огромные подсвечники кактусов. Первые стада коров. А вдали от шоссе быстроногий ньянду — южноамериканский страус, напуганный гудками машин.

Длинные тени угасающего дня уже ложатся на нашу «татру», петляющую по кривым улочкам старинного города у подножья гор. В эти спокойные предвечерние минуты нельзя думать ни о туристских справочниках, ни слушать рассказы экскурсантов о том, что Катамарка — столица провинции, центр угледобычи, скотоводства и шерстяной промышленности. Подобных центров в Аргентине много, а в других местах земного шара и того больше.

Здесь нам открылась иная картина: тихо доживает свое время забытая красота минувших веков, разбросанная по склонам андских отрогов и окруженная венцом исполинских гор. Буэнос-Айрес так далеко отсюда, что в эти места доходят лишь слабые отзвуки бешеной суматохи на Ла-Плате.

Последние бурные дни своей истории Катамарка пережила в начале прошлого столетия, когда в муках гражданской войны рождалась республика Аргентина. Город этот издревле служил воротами, открывающими путь через Анды на север. С грозных времен конкистадоров в Катамарке утвердилась архитектура древних испанцев, оставившая здесь целый музей редких памятников. На площади и в прилегающих к ней улицах до сих пор сохранилось много церквей и старинных зданий, выдержанных в типично колониальном духе, удачно сочетающем в себе мавританский стиль с элементами ренесанса, барокко и народного искусства индейцев предгорий.

Только географическая карта убеждает, что Катамарка принадлежит к семье аргентинских городов. Но она не может быть родной сестрой тех правильных, как шахматная доска, городов, которые выкроены из пампы по одному шаблону. Иные здесь и люди. В Катамарке они еще чувствуют себя дома, а вся остальная Аргентина стала для них чужбиной. А между тем вся эта земля была их отчим домом задолго до того, как на нее ступила нога первого завоевателя. От европейских переселенцев и их потомков эти люди отличаются и лицом, и цветом кожи, и языком, и одеждой. Местный житель на улицах Катамарки никогда не привлекает к себе любопытных взглядов, но окажись он на авенидах Ла-Платы — и это станет своего рода сенсацией. Смуглые, широкоскулые лица, войлочные шляпы женщин, короткие — до колен — облегающие брюки и шерстяные пончо мужчин — все это как бы геральдические знаки тех земель на севере, которые четыре столетия тому назад входили в состав легендарного государства инков.

Спросите-ка аргентинца с Ла-Платы, что думает он о провинции Тукуман. В одно мгновение он засыплет вас потоком прилагательных в превосходной степени и остановится лишь тогда, когда почувствует, что дальнейшее восхваление может принизить славу и честь его родного края, провинции Буэнос-Айрес.

Область Тукуман для всей республики символ богатства. Миллион акров рождает там сахарный тростник, которого хватило бы, чтобы «усладить» жизнь всей Аргентины. Из Тукумана в Буэнос-Айрес сплошным потоком движутся товарные поезда и колонны грузовиков, перевозящих на расстояние полутора тысяч километров горы ананасов, мандаринов, бананов и апельсинов. Продрогшим обитателям побережья они привозят аромат, сладость и тепло субтропиков.

Президент Сармьенто, горячий поборник и организатор школьного дела в Аргентине и один из виднейших деятелей этой страны, который был изгнанником при жизни и которому поставили памятники славы после смерти, не раз высказывал то, что приходило в голову простым людям на Ла-Плате. И когда Сармьенто называл Тукуман «садом Аргентины», то он явно говорил от имени всех аргентинцев, кроме тех, кому хоть раз в жизни пришлось окропить своим потом тукуманские плантации.

Щедрая природа субтропиков одарила Тукуман всем необходимым, чтобы он стал райским уголком этой страны. Но пока он остается лишь одной из главных баз аргентинской экономики. Большая часть аргентинцев и до сего дня смотрит на провинцию Тукуман глазами вечного оптимиста Сармьенто и знает ее только по данным статистики, по этикеткам на пачках сахара и по ценам на витринах фруктовых лавок. Тукуман остается для них чем-то непомерно далеким, богатым, постоянно закрытым завесой недосягаемости. Ведь расстояние от этой провинции до столицы в полтора раза больше, чем от Парижа до Праги. Путь от южных районов Аргентины до тукуманского тростника в четыре раза длиннее. А трудные дороги, по которым зачастую совсем невозможно ездить, еще больше увеличивают эти дали.

• Предыдущая
• 7/94
• Следующая